Козел и бумажная капуста - Наталья Александрова

— Это очень удобная позиция, — взорвался Вадим, — делать вид, что ты беспомощен, неприспособлен к жизни и совершенно ни на что серьезное не способен, — тебя оставляют в покое, от тебя ничего не требуют, ты можешь жить в свое удовольствие... Но надо же и совесть иметь! В конце концов, он должен понять, что у каждого человека есть обязанности перед своими близкими, и если, не дай бог, с вами что-нибудь случится, то ему же придется гораздо тяжелее...

— Да, да, хорошо, я поговорю с ним сегодня же, — робко пообещала Елена Вячеславовна.

— Или я сам с ним поговорю, — пригрозил Вадим.

Вскоре Елена Вячеславовна заторопилась домой.

— Веня скоро из института придет, а Леня — из школы... Их покормить надо...

Вадим снова сурово посмотрел на нее:

— Сами поедят, не маленькие. Привыкайте больше думать о собственном здоровье.

Тем не менее мы собрались и поехали — Вадим обещал отвезти ее домой.

Елена Вячеславовна жила на проспекте Матроса Бодуна. Ехали черт знает сколько времени жуткими спальными районами по разбитому асфальту, подпрыгивая на рытвинах и ухабах. Вадим всю дорогу косился на Елену — не стало ли ей хуже. От такой тряски не то что сердечнице, и мне-то уже небо показалось с овчинку, а она опять побледнела и выглядела неважно.

Наконец мы остановились возле унылой и облезлой хрущевской пятиэтажки. Подниматься нужно было на четвертый этаж, естественно, без лифта, поэтому мы с Вадимом решили проводить Елену Вячеславовну до самой квартиры и чуть ли не несли ее на руках.

На наш звонок дверь распахнулась мгновенно, как будто человек стоял прямо за дверью и ждал нас. Открыл нам тощий лысый мужичок с блеклыми глазками прирожденного борца за справедливость или, если угодно, сутяги и анонимщика.

— Елена! — набросился он с порога на жену. — Где ты пропадала? В доме двое голодных детей, — как бы в подтверждение его слов в коридоре мелькнули два круглолицых и румяных великовозрастных качка, — я уж не говорю о муже, муж, конечно, никого не интересует, чем он питается — это дело десятое и не играет совершенно никакой роли, но о детях ты могла бы подумать!

— Сенечка, Сенечка! — Елена Вячеславовна сделалась суетлива и запуганна, даже как будто стала меньше ростом. — Сенечка, я же оставила в холодильнике котлетки и макароны... Только разогреть...

— Откуда я знаю, что там у тебя в холодильнике? — продолжал нагнетать праведное возмущение муж. — Может быть, это предназначено вовсе не для нас с детьми, а совершенно для других целей! Может, ты собиралась кого-нибудь принимать и кормить их этими котлетками! Вот ведь ты привела каких-то людей, — он наконец заметил нас и окинул недоброжелательным взглядом.

Вадим тем временем опомнился от растерянности, в которую повергло его немотивированное хамство Елениного мужа, и сильным, хорошо поставленным голосом проговорил:

— Вы... вы хоть понимаете, что у вашей жены больное сердце и ее необходимо беречь? Вы понимаете, что с нее нужно пылинки сдувать, лелеять ее и по утрам приносить ей завтрак в постель, если не хотите преждевременно загнать ее в могилу?

Блеклый мужичок вытаращил на Вадима свои тусклые глазки и заорал:

— Елена! Кто эти люди? Кого ты притащила в семейный дом? Почему они смеют поносить меня и обливать грязью в моей собственной квартире? Елена! Твоего мужа оскорбляют, а ты молчишь!

Два мордатых качка снова возникли в коридоре и замерли, с интересом наблюдая за происходящим. Елена Вячеславовна засуетилась пуще прежнего, перебегая взглядом с мужа на Вадима и обратно и попыталась внести нотку примирения.

— Сенечка, не волнуйся, только не волнуйся, это доктор Романов, Вадим Романович, ты должен его помнить...

— Где уж мне упомнить всех твоих бесчисленных знакомых! — выпустил муж очередную порцию яда.

Вадим окинул его взглядом, полным ярости и презрения, и гаркнул, забыв уже о всякой корректности:

— Ты, пустое место! Если будешь так обращаться с женой, мне придется ее госпитализировать всерьез и надолго. И тогда ты должен будешь сам заботиться о самом себе и своих великовозрастных оболтусах. Она при своем состоянии здоровья не может вечно кормить толпу здоровенных мужиков!

— Я не виноват, что такую страну развалили! — истерично взвизгнул муж, явно переходя в глухую оборону. — Я не виноват, что никому больше не нужны настоящие высококвалифицированные специалисты, что промышленность и наука в упадке!

— Работать не хочешь и не умеешь! — развивал наступление Вадим. — А все у тебя виноваты. Страну, видите ли, развалили — поэтому ты не хочешь палец о палец ударить, чтобы обеспечить собственную семью. За работу нужно держаться, делать любое дело, и делать его хорошо, а не искать виноватых!

— Я требую уважения в собственном доме! — верещал муж.

— А ты чем-нибудь заслужил это уважение? — рычал на него Вадим, как лев.

Я с восхищением наблюдала за ним: так смять этого законченного хама — это было непросто и внушало почтение. Не знаю, право, поможет ли это его больной жене с ее сердцем, ведь даже мне, человеку, далекому от медицины, известно, что таких больных нельзя волновать.

Елена Вячеславовна во время скандала молчала, но на лице у нее отражалось страдание. Правда, есть такие люди, на лицах которых вечно отражается страдание. Это свое страдание они просто обожают! Их хлебом не корми, а только дай немножко пострадать!

Как в романах Достоевского: героиня все время страдает, все ее обижают и мучают, но среди всех обязательно находится один, благородный, который возится с ней, причем совершенно бескорыстно, а она принимает его помощь как должное, и вот с ним-то и ведет себя по-хамски, вместо того чтобы одернуть тех, кто оскорбляет и мучает ее.

В лице Елены Вячеславовны явно было что-то «достоевское» — бледное и изможденное, оно годилось для «Преступления и наказания» или, допустим, для «Идиота».

Я тут же устыдилась своих мыслей: Вадим — врач, и уж он-то точно знает о состоянии ее сердца. Не стал бы он носиться с ней, если бы его пациентка действительно не была серьезно больна. Но, как говорится, «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Если она действительно больна, то почему не думает о своем сердце? Кто бы помог ей сегодня, если бы не подвернулся Вадим?

А Вадим перевел взгляд на жавшихся к стенке сыновей и переключился на них:

— И вы должны беречь свою мать, если не хотите потерять ее!

Мне внезапно все надоело, надоела патетика, звучащая в голосе Вадима, надоел сам скандал, бессмысленный и глупый.

— Всего хорошего, — скороговоркой пробормотала я, хватая Вадима за руку, — нам уже пора. Елена Вячеславовна, мы вам позвоним, и вы тоже звоните, если что, телефон Вадима у вас есть.

Дверь за нами захлопнулась, и Вадим, недовольно сопя, стал спускаться по лестнице.

— Извини, что прервала вашу беседу, — ехидно сказала я, — но у нас мало времени, а с этим типом ты мог бы ругаться сколь угодно долго без всякого положительного результата.

— Я, конечно, вышел из себя, но он кого угодно достанет! Самый натуральный козел! Ты же его видела! — кипятился Вадим, заводя машину и трогаясь с места.

— Все равно посторонний человек не может повлиять на отношения в семье.

— Может быть, ты и права, — Вадим скосил на меня глаза.

Меня всегда очень нервирует, когда человек за рулем отвлекается от дороги, особенно если я нахожусь в машине. Я не преминула сообщить об этом Вадиму.

— Не беспокойся, — ответил он, — я уже пятнадцать лет за рулем, и ни одной аварии.

— Постучи по дереву, — посоветовала я, — а то сглазишь.

Словно в ответ на мои слова, впереди по курсу появился дорожный инспектор и сделал Вадиму знак остановиться.

— Вот видишь, — язвительно заметила я, — сглазил.

— Все равно здесь нет ничего деревянного, — оглядел он салон машины, — разве что по лбу себя постучать.

Инспектор подошел к машине и представился: