Книга Предтеч - Александр Шуваев

-Послушай, о, послушай меня сейчас, пока не вернулся ко мне, как возвращается тошнота, обуревающий меня! Пока мечется он, истошно визжа и не находя пристанища, - молю тебя, выслушай! Ты первое, что есть, потому что до тебя у меня ничего не было. Ты - начало и конец, и это истина, которую я спешу высказать тебе, пока не вернулся тот, кто превращает небо в заплеванный коврик, вино - в уксус и анатомирует радость...

Две статуи, два силуэта, выполненных огненными мазками, двигались теперь в дивном согласии, хоть и не касаясь друг друга, только исподволь раздался, почти незаметно усиливаясь, глубокий, могучий гул.

-Я думаю, и я имею основания надеяться, что Подобный Тошноте не вернется к тебе. - Шепнули губы, может быть, - налитые слишком сильно слишком густой и темной кровью, и он с верной надеждой потянулся к этим губам - своими, но волна звука уже настигла их, накрыла, беспощадно унося друг от друга в совершенную недосягаемость...

Так вот, хоть это и приснилось ему, он категорически заявляет, что ничего подобного он ниоткуда взять не мог: у него никогда не было ни друзей, ни подруг, ни своей компании. Он никогда не бывал в лесу с ночевкой и не лицезрел Пня. Обуреваемый расчленительской страстью Огнеходец никогда и ничего не боялся, а он ни разу не посмел сколько-нибудь пристально взглянуть ни на одну девушку. Когда грань сна разделила их, его подушка оказалась мокрой от слез. Потому что нельзя так с живыми людьми, если им и без того хреново во вполне достаточной степени. А вы никогда не испытывали, каково это, просыпаться, разом теряя все? Силу, рвущую цепи, такие вот, похожие на полеты, - прыжки к этим проклятым звездам, абсолютное, пусть и от бесчувствия происходящее бесстрашие, миг единения с Проклятым и Прощенным, девичьи губы у своих губ. Даже мамаша обеспокоилась, когда в то утро он не смог подняться, исходя слезами. Они лились без душераздирающих каких-нибудь рыданий, но и удержать их он был совершенно не в состоянии. И это при том, что он вовсе не был слезлив, - как бы ни наоборот, а вот случилось такое, истекал слезами, как истекают только кровью. Мама настолько обеспокоилась, что даже произнесла утешительные слова, - не будем только уточнять, - какие именно. Но, как будто бы мало ему было одного урока, на следующую ночь он получил следующий:

Опять-таки он проснулся, и сразу же почувствовал под щекой теплое, пахучее, чуть корявое дерево. Солнце светило прямо в глаза, потому что "било" - было бы явным преувеличением, потому что лучи здешнего светила не были слишком яркими, а небо казалось сероватым, тусклым и даже имело какой-то желтоватый оттенок. Горизонта в этих краях не было вовсе, потому что взгляд, проникая на вполне приличное расстояние, в конце концов все же увязал в этой легкой желтоватой дымке, а солнце над головой оказалось рыжеватым, неярким и совершенно лишенным ослепительной белой лютости Повелителя Жизни. Впрочем, было очень тепло, и он с некоторым трудом сел, разогнув окостенелое от длительной неподвижности тело. Плот, на котором он находился, едва заметно покачивался на поверхности желтой в белых разводах жижи, напоминавшей очень сильно густой гороховый суп-затируху. Куда ни кинешь взгляд, - была только вода, мутная желтая жидкость без конца и края, и нигде не было берега. Земля - была, вот и теперь метрах в трехстах от него виднелась узкая коса, почти отмель, и только на гребне ее, на самом верху, виднелась трава и угрюмые приземистые деревья с тысячами протянутых в воздух тонких отростков. Такие же или подобные полоски суши попадались кое-где и в других местах. Поначалу показалось ему, что плот стоит на месте, но нет - ближайший островок поворачивался едва заметно глазу и проходил стороной. У вогнутой стороны острова щетинились заросли тростника, а сам он казался равнодушным, далеким и никому не нужным. В самом деле, - какое дело ему до острова? Какое дело острову - до него? Но и помимо островов здесь было не так уж далеко до земли, потому что там и сям прямо из воды высовывались, невысоко поднимаясь в парном воздухе, жирные белесые стебли, прихотливо изогнутые. И еще где-то совсем уж далеко, на грани уверенности и несуществующего, исполинскими, невообразимой величины призрачно-розовыми тенями чудились горы, гигантские стражи этой страны.

Плот под ногами был диковатый, состоявший из разновеликих и разной толщиной обладавших древесных стволов разных пород, неошкуренных и с грубо обрубленными сучьями. Ни ветерка, - только вечная, застойная духота и космы рыжих мертвых водорослей на гигантских бревнах. Резкий скрип за спиной заставил его обернуться: коренастый человек в тряпке, обматывающей его бедра и середину туловища, пытался, упершись спиной в обрубок огромного корня, сместить массивное, грубо тесанное из целого дерева весло. Это незнакомцу, в конце концов, удалось, и, закрепив его в новом положении, он обернулся:

-А, очнулся?

Он смотрел как-то немного боком, а желтоватая кожа незнакомца блестела, словно намазанная жиром. И сам он был присадистый, сытенький, упитанный, со слоем жирка поверх весьма солидных, массивных мускулов на толстых костях. Юхан промолчал. Он вообще был молчалив и терпеть не мог отвечать на риторические вопросы.

-Ну и откуда же ты залетел в наши тихие места?

В ответ он только пожал плечами, сохраняя на лице вид полнейшего равнодушия. Хозяин его только еще больше выкатил ближний к Юхану, бычий глаз и, задрав кверху бороду, вдруг широко улыбнулся, показав в шальной ухмылке длинные, как у грызуна, узкие зубы и красные десны.

-Ну конечно! Разве ж ты скажешь? Только мы тут, у себя, тоже кое-что слыхали... Да ты не бойся, тут тебя никто не сыщет, даром что все - как на ладони.

Он замолчал, внимательно вглядываясь в лицо гостя:

-Вот только не пойму, из каких ты будешь, этакий белобрысый... Из Бород? Или, может быть, от Фарома, благослови его Небо?

Осознающий себя Юханом медленно покачал головой и вдруг услыхал собственный голос:

-Из Змей.

-Ну!? - Поразился его собеседник. - Родичи значит? А ты что думал, - Змеи только в песках в ваших живут? А, - он с досадой ткнул себя пальцем в лоб, - ты же, наверное, кушать хочешь?

И с этими словами он достал откуда-то из щели между бревнами тонкий костяной стержень с зазубренным наконечником и бесшумно влез в воду. Именно влез, погрузившись в желтое варево, как крот - в нору, без малейшего плеска, брызг и нырка. Без следа, только ленивые круги неторопливо расползлись по тяжелой поверхности этой воды. Недаром у хозяина была такая широкая грудь: Юхан даже обеспокоился его длительным отсутствием, но все на свете кончается, и кудлатая, фыркающая голова плотовщика вдруг возникла метрах в шести от плота. Он с неуклюжей, цепкой надежностью вполз на бревна, и тяжелые капли разом скатились с его маслянистой кожи. Он стоял себе, как ни в чем ни бывало, будто и не лазил только что в этот гороховый суп, только на остроге его билась проткнутая чуть позади головы широкая, мясистая рыба, покрытая крупной желтой чешуей с красной каймой по краям.