Последний из праведников - Андрэ Шварц-Барт

— Я на секундочку вас оставлю, — сказал господин Кремер, и тут только Эрни заметил, что в кресле притаилась Ильза.

Ее аккуратно причесанная золотистая головка в зеленом плюшевом кресле напоминала бабочку, присевшую на лужайку. Девочка быстро, встала и, сделав три шага вперед, протянула ему руку, такую белую, что казалось, из буфика на рукаве сию минуту вырос пестик фантастического цветка.

— Рада познакомиться с вами, господин первый ученик по немецкому языку.

Покраснев, Эрни церемонно дотронулся до ее руки и торжественно произнес:

— И мне очень приятно, фрейлин первая ученица по пению.

Он не знал, отчего ему стало не по себе. То ли непривычно было слышать такие слова в своей адрес, то ли они странно звучали в устах девочки, то ли немного мешали ему получать скромное удовольствие, которое он испытывал, глядя в голубые озера Ильзиных глаз, — словом, что-то его смущало. Тем более было приятно, что он не спасовал.

Ильза Брукнер рассмеялась.

— Очко в вашу пользу, — улыбнулся Эрни.

— Верно? — оживилась Ильза.

Так как Эрни не отводил глаз и продолжал улыбаться, она слегка покраснела, сделала пируэт и, бросившись в кресло, положила руки на подлокотники.

— Шикарно здесь, да? — сказала она убежденно.

В это время в комнату вернулся господин Кремер. Он поставил на столик поднос с фарфоровыми чашечками, сахарницей, чайником и прочей посудой. Странно было видеть такие вещи в его руках. Раскрыв коробку из-под шляп, господин Кремер, казалось, очень удивился, найдя там торт. (Муттер Юдифь «доводила его до кондиции» уже поздно вечером). Господин Кремер нахмурился. (Наверно, не любит, чтоб ему приносили торты).

— Ну, зачем… Право же… — начал он и вдруг повернул к приунывшему Эрни свой странно заблестевший взгляд. — А выглядит это роскошно! Но действительно не стоило…

Он нарезал торт и налил чай.

— Ой, как вкусно! Блеск! — прочирикала Ильза с полным ртом. Она сложила губки сердечком и, отставив мизинец, держала чашку тремя пальчиками.

— Как это у вас называется? — спросил господин Кремер.

— Леках! — обрадовался Эрни.

Господин Кремер несколько раз подряд повторил это название и сказал, что затрудняться, конечно, не стоило, но торт необыкновенно вкусный.

Он вдруг поспешно поставил чашку, на столик, достал из кармана клетчатый платок и, прикрыв им все лицо, так оглушительно высморкался, что ребята вздрогнули. Нос испускал душераздирающие жалобы, а светлые потухшие глаза опять странно блестели.

— Ничего, ничего… — пролепетал он и, не отнимая платок от носа, выскользнул из комнаты.

— Чудак он какой то, — сказала Ильза и, приподнявшись на локтях, поглубже забралась в кресло.

— Чудак, — уступил ей Эрни.

— Но ужасно добрый!

— Добрый, — согласился Эрни сдержанно: прошлогоднее злоключение не выходило у него из головы.

— Послушай, ты на меня не сердишься? — неожиданно спросила Ильза.

— За что? — вздрогнул перепуганный Эрни.

— За Христа. Помнишь, три года назад, когда мы играли в Христа…

— Нет, нет! — горячо запротестовал Эрни.

— А за кузена Ганса тоже на меня не сердишься?

— Ну что ж, кузен — это кузен.

— Ну, ты, видать, не из разговорчивых, — тихонько засмеялась Ильза и свернулась клубочком на скрипнувшем под ней креслом.

При звуке этого смеха Эрни почувствовал в груди легкий треск, будто там разорвался шелк. Девочка как бы предлагала ему разделить с ней золотистую радость и в то же время не давала такой возможности. «О, нет, Ильза Брукнер не котенок и не солнечный луч, с которым можно играть без спросу. Но и не из тех она девочек, что решительно не подпускают к себе. В лице и в руках у нее, правда, есть что-то от котенка или от птички; но голос и взгляд… Нет, она натура сложная, — мечтательно думал Эрни, — от нее всего можно ожидать, потому что она и котенок, и птичка, и сложная натура, и, может, еще сложнее, чем кажется…»

— Что тебе видно? — спросила она.

— Что Вы спрятались, — ответил Эрни и рассмеялся.

Он сам удивился своему смеху: будто свежий ручеек прыгает во рту по камушкам зубов. Он и не подозревал, что в груди у него есть родник и что этот родник питается странной радостью, которую пробуждает в нем Ильза.

— Ты смеешься, как ненормальный, — сказала Ильза и вдруг сама начала издавать тоненькие звуки, похожие на смех, но какой-то особенный: он будто медленно и аккуратно катился по узенькому руслу ее горла, не выходя из берегов. Эрни вдруг почувствовал себя руслом этого ручейка. Он закрыл глаза (будь что будет!) и очень вежливо прошептал:

— Вы хорошо поете.

Когда Эрни поднял глаза, Ильза сидела, склонив голову на кружевную салфеточку, и ее взгляд был устремлен к Эрни. Но в тени загнутых лепестками ресниц на нежных, золотистых пестиках глаз он четко разглядел ироническую пыльцу.

— Ну, что скажешь? — спросила Ильза бархартным голосом.

— Не знаю, — ответил Эрни.

Звук его голоса привел Ильзу в смятение. «У этого еврейского мальчика не глаза, а вишни над белыми щеками, — подумала Ильза. — Если легонько вонзить зубы, закапает красный сок — сладкая кровь вишен».

— Знаешь, я хочу стать певицей, — доверительно сказала она.

На следующий день, по заведенному обычаю, которого до сих пор господин Кремер не придерживался, он торжественно пересадил Эрни Леви в первый ряд, как раз возле Ильзы. Несчастный лауреат сел и больше не шелохнулся, и слух Ильзы едва улавливал звук прерывистого, сдержанного дыхания мальчика. Кокетка наклонилась и увидела, что пот мелким бисером выступил на лбу у дурака. Ильза пришла в восторг. «Господи Иисусе, — подумала она, — как он робеет! Вот таким он мне нравится! Именно таким!»

А на перемене ей не удалось увильнуть от допроса.

— Ну, что, с евреем спуталась? — сказал Ганс Шлиманн.

Прислонившись к двери, ведущей в уборные, он стоял, небрежно заведя одну ногу за другую. Тонкие белокурые волосы, разделенные пробором, спускались на лоб, и, гневно встряхивая головой, он отбрасывал их назад. Он был красив.

— О чем ты? — презрительно улыбнулась Ильза. — Уж не о том ли, что старикан Кремер посадил нас рядом? Ты, может, ревнуешь?

Она рассеянно стряхнула соринку, застрявшую у Ганса в волосах. Тот вздрогнул.

— А что, по-твоему, я должна сделать с этим дураком-жиденышем? Он что, не такой же человек, как ты? Глупый Гансик!

Она состроила его любимую гримаску: чуть выставила вперед влажную нижнюю губу.

— Учти, — сказал Ганс, — ты имеешь дело с гитлерюгенд. Я вам обоим набью морду!

— Попробуй. — Ильза спокойно подставила ему щеку. — Ну?

— Ничего я тебе не сделаю, ты же знаешь. — жалобно сказал Ганс.

— А ты запомни, я не Софи какая-нибудь, я Ильза. Что хочу, то и делаю. А насчет этого набитого дурака… тоже учти… если ты хоть пальцем до него дотронешься, то… то больше никогда не дотронешься до меня. Ну, а теперь давай побыстрей: скоро звонок.

Она наклонилась со скучающим видом, и Ганс Шлиманн нащупал под ее передником маленькие выпуклости. Закрыв глаза, он вдруг изо всех сил ущипнул нежные соски.

— Сегодня все даром, — сказала Ильза, отталкивая его, — но помни…

После уроков, не обращая внимания на бессильный взгляд Ганса Шлиманна, она фамильярно взяла Эрни под руку. Молча дошли они до угла, молча попрощались за руку и в смущении разошлись. «И что ты нашла в этом дураке?» — раздраженно спрашивала себя Ильза. «Господи Иисусе, он такой покорный! Как младенец! — тотчас же растроганно отвечала другая Ильза. — Он даже ни одного вопроса тебе не задал. Любопытства в нем ни на грош. Ну, ни на грош! — в упоении повторяла она. — О чем же все-таки он все время думает?»

Прогулки по берегу Шлоссе нравились ей с каждым днем все больше и больше, но огорчали мальчишки из их класса: с легкой руки Ганса они открыто называли ее «сожительницей» еврея, и порой на нее нападали короткие, но мучительные приступы стыда.

О визитах по четвергам, ставших традиционными, и говорить нечего. Всю неделю только и ждешь этого удовольствия. Сначала чаепитие, потом небольшой вокальный концерт, которым она услаждала слух присутствующих, начищенный паркет, безделушки, кресла, покрытые кружевами, — все, вместе взятое, немножко приобщало девочку к другому миру, который на сто голов выше ее домашнего окружения. Господин Кремер всегда надевал парадный мундир, а иногда даже цилиндр. Эрни тоже был ужасно забавным: по такому случаю на нем были длиннющие темно-синие штаны, и как он их ни подтягивал, они все равно «подметали пол», поэтому он ходил осторожно-осторожно — просто умереть со смеху. Иногда господин Кремер выходил из комнаты сморкаться, иногда проделывал эту процедуру на месте. Когда время близилось к четырем (Ильза заранее предвкушала этот момент), старый господин напускал на себя равнодушный вид.