Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн

Глава двадцать третья

Я – Бо-Пип

Когда Кай в задумчивости забыл на пляже свою книгу в золотистом переплете, я решила ее забрать с собой. Знойный, свежий воздух, морская вода могут так сильно вскружить голову, что забудешь все на свете и, как Алиса в Зазеркалье, не сможешь вспомнить даже своего имени. Такое часто случается с курортниками. Они теряют голову, теряют себя, теряют свое достоинство, теряют сознание (и то и другое теряется в глубоком алкогольном угаре). Они теряют кошельки, паспорта, мобильники, одежду, ключи от номеров, солнечные очки.

Кай, как настоящий курортник, выглядит очень измученно. Так что, думаю, я спасла его роман. О том, что это роман, я узнала вчера, когда, лежа в постели перед сном, решила полюбопытствовать, что мой друг читает на отдыхе. Выяснилось, что он не читает, а пишет. Это неоконченный роман о детстве. О детстве некоего человека. Роман написан от первого лица, но вряд ли Кай пишет о себе. Он слишком растерян и рассеян, чтобы писать о себе. Но я-то могу писать о себе. Поэтому следующую главу данного повествования я решила написать сама. Сама и про себя. Бо-Пип.

Что написать? Какой из дней описать? Морских дней? Солнечных? Наполненных густым белым туманом?

Я выросла на море, и море наполняет меня изнутри.

Ранним утром, когда яркое солнце, как обычно, ворвалось ко мне в комнату, я проснулась. Мне приснился странный сон. Как будто я, Кай и все-все-все находимся на большом белоснежном лайнере в океане. Вдруг корабль настигает цунами. Все переворачивается вверх дном, мы с Каем держимся за столики, цепляемся за круглые окошки-иллюминаторы. Когда приходит очередная волна, мы вдруг видим на некоем экране хронику текущих событий. Оказывается, затопило целые города, все здания уплыли, и так случилось, что в некоем месте сосредоточилось множество архитектурных шедевров, снесенных туда гигантской волной. Полуразрушенный Нотр-Дам стоял в воде, рядом с ним качалась Спасская башня Кремля, огромный Будда восседал в синих волнах, в гранях стеклянной пирамиды Лувра плавали серебряные рыбы.

Припоминая сновидение, я наблюдала, как солнце медленно плывет по белой стене, заливая своим оголтелым сиянием картину, написанную каким-то местным художником; такие во множестве сидят у нас на набережной, угнездившись, как пауки, среди своих полотен. Впрочем, мне неизвестно, кто написал шедевр, украшающий мою комнату, – я нашла его на помойке среди кошек, которые порывались разодрать полотно в клочья. Оказалось, это ущербная копия картины моего любимого художника – Сандро Боттичелли. «Рождение Венеры».

Вы помните, как летят по ветру золотые локоны Венеры? Как нежно несут ее к берегу воды флорентийского моря под взором обнаженного Зефира, заключенного в объятия своей супруги Хлориды или Флоры? Небесная Венера плывет в раскрытой раковине, собираясь ступить на Землю и подарить любовь своему миру.

Анджело Полициано написал об этом:

Эгеем бурным, колыбель чрез лоно

Фетиды проплыла средь пенных вод,

Создание иного небосклона,

Лицом, с людьми несходная, встает

В прелестной позе, глядя оживленно,

В ней девственница юная. Влечет

Зефир влюбленный раковину к брегу,

И небеса их радуются бегу.

Сказали б: море истинное тут.

И раковина с пеной – как живые,

И видно – блеск глаза богини льют.

Пред ней с улыбкой небо и стихии.

Там в белом Оры берегом идут,

Им ветер треплет волосы златые.

Как вышла из воды, ты видеть мог,

Она рукой придерживает правой

Свои власы, другой – прикрыв сосок,

У ног святых ее цветы и травы

Покрыли зеленью песок.

Из пучины вод родилась любовь. Любовь – это море. А мы морские звезды, осторожно! Нас не любить невозможно! Какая жара!

Картина Боттичелли прекрасна. И не менее прекрасна ущербная картина, спасенная мной от когтей остервенелых котов. Рыжая фигурка Венеры с тяжелыми, неподвластными ветру волосами выныривает из открытой раковины, не успевая ступить на берег, который порос тусклой зеленой травкой, словно это берег заболоченной реченьки где-нибудь на севере России.

Вдали выписаны перламутровые горы. Неумело написаны пальчики Венеры. Трогательные цветы, парящие в дыхании ветра. Новорожденная богиня благословляет тот солнечный затерянный край, откуда я родом.

Серебряное море и диско-корабли. И снова нас накроет волной большой любви.

Я собираюсь завершить свое вторжение на эти страницы небольшим письмом, адресованным хозяину тетради, которому намерена сегодня же торжественно вернуть сей манускрипт, случайно мною спасенный от прибрежных ветров, собак, чаек, муравьев, приливов и незнакомых курортников. Эти неведомые отдыхающие, конечно, с жадностью завладели бы находкой – красивой толстой тетрадью с золотым обрезом, в блестящем переплете, прошитом золотой нитью. Возможно, они с хохотом или скукой прочли бы друг другу записки Кая, а потом извели бы смуглые страницы (а их еще много осталось пустых в этой тетради) на самокрутки или замарали бы их неприличными рисунками. Кто знает, дорогой Кай? А впрочем, вот начинается мое письмо тебе.

Дорогой Кай!

Прости меня за то, что я, не спросив твоего разрешения, прочла твои записки. Описание плавания на покосившуюся платформу встревожило меня.

Мне очень жаль, что ты не счел нужным рассказать мне о трупе американца, который ты там обнаружил. Ты должен был сообщить мне об этом немедленно. Я уже предупреждала тебя о том, что здесь происходят загадочные убийства. Здесь ведется игра, которую ты не понимаешь. Будь осторожен, дорогой Кай, и рекомендую тебе во всем советоваться со мной. Возвращаю тебе твою красивую тетрадь. Твой почерк оставляет желать лучшего, и я не все смогла разобрать.

Твоя Бо-Пип

Ответное письмо (написано в той же тетради).

Дорогая Бо-Пип!

Спасибо тебе за спасение этой тетради, ведь на ее песчаных страницах (так же, как и в этом поселке) ведется игра, которую я не понимаю. Но я уже не совсем ребенок и давно не стремлюсь понять все. Труп американца на заброшенной платформе настолько поразил меня, что я не решился поведать об этом никому. Вернувшись в отель, я не приметил никаких признаков того, чтобы его хватились. На следующее утро я спросил о нем у пригожей служительницы нашего белоснежного отеля, на что она спокойно сообщила, что американец накануне вечером уехал.

– Все его провожали. Вся конференция. Многие девушки плакали. Так было трогательно, – сказала девочка, – так привязались к этому американцу. Кстати, он оставил вам письмо! – И она протянула мне белый конверт. На конверте написано синей гелевой ручкой: for Kay from York.

– Этого американца звали Йорк? – спросил я.

– Да, Йорк.

Драгоценная Бо-Пип!

Я еще не вскрывал этот конверт и не знаю, что там скрывается. Предлагаю тебе, если уж ты милосердно согласилась быть моей советчицей, вскрыть его вместе со мной. И если мы обнаружим там некое письмо или записку, предлагаю четырьмя нашими глазами одновременно прочитать это послание, написанное неким Йорком, с которым, боюсь, мне уже не удастся непринужденно поболтать среди можжевеловых кустов.

Твой Кай

Глава двадцать четвертая

Место силы

Для детворы

Из тропических стран,

Где на деревьях

Не счесть обезьян;

Для ребятишек

Одетых и голых –

Тех, что живут

В городах или селах…

Весь этот шумный,

Задорный народ

Пусть соберется

И на хуй идет!

Тихая и величественная жизнь счастливых приморских бухт в жаркие месяцы останавливается и умирает. Охуевшие хищники, убийцы природы, а попросту курортники, приезжают на время погреть свои косточки, подышать свежим воздухом и искупаться. Они оставляют за собой шлейф мусора, объедков, пластиковых пакетов и битых бутылок, и этот треш остается лежать в лесах,