Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том V - Валентин Бочкарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А. С. Пушкин.
Она не зарисовывает нам отрицательных явлений тогдашней военной и гражданской жизни; лишь мельком касается охватившего многих отчаяния, когда
«Повсюду было здесь смятенье…Во всех российских городахБыл зрим один всеобщий страх»
(ч. I, 97)[123],когда казалось, что и для России «час рабства, гибели приспел». Она не отметила нам ни малодушных и беззаботных, о которых рассказывают мемуары (Вигель, Добрынин и др.), ни тех раздоров и корыстных интриг, которые не смолкли даже в эту страшную годину. Лишь сатирик и скептик И. А. Крылов по поводу злостной внутренней неурядицы дал в своей басне «Раздел» следующее предостережение:
«В делах, которые гораздо поважней,Нередко оттого погибель всем бывает,Что чем бы общую беду встречать дружней,Всяк споры затеваетО выгоде своей!»
Но сатира и скептицизм были не ко времени, и «хоть были некоторые, которые предвещали, что затеянная борьба не по рукам нам, но их было весьма мало, и зловещее их предсказание почитали трусостью» (кн. Волконский «Записки», 148). В ответ на призыв манифеста: «Да встретит он (враг) в каждом дворянине Пожарского» и т. д., — военная песнь с уверенностью восклицала:
«Не всяк ли тот из нас Пожарский,Кто духом, сердцем, чувством Росс?»
Наша «брань — праведная», французский император «открыл первый войну», «с лукавством в сердце и лестью в устах несет он вечные (для России) цепи и оковы», так говорят правительственные манифесты, которым вторят и стихотворцы:
«Ужели нам, в войне сей правым,Под игом тягостным страдать?..Что мы такое учинили,Почто идут войной на нас?Союз давно ли заключили?И вдруг пресекся мирный глас…Мы ль вторгнулись в его пределы,Смутили домы поселян?Мы ль отняли его уделы[124]?Обманом ворвались во стан?»
спрашивает автор (И. Ламанский) и обращается с молитвой к Богу «не попустить врагам лукавым над истиной торжествовать». Однако враг торжествовал, и шел прямо в грудь России, к самому ее сердцу…
Поэзия становится сплошным боевым кличем, горячим призывом к делу, к жертвам кровью и благосостоянием, к единодушному отпору врагам: «Вы тем гордитесь, что славяне, но будьте славны делом вы!.. Сокровищницы отворите, всех состояний богачи!..» «К оружию, к защите, россы!» — «Отчаянью не предавайтесь, мужайтесь, росские сыны!»
«Иль мужество в груди остыло,И мстить железо позабыло?Скорей сомкнитесь в ратный строй!Зовет отечество: летите!И сколь ужасно покажитеРоссии нарушать покой»
(Милонов, «В. Евр.», 1812 г., авг.).Враг не страшен, говорит отчасти в тоне ростопчинских афиш Астафьев в песне русским воинам:
«Посмотрите, подступаетК вам соломенный народ,Бонапарте выпускаетРазных наций хилый сброд.Не в одной они все вере,С принужденьем все идут;При чувствительной потереНа него же нападут».
Федор Глинка, сидя у полевых огней под Смоленском, пишет солдатскую песню, которая распевается в полках:
«Вспомним, братцы, россов славу,И пойдем врагов разить.Защитим свою державу;Лучше смерть — чем в рабстве жить!..Мы вперед, вперед, ребята!С Богом, верой и штыком…»
(18 июля 1812 г., село Сутоки).От гнетущих впечатлений настоящего мысль охотно уходит в прошлое, чтобы там, в славных воспоминаниях, черпать живые силы бодрости и надежды, поднимать национальное самочувствие; лихолетье смутного времени, Полтава — вот наиболее частые и близкие исторические аналогии: Наполеону грозит участь Карла XII, которого «гордость завела к Полтаве, и гордый с колесницы пал»; поэтому
«Умрем, как прежде умирали,С Донским, Пожарским злых карали,С Екатериной иль Петром…Греми отмщенья страшный гром»
(«В. Евр.», 1812 г., № 13).Эта жажда мести является главным мотивом всей поэзии 12-го года, как она, несомненно, захватывала и все наиболее активные элементы русского общества: «Мщение и мщение было единым чувством, пылающим у всех и каждого» (кн. Волконский, «Зап.», 147); им горят даже такие обычно незлобивые люди, как Ф. Глинка и Максим Невзоров:
«Воздвигнем знамя чистой веры,Надежды крепкой и любви!Бог превзойдет все с нами меры,Упьется в вражией крови»
(М. Невзоров).Так своеобразно чувство мести завязывается в один узел с мотивами националистическими и религиозными; оно питалось новыми и новыми ударами национальному самолюбию, успехами французской армии, бедствиями войны, которая всюду несла свой «меч и пламень».
Отгремело Бородино — «Российский Марафон», где «дрогнул в первый раз злодей Наполеон», затем настали новые «дни ужаса и плача»: Москва в руках французов, Москва запылала… Пожар и плен Москвы — одна из самых популярных тем лирики 12-го года. Впечатление от события, несомненно, было огромное; однако стихотворные отклики на него не дают в большинстве случаев живых и захватывающих картин; готовая риторическая схема более, чем когда-либо мешает почувствовать биение потрясенного скорбью сердца; нет тех иногда мелких, но пережитых и свежих деталей, которые делали бы поэтическую живопись вполне убедительной и заражающей. Яркое художественное слово нашлось только у К. Н. Батюшкова, который сумел в немногих, как похоронный звон отдающихся в душе, стихах своего послания к Д. В. Дашкову выразить всю жуть и боль совершившегося:
«Мой друг! Я видел море злаИ неба мстительного кары,Врагов неистовых дела,Войну и гибельны пожары;Я видел сонмы богачей,Бегущих в рубищах издранных;Я видел бедных матерей,Из милой родины изгнанных!Я на распутье видел их,Как, к персям чад прижав грудных,Оне в отчаяньи рыдали,И с новым трепетом взиралиНа небо рдяное кругом.Трикраты с ужасом потомБродил в Москве опустошенной,Среди развалин и могил;Трикраты прах ея священныйСлезами скорби омочил.И там — где зданья величавыИ башни древние царей,Свидетели протекшей славыИ новой славы наших дней;И там — где с миром почивалиОстанки иноков святых,И мимо веки протекали,Святыни не касаясь их;И там — где роскоши рукою,Дней мира и трудов плоды,Пред златоглавою МосквоюВоздвиглись храмы и сады —Лишь угли, прах и камней горы,Лишь груды тел кругом реки,Лишь нищих бледные полкиВезде мои встречали взоры!..Нет, нет! талант погибни мойИ лира, дружбе драгоценна,Когда ты будешь мной забвенна,Москва, отчизны край златой!»
Могли, конечно, говорить, что «потеря Москвы не есть еще потеря отечества»: могли даже рукоплескать в Петербурге словам Пожарского (в трагедии Крюковского «Пожарский»):
«Россия не в Москве, среди сынов она,Которых верна грудь любовью к ней полна!»
(Д. I, явл. 2).Но этими фразами нельзя было заговорить той жгучей скорби, какая вылилась в стихах Батюшкова; и в не очень художественном, но искреннем «Плаче над Москвой» кн. Ив. Долгорукий («Бытие моего сердца», ч. I, стр. 162) дает ответ успокоительным голосам:
«У матушки Москвы есть множество детей,Которые твердят по новому пристрастью,Что прах ея не есть беда России всей…Утешит ли кого сия молва народна?Отечества я сын, и здесь сказать дерзну:Россия! ты колосс, — когда Москва свободна;Россия — ты раба, когда Москва в плену!»
За что же этот плен? — возникал вопрос у наиболее чутких и совестливых. За что «гнев Божий над тобой, злосчастная Москва?»
В этом отношении чрезвычайно интересно стихотворение свящ. Матфея Аврамова «Москва, оплакивающая бедствия свои»… (Отд. изд. 1813 г.; в Собрании стих. 12-го года, ч. II, 67–100). Обрисовав с большой силой, с прочувствованными подробностями бедствия Москвы, автор представляет ее «в образе вдовицы», которая в своей покаянной речи резко обличает социальную неправду, истинную причину отяготевшей над нею казни Божией: она задремала «на лоне ложных благ», «корысть» стала ее «душой»; повсюду «лесть медоточная и хитрое притворство, вина общественных неисцелимых ран»; повсюду «наглость, варварство, ложь, клеветы, обман»:
