Огнем и водой - Дмитрий Вересов

– Смотри! – шепнул кто-то рядом. – Так и ты меняешься сам по себе. Мы здесь совершенно ни при чем.

– Я знаю! – Переплет обернулся, чтобы посмотреть на того, кто это говорил.

Существо висело в воздухе на паре перепончатых крыльев, мелькавших так часто, что они казались прозрачными. Переплет дунул, и оно унеслось в темноту. Он спустился вниз по лестнице, перила становились теплыми, когда он прикасался к ним. Так хотелось прижаться лбом к холодному камню, сбить мучивший его жар, но это был не мрамор. Вокруг вообще не было ничего, что подлежало бы окончательной и несомненной идентификации. Все менялось, все было зыбким и ненадежным. Переплет положил ладонь на каменную голову горгульи, сидевшей возле лестницы, и она зашевелилась, расправляя мускулистые плечи.

Он отдернул руку и, боязливо оглядываясь на ожившее чудовище, прошел в зал, где за низким столом сидел наставник. Лестница за спиной провалилась в пыльный мрак, оставив его наедине с «монахом». А стол при ближайшем рассмотрении оказался самой настоящей гробницей, украшенной по краям черепами. «Допетровских времен», – определил Переплет. Что за мрачные шутки!

Где-то в темноте, совсем рядом, кружили странные создания.

– Это всего лишь призраки, – сказал наставник. – Демоны ночных кошмаров.

– Почему я здесь? – спросил хмуро Акентьев.

Перед ним на крошечном золотом подносе, похожем на старинную монету, появился бокал из тонкого хрусталя, наполненный темным вином. Акентьев осторожно взял его за точеную ножку.

– Секрет этого стекла был известен в старом городе. Там, где правитель каждый год бросал перстень в море, обручаясь с ним. Это стекло разбивается, если в бокал добавили яд, – услышал Переплет.

Бокал не разбился, он почувствовал аромат вина раньше, чем напиток коснулся его губ. «Это, должно быть, только сон, – подумал он. – Откуда у них вино?» Он осушил бокал, на дне что-то светилось.

Бокал превратился в окуляр, и в его глубине можно было различить одинокую фигуру – всадника, пробирающегося через бескрайнее поле. Переплету он показался знакомым, хотя с такого расстояния черт седока было ни за что не разобрать, как ни пытай зрение. Он испытал непонятное волнение.

– Он нам враг, – сказал наставник, но не было в этом голосе ни страха, ни гнева, ни презрения. Просто констатация факта. Акентьев чувствовал, что его и всадника разделяет не только расстояние, но и время. Бездна времени. И он не понимал, что ждут сейчас от него. – Кровь… – сказал «монах». – У тебя и у него одна кровь!

Этой ночью Симе снился Володя Вертлиб, который читал стихи под сенью какого-то здания, может быть, даже построенного по его, Володиному, проекту где-то в другой реальности. Здание отбрасывало четкую тень, и все было вокруг ровного цвета, как на картинах Кирико.

Сима проснулась в слезах. Хорошо, что мать не услышала. А ведь бывало – она спешила к ней среди ночи, чтобы разбудить и успокоить.

– А он тебя не звал? – обеспокоилась Саня – они ехали вместе к ней на Петроградскую. Сане нужно было перед вечеринкой погулять с собакой.

– Знаешь, – продолжала она, – очень плохо, когда мертвые тебя зовут за собой. У меня бабушка, перед тем как скончалась, рассказывала, что видела дедушку, а он еще в войну погиб. Он позвал ее, и она пошла…

Серафима едва слушала ее, занятая своими мыслями.

– Говорят, души бродят по земле, если были привязаны к кому-то. Они не могут успокоиться. Если человек погиб насильственной смертью, он тоже может бродить по земле неприкаянной тенью, не понимая, что с ним случилось. И с ним можно связаться!

Как все это глупо, крутящиеся тарелочки, стучащие столики…

– Нет, ты послушай! – говорила Саня. – Мне бабушка рассказывала, что во время войны так многие гадали – хотели узнать, как их родные на фронте. И всегда верно узнавали.

Сима ей верила, но заниматься спиритизмом не собиралась. Ей нужно было другое, совсем другое. Оставалось ощущение, что Володя где-то есть, в каком-то другом слое реальности. Как тот перстень, который она видела, а остальные нет. Правда, Саня, Саня тоже его видела, хотя и называет себя материалисткой. Какой тут материализм, к черту?! Чертовщина какая-то, наваждение! Если бы не Саня, она решила бы, что у нее галлюцинации – опухоль мозга или еще бог знает какая ужасная болезнь.

Сима, словно заколдованная, приходила в парк снова и снова. Один раз кольца не оказалось, словно кто-то позаимствовал его на время. Потом оно снова появилось, когда Сима уже решила, что никогда больше его не увидит.

– Что же ты такое?! – спрашивала она кольцо.

Кольцо, разумеется, молчало. Каким бы ни было оно чудесным, но даром речи явно не обладало. Какой, интересно, должен быть голос у такой маленькой вещички?! Наверное, писклявый, как у колобка. «Я здесь, Сима! Тебе не померещилось!»

Камень сверкал в лучах солнца. Металл нисколько не потускнел, хотя столько времени перстень должен был провести на открытом воздухе.

Свободное от занятий время Иванцова проводила в библиотеке, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло подсказать ей ответ. Она знала теперь наизусть имя скульптора – Бенвенуто Альдоджи, но биографические сведения о нем были крайне скудны, да и могла ли жизнь итальянского мастера восемнадцатого века пролить свет на секрет перстня?

Там, в библиотеке, время от времени она видела пожилую печальную женщину с каким-то просветленным лицом, похожим на лица, которые Сима видела на картинах эпохи Ренессанса. Лица святых мучениц. Симу Иванцову поневоле заинтересовала эта женщина. За ее глазами таилась боль, она это почувствовала с такой странной, невероятной ясностью, что хотелось подойти к ней и обнять. «И я стану такой же», – подумала однажды Сима и испугалась собственных мыслей.

Как-то раз они стояли близко-близко возле одной из книжных полок.

– Флора Алексеевна, – позвал кто-то, и женщина медленно повернулась, словно вырванная из какого-то волшебного сна.

Флора? Странное имя. Странная женщина.

– Вы верите в Спасителя? – в переходе метро уже на обратном пути их задержали молодые люди, раздававшие самопальные листовки. – Вы думаете о тех, кого любите? Что с ними будет, когда они предстанут перед лицом Всевышнего?

Серафима остановилась, и тут же молодой человек с одухотворенным лицом протянул ей листовку, которую она машинально взяла.

– Что вы думаете о Библии? – спросил он, заглядывая ей в глаза.

– Ничего не думаем! Мы очень глупые! – ответила за подругу Саня и, взяв ее решительно под локоть, потащила дальше. – Пошли, опоздаем! Все вкусное съедят!

По дороге она выбросила листовку в первую попавшуюся урну.

– Фи! – рассматривала свою ладонь. – Перепачкалась!

Вытащила из сумочки платок и, послюнявив, стала стирать с пальцев типографскую краску.

– Религия – опиум для народа! – сказал серьезно Губкин, выслушав рассказ Саши, как они вдвоем долго бились с сектантами, пытавшимися распылить газ в метро. – А секты нужно запретить под страхом смертной казни!

Сима оглядывалась с тоской. Собралось не так уж много народа – вполне можно было и отказаться. Она была бы не одна такая.

– Что это у тебя за коврик на стене висит, азиатчина? – спрашивала Саня у хозяина квартиры. – Да еще с какимито кисками!

– Да ладно, ладно… – говорил голосом киношного оболтуса из детской классики Павел. – У самих такие же небось!

И было заметно, что ему это замечание из уст самой Саши весьма неприятно.

– Родаки дизайном помещений занимались! – объяснил он. – У меня времени нет!

– Да я уж поняла! – сказала Саня. – А этот изъеденный молью и временем гобелен не обрушится на наши головы?

– Непременно обрушится! – пообещал Губкин. – И ты, наконец, тогда замолчишь!

– И не надейтесь! – сказала Саня. – Что у нас в программе?

– Для дам ликер! – сказал Павел.

Саня скривилась.

– А что вам персонально желается, моя прекрасная леди?

Раевский, добровольно взяв на себя роль рыцаря при Саше, отрабатывал эту роль на все сто. При этом ни о каких серьезных притязаниях речи пока не шло.

– Сухого шабли! – сказала она.

– На виноградниках Шабли два пажа… – начал Скворцов и получил подушкой по голове.

– Никаких пошлостей! – потребовала Света.

– Думаю, коньяк вполне заменит шабли! А ты, Сима? – Павел повернулся к Иванцовой, задумчиво рассматривавшей книги за стеклом. Книжный шкаф был почему-то заперт – в этом она убедилась, когда попыталась его открыть. – Нет, я серьезно – какие напитки вы предпочитаете, госпожа Иванцова?

– Непендес, – сказал Сима, оборачиваясь к нему. – Знаешь, что такое непендес? Напиток забвения. Пьешь и все забываешь!

– Непендеса не было, – Павел развел руками. – Не завезли, понимаешь!