Огнем и водой - Дмитрий Вересов

– В том государстве ни один здравомыслящий человек не пожелал бы остаться дольше, чем на минуту, – сказала она тогда. – Это ад на земле. А здесь мне многое не нравится, однако на ад это не похоже.

И добавила, вероятно, подумав о Маркове, тогда еще томившемся в психушке:

– Во всяком случае – не для всех!

Сейчас, однако, было не время для литературных дискуссий – Вадима тема, как говорится, зацепила.

– Ну и в чем же тут дело? – спросил он Корнеева.

– Да все очень просто! – вмешался кучерявый как Пушкин инженер из соседнего отдела. – Сейчас я объясню! Просто здесь у нас еще до войны проводились опыты по генетике…

– Не прокатит! – возразил ему кто-то. – Генетика – продажная девка империализма. Товарищ Лысенко все это убедительно разъяснил!

– Выводили там мутантов, – продолжил кучерявый, – это должно было стать нашим секретным оружием! Кроме того, у товарища Сталина был гениальный план – клонировать всех врагов народа, коих он перед войной перебил. Потому как военачальников стало не хватать! Но не вышло ничего, и повторилась история печально известного доктора Франкенштейна. Мутанты вышли неуправляемыми и неблагодарными – стали рвать на куски собственных создателей, причем невзирая на партийную принадлежность. Поэтому энкавэдэ подвалы запечатало и стало ждать, когда они там, проклятые, передохнут все до одного. А они не дохнут, потому как, во-первых, в жратве не особенно нуждаются, во-вторых, там остались всякие питательные растворы. Ну и друг друга жрут – это же не люди, а каннибалы! Там по ночам жуткие звуки иногда слышны, знаешь, вроде как в клетке со львами, когда им мясо бросают! Один сторож после полуночи спустился к дверям, так чуть концы у этих дверей и не отдал. Утром сразу в психушку оттащили – весь поседел, бормочет что-то, как ребенок. Забыли заранее предупредить! И с тех пор с наступлением темноты спускаться к дверям подвалов персоналу запрещено.

– Да, да! – подхватил белобрысый и смешливый проектировщик, судя по говору – с Севера. – А иногда эти твари выбираются в подземку и питаются работниками метрополитена. Оттого в метро всегда большая нехватка кадров!

– Ничего подобного! – сказал серьезно Корнеев. – Эксперименты были, только не с генетикой – и хохмить здесь нечего! А дело вот в чем – здесь еще при Сталине, но уже после войны экспериментировали со временем. Путешествия туда-обратно – Герберт Уэллс застрелился бы от зависти. Кстати, и Курчатов сюда приезжал, когда работал над своей бомбой. Но потом что-то действительно не так пошло у наших храбрых экспериментаторов. Технику безопасности, наверное, не соблюдали, и пришлось все к чертям опечатать, потому как партия толком не решила, что делать с этими коридорами времени, а неприятностей от них больше, чем пользы. Да еще, говорят, кое-кто из крупных ученых смылся через них в светлое будущее – не выдержал, понимаешь, соблазна при виде того счастья, которое ожидает советский народ и все прогрессивное человечество. А может, наоборот – в темное прошлое. Вкусы у всех разные! Конечно, об этом не сообщали в прессе, а академиков записали в жертвы режима! А правда, вот она – только говорить о ней нельзя. Даже сейчас – государственная, если на то пошло, тайна!

– Хорошо! – сказал Вадим. – Тогда вопрос на засыпку: а откуда тебе эта тайна известна?

Корнеев посмотрел на него изумленно – как человек, который и сам не верил, что его байка так успешно проскочила.

– Так это же городской фольклор, – сказал он, улыбнувшись. – Легенда! Из уст в уста передается, как анекдоты про Василия Ивановича. За что купил, за то и продаю!..

– Ах, фольклор… – Вадим почувствовал легкое разочарование, словно, и, правда, здесь в курилке ожидал услышать какое-то откровение.

А услышал историю сродни детским страшилкам, что передаются шепотом во время посиделок на скамейках. Все эти истории про девочку, которая купила ботинки не того цвета, а ботинки ее задушили. Шнурками. И не по себе становится даже в солнечный летний день. Только вот давно Вадим Иволгин вышел из детского возраста, но вот, надо же, уши развесил.

Однако разговор его действительно заинтересовал. Есть такое выражение у англичан: «Кто-то прошелся по моей могиле». И о нем он узнал от Джейн, которая разъяснила смысл, – есть где-то на земле место, где будет твоя могила, и, если кто-то наступит на него, ты это почувствуешь. Он еще тогда пытался спорить с ней, уверяя, что все это антинаучно и что даже если попытаться подойти к вопросу с христианской точки зрения, на которую он, житель атеистического государства, готов встать хотя бы из чувства чистого гостеприимства, то существует свобода человеческой воли. А вера в то, что все предопределено, есть жуткая ересь, за которую многие поплатились.

– И, тем не менее, – сказала она упрямо, – выражение такое есть. И я в это верю. Знаете, как веришь иногда во сны, как бы это ни противоречило здравому смыслу и всем религиям! И я иногда чувствую… – Она не договорила тогда, словно речь коснулась слишком серьезной для нее темы.

И вот теперь он понял, о чем она говорила. Наверное, могила здесь была ни при чем, но показалось, что в этом дурацкой болтовне проскользнуло что-то, что касается лично его.

Видение закрытых дверей, к которым он ни разу в жизни не приближался, преследовало его всегда. Казалось почему-то, что за этими дверями должно скрываться что-то очень важное. Лично для него важное.

«Не хватает тебе, брат Иволгин, в жизни развлечений, – думал он. – В кино, что ли, сходи!» Последний раз он выбирался в «Спартак» на какой-то фильм с Лоуренсом Оливье. Фильм был скучен, но действие происходило в Лондоне, и весь сеанс он воображал себе Наташу, свою Наташу – гуляющей по улицам британской столицы.

В любом случае, информации для размышлений не хватало. Принимать за чистую монету то, о чем болтают в курилках, глупо, если не сказать больше. Однако пока ничего более существенного у него не было. Однажды, когда они оказались в курилке вдвоем с Корнеевым, Вадим решил вернуться к мучившей его теме.

Долго откашливался, не зная, как начать. Сергей разглагольствовал на этот раз по поводу рок-концерта, на котором его младший брат едва не подрался с милиционерами. Окончив это душещипательное повествование, он бросил окурок в кофейную банку на подоконнике и собрался уходить.

– Подожди, – решился Иволгин. – Помнишь, ты рассказывал что-то про подвалы?

– Что именно? – переспросил товарищ.

Вадим покачал головой, смутившись, – ничего, мол. Сергей посмотрел на него внимательно.

– А-а-а, про чудеса со временем? Тут много баек ходит про эти подвалы. Хотя лично мне эта самая – с институтом времени – особенно по душе. Многое объясняет потому что! В конце концов, все мы ищем ответы на вопросы, разве не так?

И он высморкался, лишив свою последнюю фразу всякого пафоса.

– Да, – закончил он, стоя уже на пороге, – если тебя все это в самом деле интересует, то есть в городе такой старичок, вроде архивариуса всяких чудес. Вот к нему и обратись за подробностями – только сразу предупреждаю, человек странноватый. Слегка с приветом!

«Это нам и надо, ну а к странностям мы уже привыкши», – подумал Вадим и записал телефон странноватого старичка.

Ипполит Федорович Козин обитал в одном из старых домов на Васильевском острове. Здание выходило слепой стеной на детскую площадку – здесь когда-то стоял дом, уничтоженный во время войны. На этой стене было всего несколько окон. Вадиму показалось, что кто-то следит за ним. Он огляделся – никого. КГБ давно оставил его в покое. Просто разволновался, вот и чудится бог знает что! «Нервы беречь нужно, – подумал он, поднимаясь по длинным пологим лестницам на нужный этаж. – Нервные клетки не восстанавливаются, хотя, кажется, кто-то в курилке недавно доказывал обратное, ссылаясь на статью в „Науке и жизни“!»

А кто их знает – клетки!

То, что Ипполит Федорович – человек со странностями, было видно невооруженным взглядом. Странности начинались с его двери, на которой остался старый почтовый ящик, выкрашенный в светло-зеленый цвет. Соседние двери обиты дерматином, а эта прямо как будто из прошлого. Вадим не удивился бы, узнав, что в ящике лежит газетка за какой-нибудь шестидесятый год с передовицей о высоком урожае царицы полей.

Дверь открылась сразу – Вадим не успел даже нажать на кнопку звонка. Словно Ипполит Федорович стоял за ней и ждал гостя.

Ипполит? Имя тоже из прошлого. Ипполит Матвеевич Воробьянинов и Остап Бендер. Воображение рисовало убеленного сединами старца и почему-то с длинной белой бородой, как у Черномора (уже смешно!!!). А Ипполит Федорович оказался щупленьким живым старичком с гладкой, как бильярдный шар, лысиной и редкими зубами. Очки у Ипполита Федоровича были перевязаны в нескольких местах лейкопластырем, кончик которого отлип и болтался грязным вымпелом над щекой. За толстыми стеклами голубые глаза старика казались огромными. Зрение у Ипполита Федоровича было, видно, совсем плохим.