Безумное танго - Елена Арсеньева

Остановившись отдышаться перед дверью в общий коридор мастерских, Тамара поглядела вниз, в пролет. Ничего себе высота! Идеальное место для самоубийства, только очень уж тут грязно.

Дверь была вся испещрена фамилиями художников. Тамара вспомнила, как не единожды приходила сюда делать репортажи. Не одна, как теперь, а с солидной свитой: оператор, осветитель, помощники и тому подобные. Захотелось повернуться и трусливо убежать, но в это время дверь распахнулась и на пороге вырос Роман.

Может, Тамара и навоображала себя чего-то, но ей показалось, будто при виде ее Роман страшно обрадовался.

– Я вроде бы не звонила еще, – робко, как бы оправдываясь, начала она, но Роман махнул рукой:

– Ничего, я уже десятый раз выхожу посмотреть, пришли вы или нет. Ужасно ждал, честное слово! Извините, я вперед пойду, ладно, – дорогу показывать, а то в наших катакомбах…

«Катакомбы на высоте десятого этажа?» – с насмешкой думала Тамара, следуя за ним и стараясь не глядеть на его спину слишком пристально. Он был в белой майке и солдатских галифе старого образца, изрядно застиранных, а может, выгоревших. На ногах высокие черные гетры и черные кроссовки. Полное впечатление, что обут в солдатские сапоги. Сейчас таких не носят, все больше в ботинках…

Вошли в мастерскую.

Она состояла из двух комнат, в первой царил скучный порядок в геометрическом стиле, зато вторая, куда вела низенькая дверка, завешанная мешковиной, являла собой полный хаос: в беспорядке сваленные картины, подрамники и мольберты.

– Садитесь, – сказал Роман, указывая на огромный продавленный диван, сбоку от которого висело большое темное зеркало.

«Если лечь головой вон туда, то можно смотреться в зеркало», – подумала Тамара и удивилась причуде хозяина.

– Выпьете чего-нибудь? – спросил Роман. – То есть у меня ничего такого особенного нет, только водка, но зато очень хорошая водка, знаете, «Нижегородская»? Со льдом – просто класс!

Не успела она сказать, что водки не пьет, что предпочитает сухое вино, лучше всего «Мозельское», как в руке у нее оказался граненый стакан, полный доверху. На поверхности трепыхалась льдинка, и Тамара с испугом прикоснулась губами к краю стакана.

Ничего страшного. Совсем ничего, даже очень вкусно! Тамара сделал глоток, потом, расхрабрившись, еще один.

Роман отпил полстакана и теперь смотрел на нее, склонив голову набок.

– Извините, а вы не кардиологом работаете? – спросил заговорщически.

– Почему вдруг?! – изумилась Тамара, чувствуя враз и облегчение, и разочарование, что он, оказывается, и понятия не имеет, что перед ним знаменитая Тамара Шестакова.

Некогда знаменитая! Sic transit gloria mundi[8]… Вот именно.

– Я давно заметил, что самые лучшие кардиологи – это всегда высокие худо… ну, очень стройные, тонкие женщины, темноглазые брюнетки, с длинной шеей и маленькой, аккуратной головкой, стриженные вот так, как вы, таким симпатичным ежиком, с непременными выбеленными прядями, – оживленно сверкая глазами, пояснил Роман. – И по году они непременно Змеи.

Тамара нервно сглотнула. Может, толстухи и грезят этим эпитетом, но она не выносила, когда ее называли «худощавой». Хотя как еще можно назвать женщину ростом 178 сантиметров и весом 70 килограммов? А он нашел другие слова, будто почувствовав, что те ей неприятны.

– Нет, я не кардиолог. И насчет года не угадали. Я по году… – Она осеклась. Совсем необязательно сразу сообщать, сколько ей лет! – Впрочем, это неважно, я не верю ни в какие такие штуки.

– А кем вы работаете? Вы кто по профессии?

– Журналистка. – И, чтобы пресечь дальнейшие вопросы, Тамара подошла к мольберту: – Но обо мне не интересно. Поговорим лучше о ваших картинах.

Картин было много, а в стиле Вальежо – всего одна. Такую на Покровке не выставишь: мигом в милицию заберут.

Тамара отвела глаза и двинулась вдоль стен, с изумлением отмечая, что парень-то очень талантливый. Пейзажи слишком декоративны и конфетны, однако именно этой декоративностью были сильны сюжетные сценки. Слишком тщательно прописанные в деталях декорума, в стиле Луи Фрагонара или нашего Федора Толстого, они при этом были очень эротичны. Вот например: в интерьере XVIII века стоит дама в обширном, будто копна сена, кринолине. А из всех складок, воланов, бантиков и карманчиков пышной юбки в разные стороны вылезают, выпрыгивают, вылетают маленькие мужчины, все как один в париках и роскошных камзолах, но без штанов, так что сразу понятно, чем они там занимались, под юбкой у дамы.

Тамара хмыкнула:

– Вот это – лихо придумано. Вы в театре не работали? Это отличная выгородка для спектакля. А на телевидении? Хотя нет, конечно, я бы…

И осеклась, чуть не проговорившись: «Я бы об этом знала». Нет, чем позднее станет известно Роману, кто его новая знакомая, «кардиолог-Змея», тем лучше. Почему? Потому! Тамара была в этом уверена – и все.

– Нет, я не работал на телевидении. Я вообще-то из Дзержинска, но учился в художественном училище здесь. Пейзажи меня, как видите, не привлекают, да и не проживешь теперь искусством. Я работал на стройке, но и теперь от такой работы не отказываюсь, сами знаете. Но чем дальше, тем больше хочется только рисовать. Эта тетка в кринолине могла быть отличной рекламой какого-нибудь дамского магазина, хотя бы «Жаклин Кеннеди». Только ведь туда не подступишься!

«Хотя бы! – не без юмора подумала Тамара. – Ничего себе: хотя бы „Жаклин Кеннеди“! Мальчик с амбициями, и это неплохо. Из него получился бы отличный телевизионный художник, театральный, да и рекламщик тоже, тут он прав».

– Я вообще люблю хорошую рекламу, – болтал между тем Роман, бродя за Тамарой, как пришитый, а она все старалась отойти от него как можно дальше, поэтому они совершали круг за кругом по мастерской, словно исполняли какой-то странный танец. – Но не только торговую – политическую рекламу тоже. Сейчас иногда хорошие сюжетики стали проскакивать, но как до политики доходит – такое все убожество, такая тоска берет! Обязательно тупое лицо кандидата, какие-то слова, которым никто не верит… Вот когда были прошлые выборы в Думу, я знаете какую штучку придумал?

Роман остановился перед Тамарой, и она невольно остановилась тоже.

– Представьте: по Москве идет, к примеру, Сильвестр Сталлоне. Не настоящий, конечно, но я у нас в Нижнем знаю одного парня, который похож на него, как родной брат. Это Миша Пресняков, знаменитый хоккеист с Автозавода, не слышали? Ну вот, идет Сталлоне, и вдруг на него налетает толпа хулиганов. Он какое-то время дерется, но их слишком много, они начинают одолевать, Сталлоне падает, и вроде бы ему приходит каюк, как вдруг откуда ни возьмись подкатывает машинка, из нее выскакивает этакая русская красавица с косой, румянец во всю щеку, бюст какой надо, – и начинает махать руками и ногами, расшвыривая хулиганов. Кто лежит неподвижно, кто обратился в бегство. Слай открывает затуманившиеся глазки и спрашивает дрожащим голоском: «Ху а ю?» А красавица с косой ему гордо отвечает: «Я – женщина России!» Тут Сильвестр подскакивает, целует даме ручку, они садятся в ее тачку, которая разбегается по шоссе – и постепенно превращается в маленький самолетик. Он взлетает, кружит над городом, а в воздухе остается инверсионный след в виде огромных букв: «Голосуйте за „Женщин России“!»

Роман взахлеб засмеялся, страшно довольный собой.

– Ну как? Не слабо, верно? Может быть, если бы эти тетки, вернее, «Женщины России», взяли мой сюжет, то набрали бы больше голосов на выборах. Я предложил одной из них, которая из Нижнего, так она сделала такое лицо… Для нас, мол, работают профессиональные пи-ары, а вы кто? Пи-ары, убиться веником! Это не пи-ары, а писсуары, если после их работы такие результаты! А вам нравится? Вы как думаете, классный сюжет?

Тамара машинально кивнула, чувствуя себя невыносимо неловко оттого, что стоит так близко к Роману. Воровато отвела глаза – и уставилась именно туда, куда больше всего не хотела смотреть.

Эта картина в стиле Вальежо… Она изображала полуженщину-полузмею, с которой занимался любовью красавец-брюнет с широченными плечами и скульптурной задницей. Нижняя часть дамы была вполне женской и лицо тоже, а вот обнимала она любовника не руками, а змеиными кольцами, так что непонятно было, то ли его страсть превращает ее из змеи в женщину, то ли, наоборот, пробуждает в ней самые что ни на есть гадские эмоции.

– Красивая бабенка, верно? – спросил Роман, перехватив взгляд Тамары. – Это, так сказать, контаминация лиц некоторых моих натурщиц.

– У вас есть натурщицы?

Ну и голос у нее. Откуда в нем такая тоска? Прямо умирающий лебедь! У художника должны быть натурщицы и натурщики, это вполне нормально.