История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

Для войны против Марино Кола поставил на ноги всех союзников и потребовал помощи из Флоренции. К своему несчастью, он не мог взять замок, и это дало Колоннам мужество осуществить давно условленный маневр на Рим, тем более что народ истощен был нуждой, военными тягостями и потерями, и многие кавалеротти, не получая жалованья и недовольные Колой, вели уже тайные переговоры с аристократами. Маститый Стефан, рыцарственные его сыновья и внуки, родственники его и друзья собрались все в замке Палестрины и собрали здесь 4000 пехоты и 600 рейтаров, в чем ревностно содействовал им кардинал-легат из Монтефиасконе. Против этих страшных противников стал в лихорадочном возбуждении снаряжаться Кола. Согласно с союзным договорам, Людовик Венгерский прислал ему 300 рейтаров; префект прислал хлеба и прибыл сам с сыном Франческо, с 15 мелкими синьорами Тосканы и 100 рейтарами в город.

Подозрительный трибун повторил вероломную свою игру: он приказал отвести префекта и его свиту с пиршества в темницу. Лошадей и оружие роздал он римлянам, вероломство свое извинил перед парламентом изменническими замыслами пленных. Его волновали боязнь и нетерпение, он более не ел и лишился сна. Он имел или измышлял гениальные видения. Св. Мартин сын одного трибуна, являлся ему во сне, обещая помощь; дух Бонифация VIII сказал ему, что хочет отомстить смертельным врагам своим, Колоннам. Больной трибун приказал бить в набат; весь в латах, явился в Народное собрание и поведал публично о своих видениях. Враги, так говорил он, стоят станом уже в четырех милях от города, у места, называемого Монумент. Это есть небесное знамение; в Монументе этом мы их погребем.

Было утро 20 ноября; собрались боевые дружины; Кола ранжировал 1000 рейтаров и многочисленную пехоту тремя колоннами под предводительством начальников из аристократии, ибо Кола Орсини де С.-Анджело, Иордан де Монте-Джордано, Анджело Малабранка, Маттео, сын графа Бертольда, и многие другие бароны по фамильным раздорам или по другим причинам состояли еще на службе республики. Паролем был клич: «Santo Spirito Cavalieri». На рассвете ударили на ворота С.-Лоренца, на которые направлено было нападение врагов.

В ночь с 19 на 20 ноября двинулись бароны с Монумента и произвели наступление до монастыря Св. Лаврентия. Дождь лил потоками, и воздух был холодный. Стефан-младший, ген фал-капитан войска, держал там военный совет; при нем находились сын его Иоанн, Петр, сын Агапита, синьор Генаццано, Иордан Орсини де Марино, Счиаретта, сын знаменитого Счиарры, Кола ди Буччио, Петруччио Франджипане, двое Гаэтани, графы Фунди. Ясно слышен был набатный звон колоколов в городе; не были совершенно согласны относительно того, что было делать. Экс-сенатор Петр Колонна, бывший духовный, не изведанный в ратном деле, почувствовал страх; ночное сновидение, в котором жена его предстала перед ним во вдовьих одеждах, омрачило его. Он советовал поворотить на Палестрину, прочие Колонны не соглашались. Ввиду того что некоторые кавалеротти обещали отпереть ворота в Риме, Стефан в сопровождении всего одного оруженосца поехал туда. Он стал убеждать стражу впустить его. «Я, — так говорил он, — гражданин римский и друг республики; я хочу вернуться в мой дом». Ночью происходила смена стражи; в доказательство того, что не отопрут изнутри лишь отпиравшиеся ворота, сторожевой капитан выбросил ключи на улицу. Когда бароны убедились, что были обмануты, то решили ничего не предпринимать, но с трубными звуками произвести наступление до ворот, а затем предпринять почетное отступление в Палестрину. Так сделали два отряда. Но вот в то самое время, когда третья дружина, в которой находились знаменитейшие рыцари, намеревалась проделать то же самое, увидали восемь авангардных баронов, что ворота отворились. Римляне только что подошли и выбили их изнутри для произведения вылазки. Иоанн Колонна, внук Стефана, 20-летний цветущий юноша, подумал, что ворота отперли заговорщики, и с безумно-смелой юношеской отвагой вломился вовнутрь в сопровождении всего лишь одного немецкого рыцаря. Римское рейтарство при виде юного сего героя постыдно бежало, но когда увидели, что никто за ним не следовал, то обратились против него. Несчастный спешил теперь добраться до ворот, но обрушился с лошадью в какое-то углубление.

Между тем Стефан искал своего сына снаружи; не найдя его и предугадывая, где он остался, он въехал в полуотпертые ворота. Солнце взошло; благородный юноша лежал обнаженный, обезображенный, в кровавой луже, окруженный разъяренной убившей его чернью. Безмолвно повернул отец назад; волнуемый горестью и любовью, возвратился он снова; в него попал брошенный камень; раненый конь сбросил его, моментально убили и его. Так лежали отец и сын, гордость всего их дома и прекраснейшая слава всего римского рыцарства, оба мертвые, разделяемые друг с другом одной лишь городской стеной. Гибель их повергла баронов в ярость; они ринулись к воротам, из которых произвели также вылазку одинаково распаленные римляне. Хоругвь трибуна пала; сам он воскликнул вне себя от страха: «Боже, неужели Ты меня покинул?!» Но римляне победили, аристократы бежали. Петр Колонна, очень тучный синьор, свалился с лошади и укрылся в винограднике у ворот; тщетно молил он о даровании ему жизни; экс-сенатора убили, как и двоюродного брата его Петра, барона де Бельведере. Аристократы побросали оружие и рассеялись в паническом страхе. Смертельно раненный Иордан Орсини добрался вместе с одним из графов Фунди до замка Марино, другие спаслись в Палестрине. Обнаженные тела более 80 великих и знаменитых синьоров, некогда грозных мучителей народа, оставались до полудня жертвой лютых глумлений черни. Это был черный день Фабиев в истории средневековой городской аристократии; она никогда более не оправилась; власть великих родов, столь долго управлявших республикой, сломлена была 20 ноября 1347 г. навсегда. Трибун в смертельном страхе трепетал при виде первого сверкания оружия, теперь же увенчал голову листвой олив, приказал трубить трубам и с триумфом повел дружины на Капитолий, где пленные ввергнуты были в темницу. Он вышел здесь к собравшемуся народу, отер неокровавленный свой меч об одежды, вложил его в ножны и сказал: «Ты усек ухо от главы, чего не в силах были сделать ни император, ни папа». Он написал фантастические известия о победе, и гонцы с оливковыми ветвями в руках понесли их по городам Италии. Весь Рим стонал от воплей, горя и дикой радости. Вечером отнесли трех убитых Колонн; Стефана, Иоанна и Петра, в фамильную капеллу в Арачели. Благородные вдовы этих павших с криками прорвались в церковь в сопутствии плакальщиц в разорванных одеждах и с растрепанными волосами, желая прильнуть к возлюбленным покойникам. Безумный трибун приказал их прогнать. «Коль эти проклятых три трупа, — так воскликнул он, — будут мне еще далее досаждать, то я прикажу кинуть их в яму повешенных, где их место, как изменников». Ночью снесли их в Св. Сильвестро in Capite; ибо там дом Колонна основал для своих дочерей женский монастырь, и монахини погребли мертвых без жалобных воплей.

Судьба маститого Стефана была глубоко трагической, а стойкость его — достойной римлянина. Когда вестник несчастья прибыл в замок Палестрину и сообщил ему о смерти его первенца, его дивного внука и всех племянников, то он, немой и безмолвный, вперил взор в землю, затем спокойно сказал, как гордый аристократ: «Да свершается воля Господня; поистине умереть лучше, чем терпеть иго мужика». Воспеваемые Петраркой дифирамбы этому римлянину — фениксу из пепла древних героев — не были вполне преувеличены. За четыре года перед тем посетил он его в Риме и начертал портрет его: «Великий Боже! Какое величие в этом старце! Какие голос, чело и лик, какой характер, сила ума и крепость тела в таком возрасте. Казалось мне, что зрю перед собой Юлия Цезаря или Сципиона Африканского, с той лишь разницей, что он гораздо старше; и несмотря на то, в течение семи лет что я видел его в Риме во второй раз, или двенадцати с тех пор, как увидел его в Авиньоне в первый раз, едва ли он сколько-либо изменился». Благородный старец предсказал Петрарке судьбу свою; он пережил своих детей, ибо и кардинал Иоанн умер через год после дня несчастья. Случайно покинул Петрарка Авиньон для возвращения в Италию в то самое 20 ноября, в которое обрели свою гибель его друзья и благодетели. Весть о том выслушал он с сокрушением и пролил слезы, но доказал, как и ранее высказывал, что Рим и Италия были для него дороже любимой им более всего на свете фамилии Колонн. Трибуна упрекать мог он теперь в том же, в чем Магарбал упрекал Аннибала. Вместо того чтобы вслед за победой быстро появиться перед Марино и Палестриной, Кола устраивал великолепные зрелища и триумфальные кортежи. Сына своего Лоренцо повел он наследующий после схватки день к вратам его имени и к месту, на котором пал рыцарственный Колонна; здесь, в кровавой луже, окрестил его в рыцаря Лаврентия от победы, вслед за тем капитаны рейтарства должны были совершить над ним рыцарский удар. Зверский этот поступок вселил к нему презрение. Рыцари отказались отныне ему служить; знатные покинули его дотоле блистательный двор; он окружил себя отверженными людьми. Этот выходец из народа, неспособный сносить счастье, превратился в распутного тирана. Молва о перемене характера освободителя Рима разнеслась еще ранее 20 ноября. Петрарка писал ему соболезнующие письма из Генуи и оплакивал гибель его гения. Вера его в прочность свободы еще даже в сентябре не была поколеблена. Услышав тогда об осаде венграми Сульмоны, писал он вне себя от волнения к Барбату, оплакивал нашествие этих варваров на родной город Овидия, полагал, однако, свою надежду на римский народ и на великодушного трибуна, которого покровительству хотел поручить друга. В ноябре пришлось ему проливать лишь слезы разочарования о жребии изувеченной Италии и снова падающего Рима, теперь же он уже начинал стыдиться собственного лирического эмфаза.