Рука Москвы - записки начальника советской разведки - Леонид Шебаршин

Дом просторный, но несколько странно спланирован, не очень хорошо отделан и, как бы помягче выразиться, изрядно запущен — дверные замки кое-где выломаны, провода кое-где оборваны, стены захватаны сальными руками, заляпаны полы. Гейлани огорчился бы состоянием своей собственности, но ремонт обойдется недорого. Главное, дом цел, цел и сад, в котором течет быстрый арык и стоят огромные развесистые деревья.

Нынешние хозяева, судя по всему, понимают временность своего положения, о Гейлани говорят с некоторым уважением. Это не просто лидер одной из небольших оппозиционных партий или, как такие люди именовались раньше, в период революционно-идеологического наступления, главарь контрреволюционных сил. Саед Ахмад Гейлани ведет свою родословную от великого мусульманского святого Абдул Кадира Гейлани, похороненного в середине XII века в Багдаде. Гробница предка, основателя ордена Кадирия (традиционное западное название, которое едва ли передает смысл института, основанного Абдул Кадиром; на урду это называется «сильсила» — цель, последовательность, вереница). Некоторые члены семейства остаются хранителями гробницы, а одна из ветвей переместилась в начале нынешнего века в Афганистан. С. А. Гейлани — нынешний глава этой ветви, духовный наставник — пир примерно двух миллионов индийских, пакистанских, афганских мусульман. Пиров почитают, им несут щедрые или скудные (это зависит от состояния жертвователя) подношения. На пирах отблеск святости их предка. Этот отблеск нельзя ни купить, ни заработать, ни украсть, ни получить от властей. Он достается только по наследству и не утрачивается со смертью.

Жара стоит сокрушительная, к середине дня ртуть поднимается выше сорока градусов, а влажность остается очень высокой. Единожды взмокши, высохнуть на воздухе уже невозможно, кондиционированные же комнаты кажутся ледниками, хотя и там минимум тридцать градусов.

Едем к губернатору.

Улицы города живут обычной мирной жизнью. Бегают ребятишки, открыты дуканы, товаров в них полным-полно, жители не спеша идут по своим делам. Провинциальная тишина и неторопливость. Вчера, правда, город был обстрелян реактивными снарядами (эресами), семь человек убито. Вообще, тишина здесь вещь ненадежная, ухо надо держать востро.

У дома губернатора толпа народа — сидят на травке, стоят кучками, ждут приема. Может быть, сегодня народу здесь поменьше, чем всегда, и чуть побольше стражей порядка, поскольку прибыли иностранные гости.

Губернатор Вакиль Азам Шинвари назначен на свой пост совсем недавно, в середине мая. В дореволюционные времена он был депутатом парламента, отсюда и почетный титул «вакиль», ставший частью имени. После апреля 1978 года ушел вместе со многими своими соплеменниками-пуштунами племени шинвари в Пакистан, разочаровался в эмигрантской жизни и после долгих тайных переговоров с президентом Наджибуллой вернулся в родной Джелалабад.

Деятельность в качестве губернатора Вакиль Азам начал решительно и неожиданно — запретил продажу в городе спиртного и распорядился закрыть публичные дома. В Кабуле, предпочитающем масштабные комплексные программы, удивленно подняли брови. Джелалабадские мусульмане, давно и горестно смотревшие на вопиющее попрание исламских порядков, привыкшие к малопонятным политико-идеологическим заклинаниям, сразу почувствовали к новому губернатору большое уважение.

В кабинете губернатора погромыхивает маломощный кондиционер, Вакиль Азам сидит в парадном шерстяном костюме-тройке с пуштунским белым тюрбаном на голове. Оказался он добродушным, приветливым и до крайности словоохотливым человеком. Мы узнали его биографию, выслушали жалобы на Кабул и нехватку средств («Вот, взгляните на этот кабинет. Люди с трепетом идут к высшему представителю власти, а видят неуютное и грязное помещение, на ремонт которого не дают денег!»), были посвящены в планы, в обиды на местное партийное руководство, берущее, в частности, налог натурой с мясников. Были и другие претензии к партийцам, не менее серьезные, но более масштабные («Сами ничего сделать не могут и не хотят, населения боятся, а вот палки в колеса местной власти ставят постоянно»). Разговор был оживленным, долгим. Прояснились многие стороны ситуации, а губернатор получил заверения в неизменной помощи и поддержке: через три дня в городе появилась колонна грузовиков с мукой, сахаром и другим необходимым припасом.

Троекратно облобызался губернатор с каждым гостем по афганскому обычаю, проводил до машин, и двинулся кортеж к провинциальному комитету НДПА.

Провинциальный секретарь Сарфараз Моманд, тоже выходец из одного из местных племен — момандов, прислан в Джелалабад недавно из Кабула, до этого побывал на дипломатической работе. Бойкий, гладкий и тоже говорливый, но говорливый по-особому, как-то по-парадно-отчетному. Обрушился на нас горохом поток цифр: проведено митингов… вовлечено в молодежную организацию… проведено джирг… организовано караванов мира… распространено брошюр… И это все мы уже слышали, если отвлечься от экзотически звучащих «джирг» и «караванов». Чем больше говорил Сарфараз, тем яснее становилось, что чувствует он себя в этом городе явно не в своей тарелке, обстановки не знает и, видимо, не очень стремится ее узнать, а за штампованными ударными фразами скрывается растерянность и пустота. Не скрою, Вакиль Азам показался мне более полезной фигурой. Может быть, главное во всякой идеологии — это здравый смысл?

Встреча с Сарфаразом, закончившаяся также троекратным лобызанием и выражениями самых теплых пожеланий, заставила еще раз горестно задуматься о некоторых афганских реальностях, о роли НДПА — то ли руководящей, то ли ведущей. Спор по поводу этих эпитетов к моменту поездки в Джелалабад уже утих, стало ясно, что ни тот, ни другой не подходят. А совсем недавно меж нашими партсоветниками состоялась яростная полемика по этому острому вопросу. Надо сказать, что редкий из советников имел хоть какое-то представление об Афганистане, знал язык. Советы давались исходя из общего понимания мировых и государственных задач. Многие вернулись на родину, так и не поняв не только поворота к национальному примирению, но и вынужденности отказа НДПА от призрачной монополии на власть. Вообще же это были добросовестные, трудолюбивые и принципиальные люди. Мои претензии не к ним, а к однажды запущенному порядку мыслей и действий.

Следующий наш визит был в штаб 1-го армейского корпуса. Бравый генерал Асеф Делавар четко изложил обстановку, реально оценил силы противника — ни хвастовства, ни дрожи в голосе генерала не было. Он знает своих афганцев и по ту и по эту сторону линии огня, со многими главарями знаком лично, и никаких неожиданностей они ему преподнести не могут. Асеф жалуется на другое — уходящие советские войска оставили ему военный припас на три месяца. Срок определен с помощью кем-то, когда-то установленных норм. В этой войне норм нет. Противник через открытую границу получает неограниченное количество реактивных снарядов, ручных гранатометов, и не жалеет боеприпасов. Там, где раньше поскупились бы на винтовочный патрон, сейчас летят увесистые гранаты и мины. Наша же сторона подсчитывает — уложится она в норму или нет. Стрелковое оружие по-прежнему в чести, но оно заметно уступает место гранатометам. Их воздействие на обороняющихся велико: звук автоматного выстрела — жалкий хлопок по сравнению с разрывом гранаты.

Генерал не жаловался на халькистско-парчамистскую рознь, не уклонялся в политику. Для него вопрос ясен — пока противник не принимает мира, с ним надо воевать. Люди гибнут на той и на другой стороне, ракеты падают на город. Район, откуда ведется обстрел, выявлен, известен и командир банды. На днях по ее расположению будет нанесен удар, и тогда обстрелы прекратятся. (Так оно и получилось, как мы узнали уже в Кабуле.) Безнадежно пропадает та армия, которая побита не физически, а морально. Войска Асефа не пропали (совершенно невероятная вещь), держатся без участия советских войск и без указаний наших советников.

Попытка оставить в Джелалабаде группу советских советников по линии Министерства обороны, Комитета госбезопасности и МВД предпринималась. Группа была сформирована и размещена в специально построенном для нее у взлетно-посадочной полосы джелалабадского аэродрома помещении, которое сразу же получило название «саркофаг». Устные описания этого сооружения были довольно смутными, а манера приклеивать клички и прозвища явлениям, чем-то отклоняющимся от нормы, присуща русскому человеку. Так что «саркофаг» и «саркофаг», ну и что?

Войска 40-й армии оставили группу советников в этом «саркофаге», а уже на следующий день в Кабул пришла тревожная радиограмма, в которой руководитель группы докладывал о неотвратимости наступления мятежников и срочной эвакуации советников. В тот же день прибывшие из Кабула самолеты забрали группу. Решение было по-военному четким, и операция прошла безупречно. Подоплека решения вскрылась, разумеется, неофициально в день возвращения группы в Кабул.