Борьба за мир - Федор Панферов

В кабинет вошел Лукин. Мрачно поздоровавшись с Николаем Кораблевым, спросил, садясь на диван:

— Ну! Тут как?

— Вот как, — и директор протянул ему письмо Степана Яковлевича, адресованное на имя Рукавишникова.

Лукин прочитал, встревоженно произнес:

— Страшное письмо… А это как — широко… или?

— Проверим! — Николай Кораблев взял трубку и позвонил главному врачу завода. Положив трубку, сказал Лукину: — Питание рабочих — основа основ. Думаю, системы распределения продуктов на строительстве надо целиком перенести сюда. В этом и прошу вас помочь.

Главный врач, Суперфосфатов, плоский, как горбыль-доска, в старом поношенном сюртуке, с серебряной цепочкой через всю грудь, явился немедленно же, как будто ждал вызова тут за дверью. Он вошел в кабинет, расшаркался, поискал близорукими глазами директора и, подавая ему руку, воскликнул:

— Наконец-то! Манна! Манна небесная нам с неба свалилась. Ведь что творится на заводе, вы и не поверите! Истощение идет полным ходом, — он порылся в карманах, вытащил кипу актов и бросил на стол. — Вот полюбуйтесь. То есть чем же тут любоваться? Тут надо рыдать. Да. Рыдать!

Николай Кораблев стал просматривать акты, а Лукин резко спросил:

— Полным ходом?

— Да. Фурункулы и все прочее.

— Какой процент? — спросил Николай Кораблев.

— Двадцать — двадцать пять.

— Ну, это еще не полным ходом. Но может пойти и полным ходом. Что нужно, чтобы приостановить?

— Дополнительное питание и главным образом витамины.

— Да-а. Значит, нужен шиповник? А чем его можно заменить?

— Смородина, — начал быстро перечислять врач, — кедровник, хвоя ели. Знаете, такая молодая…

— Ага, — прервал его Николай Кораблев и посмотрел в окно, на горы, усыпанные молодой и старой елью.

— Что ж, за елью нам в Москву посылать, что ли?

— Да нет, зачем же, — не поняв шутки, воскликнул врач. — У нас тут она под рукой. Я ведь говорил несколько раз.

— Хорошо, — снова остановил его Николай Кораблев. — Садитесь-ка вон там в уголке и составьте с товарищем Лукиным акт об истощении. Для наркома. Что вы так смотрите на меня?

— А мне… простите нас… не того?

— За правду — не того, за ложь — того.

И тогда вторая комиссия засела в углу.

А Николай Кораблев вызвал заведующего столовой и спросил, почему рабочему на обед приходится тратить около трех часов. Заведующий столовой рассказал самые простые вещи: чтобы получить хлеб, рабочему приходится около часа стоять в очереди, затем в очереди за ложкой, затем в очереди за кушаньем.

— А за обедом-то он сидит всего каких-нибудь пятнадцать минут: его другие выживают.

— Сколько человек надо поставить, чтобы устранить очередь за хлебом?

— Семь, — быстро ответил заведующий столовой и, подумав: — А десять тем паче.

— Десять на пять тысяч рабочих? В очереди за хлебом рабочие теряют пять тысяч часов, в очереди за ложкой пять тысяч часов. Ведь это десять тысяч рабочих часов. Черт знает что! Вы ежедневно у завода воруете десять тысяч рабочих часов. Вы понимаете?

— Понимаю в точности, тем паче.

— Вот вам и тем паче. Пригласите-ка сюда одну из умных официанток.

— У нас есть такая. Профстаж шестнадцать лет.

— Мне нужен не профстаж, а умную. И еще — вызовите рабочего, который больше всех вас ругает.

— Есть такой. Есть-есть, — с радостью объявил заведующий столовой: — Петров Степан Яковлевич. Кадык у него — знаете, нет ли — вот такой, с кулак. На днях меня чуть не побил. А еще начальник цеха, вроде интеллигенции.

— Вот и хорошо, — сказал Николай Кораблев, и заведующий столовой так и не понял, что хорошо: то ли, что Степан Яковлевич не побил его, то ли, что есть такой рабочий.

Надя с полчаса командовала в кабинете. Она смахнула паутину и пыль, все вымыла. Сделав все это, она, глядя на растерянного кота, которому чистота в кабинете, видимо, показалась просто дикой, проговорила:

— А с этим что делать, Николай Степанович?

— Уволить, Надюша. Немедленно и без выходного пособия. А теперь садитесь (он тут решил ее называть на «вы»), садитесь там, в приемной, и помогайте мне. Ну, ну… Задрожало сердечко. Вы же комсомолка? Ну, вот и разыщите-ка мне вашего секретаря.

— Ванечку? — вся вспыхнув, спросила Надя, чувствуя, что ей вызвать Ванечку будет легко.

— Да. Да.

Ванечка, молодой, статный, «налитой парень», как отаких говорят, всегда держал себя серьезно: морщил лоб и даже отращивал усы. Ему страшно не нравилось, что его зовут Ванечкой, и поэтому он подписывался так: «Иван Гаранин». Николай Кораблев, разбираясь в столе, видел уже несколько бумаг за подписью Ивана Гаранина… и теперь, когда вошел Ванечка, он посмотрел на него, на его не совсем натуральное поведение, подумал:

«И я такой же был. Ну, вот точь-в-точь: бороду все отращивал, чтобы казаться старше», — и проговорил:

— Мне не нравится, что вас все зовут Ванечкой. Какой вы Ванечка? Вы руководитель комсомола, а комсомольцев у нас на заводе, кажется, девятьсот человек?

Ванечка вспыхнул.

— Девятьсот четырнадцать. Шестьсот девяносто две девушки, остальные юноши.

— Иван… Иван…

— Никифорович, — ответил Ванечка.

— Иван Никифорович. Вы садитесь, пожалуйста. Знаете ли вы о том, что в институте имени Павлова делали такой опыт: несколько дней не давали собаке спать. Кормили ее искусственно, но спать не давали. И она на седьмой или восьмой день сдохла. Вы, вижу, хотите меня спросить — к чему это директор такое говорит? А вот к чему: у нас очень плохо спят рабочие…

— Везде плакаты висят.

— Это хорошо. Пусть их висят. Но вы койки наладьте. Шум около общежития устраните. Изучите, как живут рабочие, и завтра же мне, пожалуйста, доложите. Узбеки у нас есть? Казахи?

— Да. Странный народ.

— Такой же народ, как и мы с вами. А вот вы не пробовали кушать, сидя на полу? Удобно?

— Очень неудобно.

— Так вот, а им неудобно за столом, потому что они всю жизнь кушают на ковре. Уберите столы, поставьте низенькие столики, и пусть узбеки и казахи кушают, сидя на полу. И еще надо построить три-четыре чайханы. Понимаете? Пусть пьют вдосталь чай. Но не все, а кто заработает. Возглавьте это дело — вы комсомольцы.

— Очень хорошо, — уже не в силах сдержать себя, невольно распуская ярко-красные губы, проговорил Ванечка, собираясь уходить.

— Но это еще не все, Иван Никифорович, — снова задержал его Николай Кораблев. — Давайте прямо говорить: завод запакостили. Моторный завод должен быть чистый, светлый, чтобы на нем было радостно работать. А сейчас он походит на помойную яму. Его надо вычистить. Два-три воскресника. Мы, конечно, вам дадим все — транспорт, людей. Но пусть это будет ваша честь, комсомольцев.

Перед Николаем Кораблевым возник новый и более сложный вопрос. Макар Рукавишников, стремясь создать «свои кадры», разогнал инженеров, назначив на их места опытных и умных рабочих. Николай Кораблев все это мог бы устранить очень просто — отдать приказ о возвращении инженеров на старые места. Но такой приказ вызвал бы ряд недоразумений, личных обид и дал бы материал для демагогов. Поэтому Николай Кораблев решил провести это мероприятие не от себя, а от рабочих, с этой целью и пригласил к себе Ивана Кузьмича.

Иван Кузьмич вошел в кабинет скромно, робко, но, увидав Николая Кораблева, решительно направился к нему.

— С радостью поздравляю, Николай Степанович, и желаю успеха, — проговорил он.

— Очень хочется успеха, Иван Кузьмич. Очень, — открыто произнес Николай Кораблев, уводя его во вторую маленькую комнатку.

Тут уже кипел чай, приготовленный Надей. Налив себе и Ивану Кузьмичу, Николай Кораблев задумчиво сказал:

— Большое это дело — завод.

— Еще бы, — отхлебнув крепкого чаю, ответил Иван Кузьмич, внимательно прислушиваясь к директору.

— И вот посоветоваться с вами хочу, Иван Кузьмич. И вы помогите мне, как всегда, от полного, чистого сердца.

— Готов. Готов, — ответил Иван Кузьмич, еще с большим напряжением думая, зачем его пригласил директор.

Николай Кораблев хотел было начать издалека, привлекая к этому делу и сына Ивана Кузьмича, инженера Василия, работающего под Сталинградом на обороне. «Иван Кузьмич, — намеревался было он сказать, — вот если бы вашего сына поставили на место сапера, а сапера — опытного, умного, конечно, назначили бы начальником оборонных работ. Как бы вы посмотрели?»— Но ему стало как-то нехорошо, как было бы нехорошо, если он что-нибудь подобное стал бы говорить Татьяне. — И он, глубоко вздохнув, сказал прямо:

— Хочу, Иван Кузьмич, всех инженеров вернуть на старые места. Обиды не будет?

Иван Кузьмич допил стакан до конца, поставил его к чайнику, затем потер большим пальцем правой руки ладонь левой и сказал: