Создатель звезд - Генри Денкер

— Как насчет Десятки? — спросил Джеф, имея в виду сценаристов, отказавшихся говорить.

— Их будут судить за неуважение к государству. И признают виновными. Им это известно. Партия выбрала их на роль жертв. Они согласились на это.

— Почему?

— Либо из-за строгой дисциплины, либо потому, что это позволит им ощутить себя центральными фигурами процесса, который будет слушаться в Верховном суде. Фанатики всегда видят себя в роли героев. Это превращает их в мучеников. И убийц.

— Но вы считаете, что мы сделали доброе дело? — спросил Джеф, ища одобрения.

— Мы поступили правильно. Защитили невинных.

Похоже, какая-то мысль встревожила Манделла.

— Скажите мне, среди них есть хорошие актеры?

— Двое, возможно, трое, — ответил Джеф.

— Подождите немного, и вы увидите, что произойдет с ними теперь, когда они стали мучениками. Их признают талантливыми, даже гениальными. Политические герои обладают поразительным даром создавать себе репутацию с помощью левых критиков. Через два-три года они станут самыми известными сценаристами в Голливуде.

Они подъехали к отелю. Манделл повернулся, чтобы взять портфель с заднего сиденья. Достав его, он снова посмотрел Джефу в глаза и сказал:

— После сегодняшнего вас вознесут на пьедестал. Однако вам следует сохранять бдительность. Если вы не намерены всегда подыгрывать боссам.

В голосе Манделла звучал искренний страх, порожденный личным опытом и разочарованиями.

Он протянул руку. Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Будете в Нью-Йорке или Вашингтоне — загляните ко мне. У меня есть офисы в обоих городах. Еще раз спасибо.

Манделл вышел из машины и отдал свой портфель швейцару. Он направился по красной бетонной дорожке к входу. Походка Манделла выдавала его усталость и подавленность. Джеф проводил взглядом юриста почти до большой входной двери; сигнал нетерпеливого водителя заставил актера включить скорость и отъехать.

Когда он вернулся домой, Марта говорила кому-то по телефону:

— Да, да, я скажу ему, как только он приедет… а, вот он…

Улыбнувшись, она протянула трубку. У Джефа не было сил разговаривать, но после слов Марты ему было трудно сказать «нет».

— Алло?

— Джеф! Это Кристофер Краун!

Возникла короткая пауза, словно Краун ожидал возгласа изумления.

— Я все видел, Джеф. Вы были великолепны. Просто бесподобны! Именно в таком выступлении нуждалась вся эта чертова киноиндустрия! Вы встали и защитили нас. История с вашим отцом… это потрясающе! Чьей бы ни была эта идея, она превосходна! Я бы мог снять картину, основанную на этом эпизоде. Но я позвонил не для того, чтобы говорить о фильмах. Я хочу сказать вам следующее — для меня вы стали сегодня Гражданином Номер Один в Голливуде!

— Спасибо. Большое спасибо, — сказал Джеф, помня о том, что четыре месяца тому назад Краун искал актеров для фильма, в котором была отличная роль для Джефа, но контракт сорвался, потому что Краун не принял условий Джефа, хотя актер значительно снизил гонорар по сравнению со своей последней ставкой.

— Между прочим, — сказал Краун, — я снимаю новый вестерн. Для вас есть отличная роль. Характерная, но отличная. Настоящая жемчужина из числа тех, за которые дают «Оскара».

— Пришлите сценарий, — сказал Джеф, изображая энтузиазм; он не рассчитывал получить рукопись.

— Обязательно! Обязательно! — обещал Краун.

В этот момент он действительно собирался сделать это, но позже передумал.

Джеф положил трубку, заглянул в блокнот, где неразборчивым почерком Марты было выведено более тридцати сообщений. Он вспомнил кое-кого из звонивших. Другие неправильно написанные фамилии ничего ему не говорили. Одна фамилия бросилась в глаза. Самая простая. Ирвин Коун. Доктор звонил трижды.

Взяв листок, Джеф прошел к бассейну, чтобы посидеть под уходящими лучами солнца. День был солнечный, но прохладный.

Напряжение, порожденное дачей показаний, начало исчезать. Процедура оказалась более утомительной, чем он ожидал. В отличие от съемок тут не было дублей. И Джеф не создавал образ, а был самим собой. Это требовало большей вовлеченности, отнимало больше сил. Две ситуации отличались друг от друга, как кетчуп и подлинная грязь в батальной сцене.

Он встал, подошел к бару, приготовил себе напиток, и вдруг снова зазвонил телефон. К черту, подумал в первый момент Джеф, пусть Марта возьмет трубку. Но поскольку напиток был уже готов и Джеф все равно поднялся с кресла, он сам снял трубку.

— Мистер Джефферсон? — спросила телефонистка. — Вас вызывает междугородная.

— Кто и откуда?

— Амарильо, — произнесла девушка с тягучим техасским акцентом.

— Да, мистер Джефферсон слушает, — сказал актер.

— Джеф… дорогой… ты был великолепен, — прозвучал женский голос. — Выглядел весьма благородно.

— Спасибо, Дорис… ты видела все?

— Все! И мою голубую рубашку тоже. Ты надел мою голубую рубашку! Я сидела, улыбалась и говорила себе: «Он выступает по общенациональному телевидению, его видят миллионы людей, но только мы двое знаем нашу маленькую тайну».

Джеф посмотрел на манжеты своей рубашки и понял, что, желая избежать появления ореола на телеэкране, он действительно надел ее голубую рубашку. Но Дорис усмотрела в этом нечто большее. Гораздо большее. Однако после всех испытанных им за эти недели разочарований он не посмел отнять у Дорис ее иллюзии.

— Ты не собираешься приехать снова в Техас, дорогой?

— Пока не планирую.

— А в Нью-Йорк?

— Нет.

— Я бы могла прилететь туда, — предложила она. — Это было бы неразумным шагом. Ты знаешь этот город.

— Поэтому я и подумала… если бы ты смог вырваться… Нью-Йорк, Лондон, Париж… я бы прислала мой самолет.

— Скоро начинаются съемки двух картин. Я должен находиться поблизости. Мой агент настаивает на этом.

Конечно, он лгал. И она знала это.

— Будем поддерживать связь, — сказала Дорис. — Я по-прежнему жду.

Помолчав, она добавила с нежностью и смущением:

— Люблю тебя…

Дорис положила трубку.

Джефа охватила жалость к этой женщине; внезапно зазвонивший телефон прервал его мысли.

— Звонит Доктор Коун! Из Нью-Йорка! — бодрым голосом сообщила Элиза.

Затем она добавила более интимным тоном:

— Вы были сегодня великолепны, просто великолепны!

Прежде чем Джеф успел ответить, Коун произнес:

— Джеф, дорогой! Какой спектакль! Потрясающе! Я сидел в Нью-Йорке и плакал, как ребенок.

Джеф попытался представить себе Ирвина Коуна, снимающего свое пенсне и плачущего, как ребенок. Актеру не удалось сделать это. Доктор явно готовил его к какому-то известию, и Джеф не стал перебивать агента.