Том 2. Бэббит. Человек, который знал Кулиджа - Синклер Льюис

С самого начала все было ужасно. Овербруки обедали в шесть тридцать, тогда как Бэббиты не садились за стол раньше семи. Бэббит позволил себе опоздать на десять минут.

— Давай не засиживаться, — предложил он жене. — Постараемся удрать поскорее. Скажу, что мне завтра надо очень рано быть в конторе.

Квартира Овербруков производила угнетающее впечатление. Она помещалась на втором этаже деревянного двухквартирного дома. Везде стояли детские коляски, в коридоре висели старые шляпы, пахло капустой, на столе в гостиной лежала фамильная Библия. У Эда Овербрука и его жены был все тот же забитый, жалкий вид, и к обеду были приглашены еще какие-то две жуткие семьи, чьи фамилии Бэббит не расслышал, да и не желал слышать. Но он был растроган и сконфужен похвалами Овербрука:

— Мы гордимся, что наш дорогой Джордж сегодня с нами! Вы все, конечно, читали в газетах о его речах, обо всех его выступлениях, смотрите, какой он красавец! Но я-то всегда вспоминаю университетские годы: какой он был тогда компанейский парень, как замечательно плавал — лучше всех на нашем курсе!

Бэббит пытался быть душой общества, он из кожи лез, но не мог найти ничего интересного в робком Овербруке, его тупых гостях и болезненно-глупой миссис Овербрук с ее большими очками, увядшей кожей и стянутыми в узел волосами. Он рассказал свой лучший ирландский анекдот, но анекдот провалился, как корка недопеченного пирога. Бэббит почувствовал, что его обволакивает какая-то муть, когда миссис Овербрук, выбиваясь из мрака вечной заботы о восьмерых ребятах, стряпни и уборки, вдруг попыталась завести светский разговор:

— Наверно, вы скоро опять поедете в Чикаго и Нью-Йорк, мистер Бэббит?

— Да, я частенько езжу в Чикаго!

— Должно быть, там очень интересно. Вы, вероятно, ходите во все театры?

— Нет, говоря по правде, миссис Овербрук, мне больше всего по душе хорошие сочные бифштексы в одном голландском ресторанчике на Лупе.

Больше им говорить было не о чем. Бэббит немного расстроился, но ничего не поделаешь: обед не удался. В десять часов, с трудом стряхивая сонливость, навеянную пустым разговором, он сказал:

— Боюсь, что нам пора идти, Эд. Завтра у меня с самого утра клиенты. — А когда Овербрук помогал ему надевать пальто, Бэббит сказал: — Приятно вспомнить старые времена! Надо нам с тобой вместе позавтракать не откладывая в долгий ящик!

На обратном пути миссис Бэббит тяжело вздохнула:

— Ужасная скука! Но как мистер Овербрук тобой восхищается!

— Да! Бедняга думает, что я сусальный ангелочек и самый красивый мужчина в Зените.

— Ну конечно, это преувеличение, но все ж… Кстати, Джорджи, неужто нам придется пригласить их обедать?

— О-ох! Надеюсь, что нет!

— Я тебя всерьез спрашиваю, Джордж! Неужели ты как-нибудь намекнул мистеру Овербруку, что мы их позовем?

— Да нет же! Господи! Конечно, нет! Я нарочно сказал, что мы с ним вдвоем где-нибудь позавтракаем.

— Ах, так… Боже мой! Мне очень не хочется их обижать! Но я просто не представляю себе, как можно еще раз выдержать такой вечер! И представь себе, вдруг к нам зайдет доктор Ангус с женой, когда у нас будут эти Овербруки, еще, чего доброго, подумают, что они наши друзья!

Целую неделю Бэббиты беспокоились:

— Право, следовало бы пригласить этого несчастного Эда с женой!

Но, никогда не встречаясь с Овербруками, они совсем забыли о них, и через месяц-другой сказали друг другу:

— Так лучше: просто не подымать разговора! И по отношению к ним было бы жестокостью звать их к себе. Они чувствовали бы себя такими лишними, такими нищими в нашем доме!

Больше об Овербруках не вспоминали.

16

Когда Бэббит окончательно убедился, что Мак-Келви не принимают его в свой круг, он почувствовал себя в чем-то виноватым, попавшим в нелепое положение. Но он стал регулярнее посещать собрания ордена Лосей, выступил на завтраке в Торговой палате с красноречивым разоблачением всей гнусности забастовок и снова почувствовал себя Выдающимся Гражданином.

Эти клубы и общества давали ему подлинную духовную пищу.

Всякий порядочный человек в Зените должен был принадлежать хотя бы к одному — а то и к двум-трем из бесчисленных орденов и клубов, двигавших жизнь вперед: к клубу Ротарианцев, Кивани или Толкачей, к орденам Независимых Одиночек, Оленей, Лосей, Масонов, Краснокожих, Лесовиков, Сычей, Орлов, Маккавеев, Рыцарей Пифии, Рыцарей Колумба, — словом, к одной из многочисленных тайных организаций, где процветала сердечная доброжелательность, строгая мораль и полное уважение к конституции. В эти общества вступали по четырем причинам: во-первых, это было принято. Во-вторых, это было полезно для дела, так как собратья по ордену часто становились клиентами. В-третьих, американцы, которые не имеют возможности именоваться «Geheimrate»[13] или «commendatori»[14], получали в этих орденах такие благозвучные титулы, как «достопочтенный летописец Ордена» или «Великий Вождь», наряду со званиями профессора, полковника и судьи, которые они носили в обыденной жизни. И, наконец, принадлежность к ордену позволяла американскому мужу, связанному по рукам и ногам, отлучаться из дому хотя бы на один вечер в неделю. Орден был для него как площадь для итальянца, уличное кафе для француза. Там он мог играть на бильярде, вести мужской разговор и храбро сквернословить.

Именно по этим причинам Бэббит, как он сам говорил, «вступал, куда только можно».

За пурпуром и златом победного стяга, завоеванного его общественной деятельностью, скрывались бесцветные будни конторской работы: арендные договоры, контракты, списки сдающихся домов и квартир. По вечерам его опьяняли выступления и всяческие заседания лож и комитетов, но утром он еле шевелил языком. Изо дня в день раздражение накапливалось. Он открыто ссорился со своим разъездным агентом, Стэнли Грэфом, и даже как-то зарычал на мисс Мак-Гаун за то, что она перепутала письма, хотя обычно ее прелести побуждали его быть с ней игриво вежливым.

И только в компании Поля Рислинга он отдыхал. Хоть раз в неделю они оба становились прежними юнцами. По субботам играли в гольф, издеваясь друг над дружкой: «Что касается гольфа, то ты, как видно, хороший теннисист», — уезжали кататься на все воскресное утро, останавливались в деревенских харчевнях и, сидя на высоких табуретках, пили кофе из толстых чашек. Иногда Поль приходил по вечерам со своей скрипкой, и даже Зилла молча слушала, как этот одинокий человек, который безнадежно заблудился и теперь всю жизнь осужден бродить по глухим незнакомым дорогам, изливает свою душевную тоску в музыке.

Но больше всего Бэббит очистился и прославился своей деятельностью при воскресной школе.

Он принадлежал к пресвитерианской церкви на Чэтем-роуд — одной из самых больших и богатых, самых изукрашенных мореным дубом и бархатом церквей Зенита. Пастора звали достопочтенный Джон Дженнисон Дрю, Б.И., Д.Б., Д.П. (степень бакалавра искусств и доктора богословия он получил в Эльбертском университете, в Небраске, а степень доктора прав — в колледже Уотербери, в Оклахоме). Дрю был чрезвычайно красноречив, деловит и общителен. Он председательствовал на собраниях, посвященных разоблачению профсоюзов или улучшению обслуживания, и сообщал присутствующим, что рос в бедности и, будучи мальчишкой, торговал газетами. Для субботних вечерних выпусков «Адвоката» он писал передовицы «Религия настоящего мужчины» или «Доллары и здравый смысл в свете Христова учения», — и эти статьи печатались крупным шрифтом, в затейливой рамке. Он любил говорить, что «гордится своей репутацией дельца» и что он, конечно, «не позволит старому сатане взять монополию на деловую хватку и сметку». Он был худощав, грубоват с виду, носил золотые очки и длинные лохматые волосы неопределенно каштанового цвета, но когда его захватывало собственное красноречие, его слова дышали незаурядной силой. Признавая, что он слишком учен и слишком поэтически одарен, чтобы пользоваться лексиконом евангелиста Майка Мондея, он все-таки однажды при случае подстегнул свою паству и побудил ее к более щедрым даяниям, объявив: «Братья, самый жалкий скупердяй и сквалыга тот, кто отказывает в лепте господу богу!»

Его церковь стала настоящим культурным центром. Там было все, кроме бара: детская комната, ужины по четвергам с короткой беседой на религиозные темы, гимнастический зал, раз в две недели — кино, библиотека технических справочников для молодых рабочих, — хотя, к сожалению, ни один молодой рабочий в эту церковь и не заглядывал, разве только когда надо было вымыть окна или починить отопление, — и, наконец, кружок кройки и шитья, где дамы шили штанишки бедным детям, в то время как миссис Дрю читала вслух солидные романы.