Год Крысы. Путница - Ольга Громыко

— Кости целы? Так вставай. — Альк протянул вору руку, но тот остался лежать, глухо постанывая и наслаждаясь тсарящим вокруг него переполохом. Правда, только Рыскиным, зато весьма обильным.

— Какое «вставай»?! — напустилась зареванная девушка на саврянина. — Вдруг он, пока телега по кочкам скакала, отбил себе что-нибудь и теперь помирает?

— Помрешь? — деловито осведомился Альк у Жара.

— Хрен тебе, — злобно пропыхтел тот.

— Это завещание? — уточнил саврянин.

— Да — я же заметил, как ты мне завидуешь! — не остался в долгу вор.

— Помрет, — с сожалением заключил Альк, повернувшись к Рыске. — Уже предсмертный бред начался.

Жар все-таки поднялся, попытался отряхнуть кафтан, но только размазал грязь.

— Ваши коровки-то, — с сожалением признал голова. — Забирайте. Только божий суд вначале оплатите!

— Чего?!

— Ну телега-то общинная разболталась. Два сребра с вас.

Необходимость платить за починку телеги, на которой его чуть не угробили, так возмутила Жара, что он окончательно пришел в себя и начал смачно ругаться. Голова не отставал, и сторговались на пятнадцати медьках.

Откуда они у вора, Рыска предпочла не спрашивать.

Девушка с торжеством свела Милку с холма, и хмурый «скотокрад» передал ее спутникам поводья Болезни и Смерти, невнятно что-то пожелав, вряд ли удачи и доброго здоровья. А увидев взгляд его жены, Жар мужику даже посочувствовал.

В Рогатку возвращаться не стали. За холмом дороги снова сходились в одну, широкую и накатанную; по ней и поехали, почти сразу же уткнувшись в небольшую речку. Ниже по течению к берегу прибило несколько бревен — видно, остатки подмытого моста. Пришлось переходить реку вброд, вода почти до седел дошла. Какой бы хорошей ни была цыганская краска, Милка еще полвешки оставляла за собой черные кляксы. А спешившись по нужде и взглянув на корову со стороны, Рыска согнулась пополам от смеха, не в силах объяснить подробнее.

Впрочем, Жар с Альком и так все поняли. Саврянин тоже фыркнул, вор смущенно кашлянул.

В том месте, по которому голова тер пальцем, у Милки оказалось собственное черное пятно.

ГЛАВА 11

Крысы очень любопытны и зачастую утягивают в свои норы совершенно несъедобные вещи.

Первое время ехали молча. Жар с Рыской еще дулись на саврянина, а тому от их обид было ни жарко ни холодно.

— И куда мы теперь? — спохватилась девушка, когда спутники уже проехали лес. Дорога снова убегала в пустынные поля и ныряла за горизонт, небо затянуло облачной пеленой — сплошной, но высокой и светлой.

— А никуда, — принял волевое решение Жар. — Сколько ж можно, как бродячим псам, по дорогам слоняться? Давай доедем до ближайшего города и там поселимся.

— Давай лучше в веске, — смущенно попросила девушка. — Как-то мне эти города… не очень. Даже огородика там не разбить.

— В городе веселее, — уверенно возразил вор. — И меньше глупых вопросов, кто ты да откуда. Можем снять дом на окраине, будет там тебе и огородик, и сарай для курочек.

— А коровы?!

— Сдадим кому-нибудь напрокат. Будет денежка капать, а захотим куда-нибудь съездить — заберем.

Рыска растерянно погладила Милку по шее. А вдруг новый хозяин ее обижать будет? Видала она, на каких одрах в городе воду возят, еще удивлялась — почему они такие тощие, грязные? Оказывается, не свое — не жалко.

Девушка покосилась на саврянина:

— А с этим что?

— В рабство продадим, — ненавидяще прошипел Жар. — Сто не сто, а десяток монет дадут.

Этого Альк уже стерпеть не смог и саркастически напомнил:

— По-моему, в Ринтаре оно лет триста как отменено.

— В чуринских землях еще осталось.

— Ну-ну, посмотрю я, как вы меня туда затащите.

Жар и сам прекрасно понимал безнадежность подобной попытки, но злость на белокосого требовала выхода.

— Долговых ям и у нас хватает. Вот засадим тебя туда, а судья письмо в Саврию напишет, чтоб выкупали дорогого сыночка, пока его настоящие крысы не сожрали, как нашего Бывшего.

— Да неужели? Может, у вас мое письменное обязательство имеется? Или свидетели сделки?

— Эх, мало тебя отец в детстве порол, — в сердцах бросил Жар, поняв, что взывать к крысиной совести бесполезно.

Альку, напротив, надоело издеваться над спутниками, и он примирительно сказал:

— Кончай злиться. Влиять на события удобнее со стороны, а не сидя в скачущей по кочкам телеге. Или ты предпочел бы спустить с горки Рыску?

— Мог бы меня предупредить!

— При весчанах?

— На ухо шепнуть!

— Притвориться, что нежно целую на прощание?

— Тьфу!

— Ну то-то же. — Саврянин торжествующе ухмыльнулся и поудобнее, как победитель, устроился в седле.

Рыска долго, сосредоточенно о чем-то размышляла, а потом спросила:

— А он тебя вообще бил?

— Кто? — растерялся Альк, успевший отвлечься на прореху в штанине. — А, отец? Нет, что ты. У нас это не принято. — Саврянин аккуратно загладил торчащий клочок ткани, как будто это помогло бы ей срастись. — На мальчиков нельзя поднимать руку, иначе они вырастут трусами.

— А на девочек?

— А на девочек — стыдно. Хотя мать сестренку один раз поясом отлупила. — Альк ухмыльнулся воспоминаниям. — За дело.

— Она злая была?

— Сестра? Да нет, хорошая… Вредная, правда. — «Уж кто бы говорил!» — подумала девушка. — И упрямая. Удрала как-то из дому, весь день прогуляла, а где и с кем — говорить отказалась. Ну мама в сердцах и… А потом, месяца уже через три, выяснилось, что ее сманили на речку за смородиной две подружки-служанки. Если б призналась, им бы здорово влетело…

— Нет, я про маму спрашивала.

— Мама как мама. — Но теплоты в голосе саврянина заметно прибавилось. — Вечно за нас беспокоилась: то без шапки во двор выскочили, то на старую липу залезли, то впервые за мечи взялись…

— Тогда какого рожна тебе не хватало? — с неожиданной злостью перебила Рыска. — Все у тебя было: родители, братья, сестра, родовой замок…

— Коровы, — ехидно добавил Альк.

— Да, коровы! — с вызовом повторила девушка. — Тебе было где жить, было что есть, тебя любили, и ты мог не беспокоиться о будущем. А тебя понесло в эти паршивые путники, где до выпуска доживает только один из десяти учеников!

— Потому что я не тупой весчанин, который только и думает, как бы набить брюхо, — распалился и Альк. — Мне хотелось не просто жить, а чувствовать, что моя жизнь важна для мира, что я способен его изменить!

— Зачем?

— А тебя все в нем устраивает?