Прощание с кошмаром - Татьяна Степанова

Рядом под боком, тесно прижавшись, спала Лекс. Белогуров поцеловал ее в закрытые глаза. Она вздохнула во сне, пошевелилась. Он поцеловал ее в шею. Откинул одеяло, сгреб девочку в охапку. Его губы шарили, блуждали по шелковистой прохладной коже, опускаясь все ниже. Он будил и ее, сонную, и себя — мертвого, ватного, без чувств, без желаний, без крови в жилах, без силы. Будил чуть ли не насильно…

— Ну что ты со мной делаешь? — забормотала Лекс. — Не хочу, отстань… Не нужно, что ты делаешь… Так, так хорошо.. Я вчера испугалась… Думала, вы погибли, вас током, проводами убило… Такой ветер — деревья ломал, выл… Как хорошо, Ванечка… Я люблю тебя очень-очень.., не могу без тебя, не бросай меня больше… А так мне больно, ой.., что ты делаешь… Ну пожалуйста. Делай, что захочешь…

Он закрыл глаза. Лекс — это только губы (Бог мой, как она неумело, еще по-детски целуется!), море русых мягких волос на подушке, Горячие мягкие руки, обвившие его шею…

— Ваня, мне же так больно, ты что?!

Он укусил ее рот до крови, потому что чувствовал уже, что… Ни черта не получалось. Как он ни старался, как не распалял, как ни насиловал сам себя этой своей любимой игрушкой, этой маленькой сердечной занозой, этой девчонкой с послушным, жадным до его ласк пухлым тельцем, этой маленькой бедной сучонкой, как звал ее Егор Дивиторский, глупой, но такой трогательной, наивной, мягкой, покорной и нежной, — всё равно ни черта сейчас не получалось у него с ней. Потому что.., эта проклятая вата, от которой он скоро с ума сойдет, она по-прежнему в нем, переполняет его, душит и…

— Ты что? — Лекс, вцепившись ему в плечи, приподнялась, силясь поймать ускользающие от" нее губы, удержать его, отстраняющегося, уходящего…

— Я не могу. Ничего не выходит. Извини.

Она еще пыталась помочь ему, предпринимая что-то сама, но он почти грубо отпихнул ее. Ему было по горло достаточно унижения.

Лекс резко повернулась на бок, скорчилась, подтянув голые коленки к подбородку. И тут в спальню без стука вошел Егор. Белогуров набросил на Лекс простыню, но она вдруг с бешеной злостью скинула ее с себя и, как была нагишом, медленно прошествовала мимо Дивиторского в ванную.

— Ох простите, — осклабился тот. — Я, кажется, не вовремя вас, ребятки, побеспокоил.

— Если ты не уберешься, я…

— Погоди-ка, — Егор вдруг доверчиво наклонился к взбешенному Белогурову. — Никаких следов, слава Богу. — Он пристально изучал лицо своего компаньона и хозяина. — Думал, у тебя, Ваня, синячище в полскулы будет, а надо же — ничегошеньки… Ты извини меня за… Понял, в общем, за что. Я не хотел. Но надо было как-то тебе помочь, успокоить. Ладно, ладно, понял, затыкаюсь. — Егор попятился, увидев в глазах Белогурова нечто такое, от чего сразу сбавил тон. Сидевший перед ним человек ни капли не походил на того перепуганного, рыдающего истерика, каким выглядел ночью. Дивиторскому вспомнилась прежняя ассоциация с бешеной ядовитой коброй, готовой к броску. — Там клиент звонил… По-моему, у него интересное предложение для нас. Но он хочет говорить только с хозяином. С тем, кто «платит бабки». Да ты не скрипи зубами-то, Ванька! Ты послушай меня лучше…

— Он, этот Владимир, сам подошел к вам на вокзале? — спросил Колосов, видя, что Белогуров снова запнулся и смотрит в окно машины, словно подыскивает нужные слова. У Колосова вообще начинало складываться впечатление, что мысли его собеседника витают где-то далеко.

— Да, сам: Там это кафе — грязь, конечно, ужасная… Я взял пива, ждал минут Десять, не больше. И тут он ко мне подошел…

В семь часов вечера на Ленинградском вокзале — столпотворение: выходной день, суббота. Да еще ночной ураган. Народ торопился кто с дач, кто на дачи — посмотреть, что натворила буря. Не побила ли стекла, не сорвала ли крыши, не поломала ли яблони в саду.

— Привет. Белогуров Иван — точно? Я — Володимир. Это я звонил. Ну что, разговор будет?

Белогуров поднял глаза. Перед ним стоял субъект лет сорока в новехоньком спортивном костюме «Рибок». «Молния» куртки открывала волосатую грудь с массивной золотой цепочкой. На коротких ухватистых пальцах тоже золото — печатка, перстень с агатом. И все эти побрякушки, пожалуй, были самыми запоминающимися, яркими деталями в его облике, остальное же… Невзрачное, изоборожденное глубокими морщинами лицо, редеющие на макушке волосы, кривые ноги «иксом». Взгляд черных глазок, похожих на бездонные круглые дырки, насторожен и недобр.

— А тот человек, назвавшийся Владимиром, сразу показал вам вещи, которые намеревался продать? — спросил Колосов, заполняя новую паузу в рассказе Белогурова.

— Нет, — Белогуров отрицательно покачал головой. — Сначала он выложил на стол пачку фотографий, сделанных «Полароидом». Они изображали иконы, снятые крупным планом. Там было три вещи: «Неопалимая Купина», «Богоматерь Тихвинская», а вот третью я по фотографии сначала ни с чем не мог отождествить. Я спросил, что это за вещи. Как они к нему попали.

— Так вот прямо и спросили? — Колосов улыбнулся.

— Ага. — Белогуров тоже попытался улыбнуться — Он как-то вывернулся, явно соврал… Я сказал, что по этим фото вообще ничего не могу сказать, хочу видеть оригиналы. Честно-то говоря, мне хотелось его к черту послать, а он… Он сказал, что за оригиналами дело не станет. Иконы, мол, у него в машине. Он понимает, что вглухую такие сделки не совершаются.

— Так и сказал «сделки»? Это самое слово употребил?

— Нет. Но смысл был этот самый. Короче, он предложил мне взглянуть на иконы. Ну, понимаете, раз уж я приехал туда, Потратил столько времени, то я решил-таки довести это дело до конца. Он повел меня на платную стоянку перед вокзалом. Там была его машина.

— Марка? — Колосов достал из кармана блокнот.

— Девятая модель «Жигулей». Черная, с такими наворотами..

— Вот собака такая, а!

Белогуров с удивлением воззрился на собеседника.

— Ну почему они все именно такие себе тачки выбирают? — хмыкнул Колосов. — Мечта бандита, мда-а…. — Ему вспомнилась «девятка» Свайкина.

— Дикари ж, первобытный вкус. Примитивизм и пошлость. — Белогуров щелкнул зажигалкой, закуривая новую сигарету, и вдруг, спохватившись, окинул взглядом салон колосовской «мечты бандита» с такими же точно «наворотами» и пробормотал:

— Ох, простите. Я имел в виду…

— Давайте лучше про иконы. — Колосов проглотил горькую пилюлю как можно достойнее.

— Они лежали у него в спортивной сумке в багажнике. Мы отъехали к железнодорожным путям. И там он мне показал вещи. Две иконы я бы датировал концом семнадцатого века. Я уже вам назвал их. А вот третья… — Белогуров хрустнул пальцами. — Третья меня просто поразила. Это было «Рождество» — примерно конец шестнадцатого, начало семнадцатого века. Икона явно нуждалась в реставрации — то есть она была не в очень хорошем состоянии, поэтому-то я по фотографии вообще ничего не мог толком сказать. Это действительно чрезвычайно редкая манера письма, видимо, она принадлежит кисти северного мастера. В цветовой гамме там много киновари и прозелени. Очень характерны лики святых. Там есть одна поразительная деталь: Богородица лежит на ложе, а возле нее — повитуха, омывающая новорожденного младенца в корыте. Это отличительная деталь северной иконописной школы еще до никонианского раскола. Позже живописцы полностью отказались от изображения повитух в сцене Рождества, потому что…

— Вы отлично разбираетесь в иконах, Иван Григорьевич. Вы искусствовед по образованию? — спросил Никита.

— Почти. А что разбираюсь — профессия такая. Волка ноги кормят, не будешь разбираться и… Короче, я понял, что имею дело не с подделкой.

Колосов смотрел на собеседника. И тот словно угадал его мысли.

— Вас, кажется, поражает, что я — коллекционер и владелец галереи — тут же не воспользовался случаем, не оторвал с руками по дешевке этот шедевр, а вместо этого помчался с доносом к вам? — В тоне Белогурова не было ни обиды, ни сарказма, ни раздражения, лишь усталость и горечь.

— Это не донос, Иван Григорьевич. Зачем вы так? Это ваша помощь — и не только, кстати, нам, милиции. Эти иконы украдены из церкви в Стаханове несколько дней назад. Там всем поселком только-только церковь отстроили — и бах — , кража. — Колосов постарался придать своему голосу патетические нотки.

— Я сразу сообразил, что эти вещи краденые. У такого типа, что бы он ни плел, таких вещей просто не могло оказаться, иным способом, как кражей со взломом. — Белогуров тоже придал своему голосу некую особую окраску. — Он попросил за все три вещи пять тысяч долларов. Всего-то. Сегодня в шесть вечера он мне позвонит для окончательного ответа. Я ему дал телефон «сотки». А сам сразу же решил, что немедленно сообщу вам, обязан это сделать. Я честный коммерсант и дорожу своей деловой репутацией. Меня знают за рубежом. И я не могу позволить себе участие в незаконных сделках…