Небеса ликуют - Андрей Валентинов

— От вам, пан зацный, и Самарка! Там дальше зимовник ваш, да бурдюги, да иное хозяйство. Кодацкая паланка это, наш Луг-батько. А не достанет ли пан Адам мапу?

…Речной изгиб, компас-паучок в левом верхнем углу, линейка масштаба в правом нижнем с маленькой буквой «М», три кружка, в центре среднего — буква «N»…

Поехали!

Почему-то мне все это представлялось иначе. Как — даже не знаю. Может, болтовня про химерию да про заговоренное золото повлияла. Почему бы не выйти в чисто поле, не зажечь свечу восковую перед иконой Черной Божьей Матери из Ченстохова, не заорать во всю дурь: «Клад, клад, никто тебе не рад, покажись люду, глядеть не буду, месяц уходит, мертвец землю роет, он найдет клад, а я не виноват»?

А вместо этого — ветер в ушах.

Скачем!

Рассыпались лавой — слева Щур на своем караковом жеребце, справа безносый пан Мыкола на тонконогой белой кобыле, в центре мы с Медвежьей Шкурой, между нами — заводные кони под седлами. Небольшие холмы брали с разбегу, на тех, что повыше, останавливались, бросали быстрый взгляд вокруг.

Два холма. Слева — река, как стрела ровная…

Дальше!

Изгиб! Самарка отступает на запад, среди зеленой травы — белый песок обмелевшей старицы, высокая «могила» с усатым идолом…

Дальше!

Снова ковыль с набухшими метелками, испуганные крики птиц, взлетающих из-под самой конской морды. Солнце перевалило за полдень, горячие лучи обжигают кожу, «цукеркомпф» давно снят, ветер полощет волосы…

…А вокруг — холмистая степь, покрытая зелеными пятнами кустов, проклятые бандерайты уходят на север к подножию Высоких Кордильер, и отец Хозе торопит, скалит белые зубы. Впереди — бой, самый первый, мне только что исполнилось шестнадцать…

— А ну, стой, панове молодцы!

Заморенные кони тяжело дышат, мы спрыгиваем прямо в высокую траву. Я смотрю наверх, надеясь увидеть кондора. Кондор — добрая примета в пути.

Голубое небо, легкие перистые облака, мелкие глупые пичуги чертят след в горячем воздухе. Здесь не встретишь кондора. Моя добрая примета осталась там, за океаном.

— То как пан Адам себе думает? Отчего той приказчик к Самарке свернул?

Ага! «Думает»! Кажется, пан Васыль сообразил, что конским наскоком дела не решить. Этак можно всю Самарку объехать — милю за милей.

— Думаю так, пане значковый. Было их двое, ехали они из Киева в Крым самой короткой дорогой… Усачи переглядываются, чешут затылки.

— То значит Черным шляхом…

— Где-то южнее порогов… Или южнее Сичи, не знаю, один из них заболел. Тогда они, наверно, и свернули к Самарке. Пан значковый переглядывается с Щуром, тот кивает.

— Ну, тогда, пане Адам, считай, приехали. У Трех Братьев это. Там Черный шлях до Самарки всего ближе. Да и на полдень таких могил нет, сами видели.

Три Брата. Три холма?

— Что, не слыхали, пане зацный? Сказывают, бежали три брата, три бедных невольника, из земли турецкой, из веры басурманской. Бежали, да в города христианские не попали. Там и лежат. То поехали?

Теперь кони идут шагом. «панове молодцы» ухмыляются в густые усы, словно ловчие, затравившие зверя. Впрочем, не все. Пан Щур явно не в духе, хмурится, по сторонам смотрит, будто беду ждет.

— У Трех Братьев? Ой, то не добре, пан Адам, родич ваш учинил!

— Что так, пан Пилип?

Остальные только усмехаются, слушая наш разговор, но пан Щур серьезен.

— Ведь с чего те братья погинули, пане Адам? Добра турецкого набрали на чересседельники, да так, что кони еле шли. А потом у младшего конь оступился да ногу сломал. Тут им бы вьюки да тороки снять и брата подобрать, да, видать, дидько им очи золотом замазал. Бросили брата у Самарки. А как одумались, назад повернули, так уже поздно было. Волки-сиромахи возле бедолаги пируют, а за могилой засада янычарская ждет. Не отдадут они нам тот клад!

— А мы их попросим! — гудит безносый Мыкола. — Крепко попросим! Свои же, черкасы! Поделятся!

Кажется, не только неведомым братьям залепило золотом очи!

Не спорю. Увидим!

Сначала река резко ушла влево, на запад, затем впереди взбугрилась трава, накатом пошла вверх…

— То приехали, пане зацный!

Уже? Кони легко взбегают на вершину кургана — громадного, словно гора. Оглядываюсь. Всюду — знакомый ковыль под самое конское брюхо. Слева — еще одна «могила», справа — тоже.

Три Брата?

— Пускай коней! Побьем ножки, панове молодцы!

В первый миг я растерялся. Почему-то казалось, что холм будет маленьким, голым. Буква «N» нарисована прямо в середине, но как найти эту середину в море травы?

— Ну вот, пане Адам, все как на мапе. Вон Самарка, вот и могила.

— Да как же тут искать, пане значковый? Пан Пилип, кажется, тоже недоумевает. Но Медвежья Шкура лишь ухмыляется в пышные усы.

— Кто же клад так ищет? Иконку на ночь поставим, он и сам свечкой объявится. А не свечой, так заревом.

— А как заговоренный?

— Хм-м-м… И вправду! Чего скажете, пан зацный? Ваш же клад, вам его и отворять.

Вновь оглядываюсь. Трава, трава, трава, серый камень, утонувший среди зелени…

— То подумать бы, пан Васыль!

— Ага! То вы себе думайте, а мы пока костер запалим. А ну, панове молодцы, за дело!

Карта молчала. Она уже сказала все, что могла. Значит, теперь дело за мной. Илочечонк, сын ягуара, легко отыщет след в сельве. Но здесь не лес, не знакомые парагвайские болота…

Интересно все же, сколько я проживу после того, как клад «отворится»? Едва ли долго!

По вершине можно было ходить целый день. Или месяц — это уж как повезет. Когда я впервые увидел карту, то отчего-то решил, что найти место очень просто. Например, по осевшей земле. Как ни утаптывай, земля за два года обязательно уйдет вниз. Я не учел, что весной тут море — зеленое травяное море. И осенью тоже, только желтое. А зимой все покроет снег.

Вот и склон — противоположный, такой же пологий, почти незаметный. Самарка осталась за спиной, значит, именно отсюда, со стороны Черного шляха, взбирался на холм неведомый русин. Сам — или с братом Алессо. Нострадамуса из Флоренции к тому времени свалила хворь, поэтому он мог остаться внизу…

Что сделал бы я?

Дано: нечто, что необходимо спрятать. Это раз. Высокая «могила». Это — два.

Я оглянулся — трава! Хоть на землю клади, до самой зимы не сыщешь! Или копни в любом месте, отбрось толстый шмат дерна…

— Гей, пане Адам, как вы там, живы?

— Вашими молитвами, пане значковый!

Знаю я его молитвы! Наверно, тот парень-русин тоже повстречал в степи этаких «панов молодцов». И все-таки ушел — с кровоточащей раной в плече. Он был смел и неглуп, неведомый новиций, иначе и случиться не могло — Общество умеет выбирать людей. А если он был умен…

Я окинул взглядом вершину, пытаясь понять, как поступил бы я. Спрятать! Но не просто спрятать. Спрятать так, чтобы можно было найти! Это не заговоренный клад, что сам собой в землю уходит или в молодицу превращается! Тайна Общества, неведомая, но очень важная.

Тот, кто прятал, знал, что сюда пошлют меня. Меня — или кого-то другого. Значит, он должен оставить подсказку. Он и оставил — букву «М»…

Место можно было отметить крестом, точкой, как угодно. Но на бумаге именно «М»…

Я глубоко вздохнул, чувствуя далекий, но верный запах следа. Ягуар не спутает след. Буква «М» на бумаге… Значит, она должна быть и здесь!

На земле?

В траве?

Или?..

Камень, который я заметил еще при подъеме, — огромный, серый, утонувший в земле, молчал. Молчал и второй, поменьше, на противоположном склоне. И третий, совсем маленький, неподалеку от костра, на который уже ставили котелок…

Заговорил четвертый — черный, плоский, почти весь засыпанный землей. Только неровный выщербленный край выглядывал из-под травы. Буква «N», процарапанная чем-то острым, почти исчезла, и если бы не лучи закатного солнца, косо падавшие на вершину холма…

Прямо под «N» трава росла гуще. Земля просела — незаметно, чуть-чуть. Яма показалась мне странно большой, длинной. В самом центре вздымал розовую голову наглый репейник, между тонких травинок шныряли муравьи.

Да, я представлял себе это иначе. Совсем иначе!

— То прошу до кулешу, пане Адам! Вечеря не панская, да под горилку сойдет. Пан Мыкола, то передайте пану Адаму филижанку!

Черная звездная твердь над головой, острый запах травы, маленький уютный костерок. Жаль, гитару не взял!

— Хлебните, хлебните, пане зацный! Горилка страхи ночные прогоняет!

В филижанке — большой кожаной фляге — что-то подозрительно булькало. Я резко выдохнул, приложился губами к мягкому краю…

Да-а-а!

— А теперь кулешу, кулешу, пане Адам! Она, злодейка, такая — с непривычки быка свалит!