Ричард Львиное Сердце - Морис Юлет

Наконец, он испустил глубокий вздох, и у него вырвалось:

— О, Боже всех сил небесных и земных!

С королем Филиппом сделалось дурно, чего уж давно не было с ним. Заседание было прервано. Ричард сел в лодку и сам погреб к кораблю Жанны.

Ему там нечего было делать, вернее, ему предстояло довольно невинное занятие. Но она пожалела сказать ему это прямо. Женщина была в угнетенном состоянии духа, больна, со страшно расстроенными нервами, вдобавок она страдала от морской болезни. Жанна не могла скрыть от него свою радость, что он с ней; и он приподнял ее; поцеловал, как в былые времена, и кончил тем, что усадил ее к себе на колени. Прижавшись к нему, она поплакала тихонько, но не сдерживаясь. Он пробыл с ней, пока она не заснула, потом вернулся на берег и пошел по вырытым ровикам, обдумывая предстоящее дело. За этими думами застала его заря.

Дня два спустя, выгрузив на берег свои военные снаряды, он принялся осаждать город по собственному плану, не обращая внимания на всякие другие власти. Тем временем король Филипп лежал себе на своей постели куча-кучей, а Монферрат со своими, Сен-Полем и де Баром с присными старались обрабатывать его расшатанные мозги.

Ричард привел с собой пуатуйцев и анжуйцев, провансальцев и лангедокцев, нормандцев и англичан, шотландцев и валлийцев, черных генуэзцев, сицилийцев и пизанцев, а также и грифонов с Кипра. Под началом у графа Шампанского были его фламандцы. Храмовники и госпиталиты рады были ему служить. Это было не войско, а огромная куча, орда. Только Ричард мог им управлять: в силу его особого дара, ему стоило кивнуть головой — и все повиновались. Англичане, которые любят, чтоб ими повелевали, изо дня в день ворочали для него груды камней, хотя он не умел сказать ни слова на их языке. Смуглые юркие итальянцы до хрипоты кричали восторженно, когда он показывался вдоль их линии. Даже киприоты, угрюмый и трусливый народ, которого никакие собственные власти не могли двинуть к стенам неприятеля, громоздили петрарии и мангонели. Оскалив зубы, они бежали в пасть смерти за этого русокудрого героя, который, распевая, стоял с непокрытой головой на расстоянии выстрела от турок и, как мальчик, смеялся, когда какой-нибудь парень падал навзничь на сухую траву. Изо дня в день он поспевал всюду, мелькал то в траншеях, то на башнях. Он учил стрелков и выкрикивал: «Mart de Dieu!» (Смерть Бога!) каждый раз, как мангонель делала свое дело и осколок гранитного утеса прорывал стену. Он прятался, скорчившись, за черепашьими скорлупами саперов и сам брался за кирку точно так же, как за лук и самострел.

Он умел делать все, что угодно, и если не словом, то хоть приветливой улыбкой ободрял каждого, исполняющего свой долг. Для всех было очевидно, что он сам знал, в чем именно состоял для каждого этот долг, и мог бы лучше всех сам его выполнить: оттого люди из кожи лезли, чтоб заслужить его похвалу.

Однажды его чуть не убили, когда не то слишком рано приставили лестницу к стенам, не то слишком долго держали ее. В него попали три стрелы, а защитники города, взывая к Аллаху, подкатили к самому краю стены огромный камень, который должен был размозжить его так, что его и не узнали бы в день воскресения мертвых.

— Государь, берегитесь!.. Царица небесная! — раздались крики снизу. — Владычица Дева! — рявкнул какой-то увалень из Боктон-Блена и рванул короля прочь с лестницы. Беднягу тотчас же, прямо в горло, сразила стрела; но зловещий камень упал, не причинив вреда. Король Ричард взял на руки своего убитого англичанина и унес его в ровик. Он не вернулся на место сражения, пока не убедился, что его с почетом предали земле, пока не заказал панихиды по нем. Такого рода поступки вызывали в людях любовь к нему.

Еще дней десять, или больше, продолжалась осада с переменным счастьем. День и ночь в городе раздавался барабанный призыв к оружию, крики шейхов и еще чьи-то более резкие, протяжные крики. Эти крики каждый вечер резко славили величие Аллаха, а им в ответ доносилась протяжная молитва христиан: «Святой Гроб, спаси нас!»

У короля французского была машина, которую он прозвал Скверный Сосед. Он исправно работал ею, пока турок не спроворил себе Скверного Земляка — машину еще покрупнее; Земляк пристыдил Соседа и, в заключение, спалил его. У Ричарда была целая колокольня; и граф Фландрский мог бросать с нее камни из рва прямо на базарную площадь: по крайней мере он говорил, что мог, ч все верили ему. Наконец христиане расшатали Проклятую Башню и сделали пробоину в Мушиной Башне — в самой грозной части гавани. Подводя подкопы и противоподкопы, Ричард работал день и ночь на северной стороне укреплений, отказывая себе в пище. покое, D разумных заботах о здоровье; на целую неделю он позабыл и думать о Жанне и о ее надеждах Потянулись душные, знойные дня. Ни днем, ни ночью не было ни ветерочка. От всей страны веяло смертью и проклятьем.

Впрочем, как-то раз христианам удалось поджечь и взять приступом одни из городских ворот. Впервые увидели они перед собой неприветливую извилистую улицу, окаймленную слепыми срубами, лепившимися плотно. футов на шесть друг от друга. Дух захватывало в отчаянном бпо в этой теснине. Сам Ричард со своими нормандскими парами махали знаменами; слышались то лязганье стали о сталь, то треск расколотых бревен. Но ничего нельзя было поделать турки навалились на врагов плотной стеной и вытеснили их. Ни взмахнуть топором, ни упасть лошади негде было, а пустить стрелу нечего было и думать. Ричард крикнул своим, чтоб отступали, но они не могли повернуться и пятились, все сражаясь. Турки починили ворота.

Акра поддалась не мечу, а скорее измору да усердным переговорам Саладина с нашим королем. Требования Ричарда были таковы: возвратить Честной Крест, очистить Акру от вооруженной силы и оставить две тысячи заложников. Они были, наконец, приняты. Короли вступили в Акру двенадцатого июля со своими войсками. Женщины легкого поведения своими впалыми глазами смотрели на них из верхних окон: они знали, что им готовится обильная жатва.

Для одних жатва, а для других — посев; эрцгерцог сеял. Дело было так. Король Ричард расположился в Замке, устроив для Жанны удобное помещение на Верблюжьей улице. Король Филипп, сильно расхворавшийся, поместился в доме храмовников, а с ним и его мнимый друг — маркиз Монферрат. Но Луитпольд Австрийский сам наметил себе Замок. Ричард, насколько мог, терпел его соседство. Но Луитпольд пошел дальше. Он водрузил на башне свое знамя рядом с драконом короля Ричарда, не думая, однако, оскорблять его. Ну, а у короля Ричарда всегда была расправа коротка. Он просто считал эрцгерцога вьючным ослом. Правда, свет полон таких ослов, и надо мириться с этим, как с неотъемлемой принадлежностью общего распорядка Провидения. Правда, Ричард слишком хорошо знал себе цену и понимал свое положение среди войска. Поэтому, как только король узнал, где развевался флаг австрийца, он тотчас же крикнул:

— Спустить его!

И флаг спустили. Луитпольд весь побагровел и произнес две речи: одну — длинную — на немецком языке, на которую Ричард только хмурился, другую — покороче — по-латыни, на которую Ричард только улыбнулся. И Луитпольд опять выкинул свой флаг.

Ричард опять крикнул:

— Спустить его!

Луитпольд так обозлился, что перестал произносить какие бы то ни было речи, и в третий раз поднял свой флаг. Когда донесли королю Ричарду, он рассмеялся и сказал:

— Ну, так швырните его прочь!

Гастон Беарнец, малый более вспыльчивый, чем скромный, так и сделал, вдобавок еще с некоторыми унизительными подробностями.

В тот же день состоялся совет великих держав, на котором король Филипп присутствовал в шубе: несмотря на удушливый зной, озноб пробирал его до костей. Тут к маркизу, позеленевшему от старой обиды, прибавился эрцгерцог, пылавший новой злобой. Дремлющий герцог Бургундский подмигивал на всякие ссоры, а молодой Сен-Поль подливал масла в огонь. Не было тут ни Ричарда, ни кого-либо из его присных: последних просто не оповестили, а Ричард все это время провел на Верблюжьей улице на коленях перед Жанной красавицей. Эрцгерцог тотчас же приступил к делу.

— Клянусь Богом, государи мои! — проговорил он. — Нет на свете другого такого зверя среди еще не убитых лютых зверей, как король английский.

Маркиз вывернул белки свои наружу.

— Дерзкий, отчаянный, кровожадный негодяй! — Таков был его вывод.

Сен-Поль поднял руку как бы прося у своего господина разрешения обвинять. Но король Филипп сказал брезгливо;

— Ладно, ладно! У всякого из нас, полагаю, найдется что сказать. Он издевался, всегда издевался надо мной. Он отказался присягнуть мне, он опозорил сестру мою, а теперь берется руководить мною.

Маркиз продолжал бормотать, нагнувшись к столу:

— Отчаянный мерзавец! Безнадежный мерзавец! Эрцгерцог оглядывался кругом, ища себе если не сочувствия, то хоть внимания. Наконец, он хватил кулаком по столу и хрипло поклялся: