Признания мои и комиссара Мегрэ - Жорж Сименон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Года три.
Ресторан был какой-то чудной, похожий скорее на школьную столовую; к каждому блюду, не дожидаясь просьбы, приносили стакан воды. Еда была безвкусной.
– Вам по душе эта страна?
Он пожал плечами и объяснил:
– Здесь у меня есть работа.
Мне хотелось чем-нибудь его угостить, аперитивом или бутылкой вина, но ничего подобного тут, по-видимому, не подавали.
– Вы один?
– Один как перст. Прежде работал на ферме.
И ни с того, ни с сего спросил меня в лоб:
– А вы именно так представляли себе эту страну?
– Не совсем. Но фермы здесь, наверно, и впрямь прекрасные. Я слыхал, что в некоторых хозяйствах держат по нескольку десятков тысяч овец…
– Ну и что?
– Увлекательно все же: природа, просторы…
Ему уже надо было уходить. Его ждал автокар; к вечеру, увидев его снова, я уже кое-что понял.
– Вы ведь, – обратился я к нему, – покинули Францию ради приключений…
– В самую точку, – ухмыльнулся он. – Я покинул бары на Елисейских полях и на площади Мадлен ради этих самых приключений и ради денег. Моя фамилия Милле…
– Вы не родственник знаменитому адвокату?
– Сын… Так что вы теперь все знаете. Помните, в свое время едва не дошло до скандала: я подписал фальшивые векселя, отец уплатил по ним и потерял на этом все состояние… Вот я и решил попытать счастья, уехать на самые жаркие, самые пустынные острова Океании…
– Но, по-моему, в Новой Зеландии как раз холодно и…
Взглянув мне прямо в глаза, он перебил:
– Так вы полагаете, что все попадают туда, куда хотели? Никогда этого не бывает, можете мне поверить! Если едешь, куда глаза глядят, в конце концов застреваешь там, куда тебе меньше всего хотелось…
Верно. Я задумался и сразу припомнил всех, с кем встречался…
– Когда я сюда приехал, пришлось ждать месяц, пока прибудет пароход, идущий на Фиджи. Один тип предложил мне дельце с лотерейными билетами, и в три дня я потерял все свои деньги.
Он ни разу не засмеялся. Говорит, и с губ его не сходит сардоническая улыбка; в тридцать лет он невозмутим, как пятидесятилетний англичанин.
– Тогда я себе сказал, – продолжает он: – «Не беда! Будешь ковбоем на большой ферме где-нибудь в глубине страны!» И поехал. Оказалось – вместо лошадей теперь тракторы. Меня спросили, в профсоюзе ли я, и мне понадобилось три месяца, чтобы в него вступить. Представляете, на фермах никакого навоза, фермеры носят шляпы-котелки, у каждого сад с бассейном, отдельная ванная комната.
Я едва удержался от улыбки, уловив в его словах глухую ярость. Он возбужденно продолжал:
– А здесь? Вы полагаете, я могу в полдень сжевать кусок колбасы прямо в тени моего кара? Нет уж, извините! Я сознательный труженик, объединенный в профсоюз, и, по здешним представлениям, равен любому банкиру. Мне подобает питаться в приличном ресторане, где меня кормят вот такой гадостью и подают стакан воды. Хотите выпить? Извольте бежать в бар – унылый, с матовыми стеклами в окнах, похожий на общественную уборную, а не на бар. А после шести вечера, кроме воды, вообще ничего не выпьешь… По воскресеньям до четырех дня ни трамваев, ни поездов… Да я…
Я рассмеялся, но мне было жаль его до слез. Не правда ли, он достоин жалости больше всех моих неудачников?
Уехал в поисках солнца, в поисках свободы, а застрял в унылом, дождливом порту.
Мечтал о долгих сиестах в тени тропических деревьев, о бешеной скачке верхом, о полуголых туземках. Вместо этого он, прилично одетый, солидный, восемь часов в день водит автокар с одного конца набережной на другой.
Ему отказано даже в горестном утешении сознавать себя парией: новозеландцы провозгласили всеобщее равенство и обеспечивают каждого минимальным комфортом и чувством собственного достоинства.
Так что угодил наш Милле после ресторанов Фуке и Максима в самый что ни на есть тихий и захолустный город.
Здесь есть кинотеатры, но курить в них запрещается, а все фильмы проходят строжайшую цензуру.
На улице ни днем, ни ночью вас не ждет даже самое невинное любовное приключение.
У вас есть право выпить, то только с пяти до шести, наспех, чуть не украдкой…
Зато у каждого есть право повышать образование в Доме профессиональных союзов.
– И часто вы там бываете? – спросил я у Милле.
Он не ответил. По-моему, в иные минуты он, если бы мог, с удовольствием взорвал бы город Веллингтон и всю Новую Зеландию в придачу.
– Если бы только мне удалось устроиться помощником кочегара на какое-нибудь судно…
Да, но помощники кочегара тоже сплошь члены профсоюза, и в их корпорацию так, за здорово живешь, не попасть.
Оказывается, весь мир организован. Каждая страна понемногу надстраивает стены своих границ.
– Мне пришлось здесь натурализоваться, – признался мне в конце концов Милле. – Да, такие дела! Теперь я новозеландец, да к тому же еще и баптист.
Потом он спросил:
– Куда вы отсюда?
– В Нидерландскую Индию, потом – Коломбо, Бомбей и Франция…
– Не хотите нанять меня лакеем, бесплатно? Оставите меня потом, где захотите… Не такой уж я неумеха… Могу сбить любой коктейль…
Он усмехнулся – ему было жалко себя. Мы пожали друг другу руки и расстались; у него не хватало духу продолжать разговор.
Спустя три дня я вновь пересек тропики; опять пришлось извлечь из чемоданов белые костюмы и шорты.
…И я опять вздохнул с облегчением, точь-в-точь как недавно, когда доставал шерстяной костюм и пальто…
Мне не терпелось увидеть на первом же острове вместо корректного члена профсоюза, восседавшего за рычагами автокара, загорелых полуголых туземцев, которые будут кричать и ссориться из-за моего багажа.
Человек, отказавшийся быть судьей
Быть может, меня уличат в пессимизме и намекнут, что ждали от меня случаев посмешней. С удовольствием!
Между прочим, случаи, о которых я рассказываю, на самом деле достаточно смешны. Только вот конец у них отнюдь не смешной.
Взять, к примеру, приключения человека, которого я назову Шоле… В те времена, когда Париж жил на широкую ногу и все можно было купить, Шоле был элегантным молодым человеком и сорил деньгами. Помните милейшего Ги Давена, который ради того, чтобы иметь возможность по-прежнему прожигать жизнь на Монпарнасе, убил какого-то англичанина и сбросил его с моста в Сену?
Шоле мог бы оказаться его братом или кузеном, разве что отличался большей ловкостью. Почтенная семья, не хуже других. Большие аппетиты. И тот неуловимый налет элегантности, что открывает человеку доступ во все места, где можно поразвлечься. Баронесса Вагнер с Галапагосских островов принадлежала, если можно так выразиться, к той же породе. Они с Шоле посещали
