Рота Шарпа - Бернард Корнуэлл

Семь. Осталось всего полчаса. Шарп и другие проводники, все инженеры, кроме самого стрелка, разошлись по батальонам. «Отчаянная надежда» легкого дивизиона наполовину состояла из стрелков, надеявшихся на почетную нашивку в виде лаврового венка. Они улыбались и шутили, желая, чтобы все поскорее кончилось, как человек под скальпелем хирурга хочет приблизить роковую минуту. Они двинутся в половине восьмого, а к половине десятого все будет решено. Те, кто останется жив, к десяти будут в стельку пьяны: вино для них будет бесплатным. Оставалось молиться на часы и ждать, сидя прямо на земле с винтовками между колен. Скорее бы, скорее! Спустилась тьма, пушки продолжали палить, а приказа все не было.

Пробило половина восьмого, а приказа все не было. Причину задержки никто не знал. Люди дергались, злились на невидимых штабных, проклинали эту чертову армию и чертовых генералов, потому что темнота дала французам возможность спуститься в брешь и приготовить британцам ловушки. Пушки наконец утихли, как и предполагалось с самого утра, но приказ все не шел. Солдаты уже почти физически ощущали копошение французов в бреши. Отзвучало восемь ударов, потом звякнуло половину девятого, и только тогда в темноте послышался стук копыт. Всем хотелось получить хоть какую-то информацию, но она пришла только на уровне слухов: вроде бы, потерялись лестницы, не хватало и мешков с сеном. Снова послышались проклятия в адрес инженеров, паршивой армии и работающих не покладая рук французов.

Девять. В бреши уже ждет смерть. Отложите атаку, думал Шарп, пусть это будет завтра! Штурм должен идти по пятам за пушками, в первые минуты темноты, когда последние лучи солнца только скроются за горизонтом – тогда батальоны не потеряются на гласисе. Но часы тикали, люди ждали, а враги использовали каждую драгоценную минуту для укрепления позиций. Наконец в темноте послышался шум: приказ получен, задержек больше не будет.

Пошли, пошли, пошли, пошли! Шеренги дернулись, лязгнул металл, загремели винтовки и мушкеты. Послышались вздохи облегчения: в непроглядной темноте 6400 человек, англичан, ирландцев, шотландцев, валлийцев и португальцев двинулись к городу. Проводники потребовали тишины, передавая приказы по цепочке назад, но, в конце концов, невозможно заглушить топот тысяч башмаков по дороге, идущей между озером и фортом Пардалера. Дальше на север, между мостом и разрущенной водяной мельницей на Ривилье, строился Третий дивизион. Слышалось кваканье лягушек, кое-где испуганно вскрикивали люди. Бадахос был темен и тих.

Лейтенант, возглавлявший «Отчаянную надежду», тронул Шарпа за локоть:

- Мы не слишком уклонились влево?

Четвертого дивизиона не было видно: вокруг стояла полная темнота, из форта и города не доносилось ни звука. Шарп прошептал:

- Мы идем правильно.

Не было ни выстрелов, ни криков. Тишина. Шарп гадал, не стала ли атака сюрпризом для французов: может, их сбила с толку задержка штурма, и противник расслабился, ожидая наступления нового дня? Идти оставалось совсем немного. Мрачная тень крепости закрыла половину неба, в темноте она казалась еще больше – огромная, невообразимо мощная. У ног Шарпа начался склон гласиса, он остановился, а «Отчаянная надежда», все шесть десятков человек, построились в атакующую колонну, приготовив лестницы и мешки с сеном. Лейтенант потащил из ножен шпагу: «Готовьсь!»

Справа, с позиций Третьего дивизиона, послышались выстрелы. Казалось, что до них много миль, что там идет совсем другая битва – было невозможно поверить, что эти выстрелы имеют какое-то отношение к темнеющему впереди гласису и крепости, лежащей за ним. Но звук мог насторожить французских часовых, и Шарп заспешил вверх по склону, чуть забирая влево. Однако стены и бастионы молчали. Он попытался сориентироваться, распознать тени, виденные три ночи назад. Шаги его звучали гулко, а сзади тяжело дышали люди. Французы не могут не услышать! В какой-то момент возбужденное воображение даже заставило его пригнуться, уклоняясь от придуманного картечного залпа. Наконец он увидел угол бастиона и опознал Санта-Марию. Накатило облегчение: он вывел «Отчаянную надежду» к нужному месту.

Шарп обернулся к лейтенанту: «Здесь!» Он страстно хотел идти с ними, возглавить «Надежду» - но этим мечтам не суждено было сбыться: вся слава достанется лейтенанту, который даже не удостоил его ответом. Сегодня он станет богом, сегодня он не может ошибаться, потому что ведет «Отчаянную надежду» на самую большую цитадель, которую когда-либо атаковала британская армия.

Они пошли, стараясь не шуметь. Лестницы чуть заскрипели о края рва, люди начали спускаться, поскальзываясь на ступеньках и падая на заблаговременно скинутые вниз мешки с сеном. Началось.

Шарп поглядел на стены: те были темны и безмолвны. За его спиной, у подножия гласиса, слышался приглушенный топот тысяч ног: подходили батальоны. Где-то впереди крикнул лейтенант, послышался первый стук башмаков по камням бреши. Да, началось. В Бадахос пришел ад.

Глава 24

В соборе в тот день молились непрерывно: когда монотонно, когда истерично. Слова сопровождались стуком четок: женщины Бадахоса боялись того, что будет происходить ночью на улицах. Британская армия знала, что близится штурм, защитники и жители города тоже это понимали. Свечи дрожали перед ликами святых, как будто маленькому огоньку под силу удержать зло, окружившее город и готовое прорваться, едва ночной мрак заполнит собор.

Торговец Рафаэль Морено засыпал в пистолеты порох и спрятал их, заряженные и взведенные, под крышкой письменного стола. Хотел бы он, чтобы жена его была здесь, с ним – но она настояла, что отправится в собор, молиться с монашками, этими глупыми женщинами. Молитвы солдат не остановят, а пули могут – хотя более вероятно, что подействует дешевое красное вино, которое он предусмотрительно выставил во дворе. Морено пожал плечами: самые дорогие драгоценности спрятаны, и спрятаны хорошо, хотя племянница настаивала, что среди британцев много ее друзей. Он слышал, как Тереза разговаривает с ребенком в комнате наверху: конечно, ее ужасная винтовка уже заряжена. Племянница ему, конечно, нравилась, но время от времени ему казалось, что семья брата Сезара слишком уж дикая, а иногда и совершенно невменяемая. Он налил себе вина. Ребенок наверху поправляется, слава Богу – но ведь незаконнорожденный! И это в его доме! Морено сделал глоток. Соседи не знают, об этом он позаботился: они считают, что племянница его – вдова, чей муж погиб в одном из сражений последних лет между французами и остатками испанской армии. Часы на соборе вздрогнули, заставив колокол прийти в движение. В Бадахосе десять часов. Он опустошил бокал и позвал слугу, чтобы наполнить его снова.

Колокол затих, и внизу, в соборе, под сводчатым потолком с позолоченной лепниной, под огромной потушенной люстрой, под печальным взглядом Девы Марии женщины услышали отдаленный треск мушкетных выстрелов. Они разом взглянули на Богоматерь, окруженную сиянием свечей: пребудь Заступницей нашей и прибежищем нашим в день скорби нашей.

Шарп услышал, что колокол отбил один удар и замолк. Эхо еще звучало, когда со стен полетел, рассыпая искры в темноте, первый огненный шар, плюхнувшийся в ров. Он стал первой каплей настоящего дождя, плотные промасленные шары горели, выкатываясь из проломов, слетая со стен, и вдруг бреши, ров, равелин, баррикады из телег и маленькие фигурки солдат «Отчаянной надежды» оказались залиты светом. Огонь перекинулся на баррикады во рву, а «Надежда» начала подъем, отблески пламени сверкали на их байонетах.

Батальоны, шедшие следом, издали победный крик. Первые шеренги уже достигли края рва, лестницы заскрипели. Солдаты прыгали на мешки с сеном, скользили по ступеням лестниц, людской поток в отчаянном броске пересек ров и начал взбираться по крутым склонам к брешам. Они подбадривали и подгоняли друг друга даже тогда, когда вдоль брешей Санта-Марии и Тринидада побежали дорожки огоньков.

Когда мины взорвались, Шарп упал на землю. Не бочонок или два – тонны пороха, заложенные во рву и понизу склона, вспыхнули и взорвались. «Отчаянная надежда» перестала существовать в один миг, на землю упали только изуродованные окровавленные ошметки того, что еще секунду назад было людьми. Первые шеренги батальонов были отброшены пламенем и обломками камней.

Французы радостно завопили. Они облепили парапеты и бастионы. Пушки были развернуты так, чтобы стрелять в ров, и пушки эти были готовы выплюнуть двойной заряд картечи. Вспышки мушкетов потонули в пламени. Враг торжествовал, выкрикивал непристойности, и все это время вниз летели зажигательные снаряды, воспламеняя баррикады. Ров был заполнен огнем, его можно было потушить только кровью, а по лестницам спускались все новые люди.