Современный румынский детектив [Антология] - Штефан Мариан

Как обычно щеголевато одетый, Голем ждал на пороге. Он был в коричневом двубортном костюме, кирпичного цвета жилете и оливкового оттенка рубашке, к которой подобрал галстук в кирпично-оливковую полоску. Его исполинская фигура загородила вход; он казался вытесанным из того же дуба, что и входная дверь, инкрустированная изящными арабесками и обшитая металлом. В кулаке Голем сжимал небольшой резиновый мячик, с недавнего времени ставший такой же неотъемлемой частью его существа, как протез у калеки. Проходя мимо своего монументального капитана, Корбан нащупал «the bulge», как называют американцы бугор от спрятанного под одеждой пистолета в кобуре. Но этот факт особого значения не имел: Голем отправился бы вооруженным даже на собственную свадьбу.

Полукруглый зал занимал правую часть виллы. По обеим сторонам этого гигантского калача было расположено несколько высоких окон. За двойной дверью, занавешенной портьерами, находилась столовая размером с авиационный ангар, обставленная массивной мебелью из лакированного дуба теплых тонов. Бездонная гладь зеркал рассеянно умножила долговязую фигуру майора.

Растянувшись на кушетке, обитой бежевой кожей — беж навязчиво повторялся в этом доме, — в сапогах, начищенных до такого блеска, что в них отражался низенький столик, в техасской шляпе, надвинутой на глаза, дремал Тесак. Тем не менее шорох отодвинутых Големом портьер заставил его вскочить. Майор успокоил его и сделал знак: продолжайте.

На втором этаже они попали в гостиную, заполненную растениями с терпким ароматом. По дороге Корбан отщипнул зеленый листок и, держа его в зубах, остановился перед роялем с открытой клавиатурой. Он заглянул в ноты, уже без прежней легкости узнавая партитуру и почему-то раздосадованный тем, что услышал зарождающуюся под пальцами музыку — странное совпадение — саркастически издевающегося над смертью тяжело больного Бетховена.

В маленьком холле за гостиной, прижавшись к стене, в глубокой скорби стояла увядшая худенькая женщина лет за сорок. Без душераздирающих жестов, сохраняя достоинство, она молча плакала, и слезы смешивались с каплями воска от большой белой свечи в ее руках.

Глазами он спросил Голема, кто эта женщина.

— Горунэ Иоана, — шепотом доложил капитан. — Пятьдесят лет. Прислуга. Это она обнаружила труп в шесть двадцать пять. Вернулась от родственников из деревни. Сначала позвонила в «Скорую». Говорит, что ничего с места не сдвигала. Я жду подтверждения, действительно ли она была в своей деревне, и если да, то с какого по какое время.

Голем, а еще раньше Тесак (прошлой ночью дежуривший, а потому приехавший первым) действовали с завидной скрупулезностью, с той методичностью, к которой он сумел их приучить. Корбан был уверен, что они ничего не упустили.

Этих двоих парней, как и многих других, он посвятил в тайны своей профессии, в которой больше, чем в какой-либо иной, необходима скрупулезность. Однажды даже преподнес им настоящую коллекцию своих старых ошибок: рассказал обо всех расследованиях, с самого начала не удавшихся из-за минимальных отступлений от канонов искусства, в которое он верил и которое постиг, в результате чего перенес свою профессию из круга муз в храм науки. Когда его спросили про талант, он ответил, что талант нужен повсюду, даже для чистки конюшен — прямым доказательством тому может служить история с Авгием. Отсюда, из его педагогического таланта и преданности своей науке, взяла начало и его кличка, которую он терпеть не мог, так же как и чужие, — Патрон.

Он сделал знак женщине, что она может удалиться. Широченной, как лопата, ладонью Голем слегка подтолкнул ее к выходу. Иоана Горунэ скривила губы в гримасе немого плача, и ее исказившееся лицо стало уродливым.

Избавившись от присутствия женщины, Патрон переступил порог спальни. Рассеянный свет алькова затушевал жестокость насильственной смерти. Под грудью женщины, лежавшей в непринужденной, почти эротической позе, за ночь расцвела огромная роза с тяжелыми лепестками, будто вырезанными из чистейшего агата. Если бы вместо ружья для подводной охоты у нее в руке был традиционный лук, спящую красавицу можно было бы принять за Диану.

Вокруг убитой царила обычная в таких ситуациях суета: производились измерения, делались фотографии, снимались следы и отпечатки пальцев. В нескольких местах на золотистом паласе, покрывавшем пол, фиолетовым мелом были нарисованы круги разной величины.

Люди работали молча. Чтобы не мешать им, майор вышел в холл и сел в уголке на флорентийскую банкетку. Уже давно вид трупов производил на него впечатление не более сильное, чем разбитая каким-нибудь негодяем статуя. Однако в данном случае это было тело современной Афродиты, и с ней случилось нечто гораздо худшее, чем потеря мраморных рук. Какова цена смерти этой женщины, что привело ее к такому концу?

— Куда ведет эта дверь? — спросил он Голема.

— В кабинет мужа, Аркадие Манафу, инженера, в настоящее время находится в Яссах. К кабинету примыкает спальня, идентичная спальне убитой. И вот, — сказал Голем, открывая последнюю дверь, — прошу взглянуть.

В библиотеке, куда его ввел Голем, царил идеальный порядок. Тысячи томов стояли совершенно ровными рядами. Только те шкафы, секретеры и выдвижные ящики, которые запирались на ключ, теперь были взломаны и перевернуты.

Корбан бросил в пепельницу изжеванный листик, раздвинул бежевые гардины, и перламутровый утренний свет плотности не до конца перебродившего кумыса хлынул в комнату. На широком подоконнике стояло несколько цветочных горшков. Он оторвал новый листик и, поправив на шее шарф, вышел через венецианское окно библиотеки на террасу, протянувшуюся вдоль всей задней стены виллы. Утренний холодок заставил его поежиться. Откуда-то издалека в ворсистом от мороза воздухе плыл неповторимый, округлый, сочный трезвон колоколов. Ба-а-мм!.. Звук, как крыло птицы, мгновение колыхался над ним, а потом угас в купе деревьев.

Еще одна жизнь прервана насильственно. Из-за чего? Неужели преступления будут совершаться до тех пор, пока существует человечество? Поэтому надо, чтобы люди знали свое будущее, только так можно найти дорогу к счастью. А если не будущее, то хотя бы свою собственную ценность, о которой иные не задумываются ни разу за всю жизнь…

В библиотеке, тиская резиновый мячик, его ожидал невозмутимый Голем. Корбан взглядом спросил, есть ли еще что-нибудь любопытное, и великан, повернувшись спиной, пригласил его за собой. Через небольшую дверцу они попали в химическую лабораторию, оснащенную таким оборудованием, что майор пришел в замешательство. Отсюда, где, казалось, ничего не трогали, где царил порядок, как в аптеке, они прошли сначала в элегантную ванную, а потом в спальню, где покоился труп. Сопровождаемые слегка насмешливыми взглядами сотрудников отдела экспертизы, считавших, что сыщики вечно лодыря гоняют, они вернулись туда, откуда начали свой обход, — в маленький холл. Затем спустились по лестнице, пересекли столовую, где по-прежнему дремал Тесак, и остановились в огромном зале, напоминающем картинную галерею. Это помещение можно было назвать также аквариумом, принимая во внимание стаи экзотических рыб самой разной формы и цвета, которые мирно плавали в бесчисленных стеклянных сосудах с красивой подсветкой.

В нижнем этаже тоже была терраса, на которую можно было попасть через окна-двери. Облицованная мраморной плиткой, в левом крыле терраса заканчивалась несколькими ступенями, ведущими в сад. Цепочка отчетливых мужских следов пересекала террасу, доходила до двери, в которой было разбито стекло, и терялась в саду.

Майор вздохнул, пожал плечами, взял под руку Голема, который был на голову выше, и вернулся в столовую. Сел за стол — такой длинный, что на одном конце можно было подавать завтрак, а на другом обед, — и знаком предложил все еще стоявшему Голему присесть рядом.

— Поднять Матея? — шепотом спросил капитан.

Майор разрешил. Запущенный меткой рукой Голема, упругий мячик отлично выполнил свою роль. Из-под техасской шляпы появилось немного обалдевшее от сна лицо Тесака. Верзила потянулся, зевнул, ощупал себя быстрым движением, видимо ставшим уже рефлекторным, подтянул голенище левого сапога и сел верхом на стул слева от Патрона. Такая уж у него была привычка — садиться на стул задом наперед, укладывать на спинку кулаки и упираться в них подбородком. Все его движения точны, ничего не прочтешь на всегда невозмутимом лице. Только два человека знали его лучше, чем он сам, от них не укрылось бы и малейшее изменение выражения этого лица. Тесак был мрачен. Вдруг нахмурившись, Голем отвел глаза. Под пеплом напускной суровости в них тлела искра братской нежности. Майор усмехнулся в усы и невольно стал сравнивать обоих, задавая себе вопрос: сколько пройдет времени, пока резкий и одновременно общительный Матей Плавицэ станет профессионалом, как неразговорчивый великан Франгу Тантана?