История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Особенно пешие копейщики не могут в отрытом поле соперничать с рыцарями: наскок рыцарей, в случае нужды при содействии стрелков, рассеял бы их и лишил наступательной силы; одни стрелки также не могли выдержать рыцарской атаки в открытом поле.

 Эти рыцари и эта пехота не представляют того, что мы называем кавалерией и пехотой. Несмотря на большую схожесть вооружения, они все же по духу, образу действий и по своему понятию в корне различны.

 Остановимся сперва на пехоте с холодным оружием. Разница между баталий средневековых копейщиков и фалангой, легионом или когортой заключается в том, что баталия не образует тактической единицы, т.е. организма, в котором множество воинов сливается в одну единую волю. Только организованные подобным образом пешие бойцы могут действительно называться пехотой. Пробой для нее является бой с конницей в открытом поле.

 При помощи вагенбурга гусситской пехоте удается одолеть рыцарские армии. Но это только эпизод. Вагенбург - слишком громоздкий инструмент, чтобы вполне удовлетворять требованиям войны. Сколько-нибудь длительных последствий гусситская военная организация не имела.

 Настоящая пехота снова возникает только у швейцарцев. В сражениях при Лаупене, Земпахе, Грансоне, Муртене и Нанси мы снова имеем дело с пехотой, напоминающей фалангу и легионы.

 Сочетание ряда моментов способствует возникновению нового искусства и силы в этой части германских альпийских стран. Горная страна сама по себе очень благоприятна для сохранения первобытной военной силы. Распад герцогства Швабии и гибель герцогского рода Штауфенов, вымирание Церингенского дома - все это помогло возникновению бесчисленных маленьких областей, подчиненных непосредственно имперской власти. Эти области, как некогда маленькие греческие кантоны, в постоянной борьбе между собой напрягали и упражняли свою военную силу. К тому же горная природа издавна давала крестьянским и городским общинам возможность искусным использованием местности не уступать рыцарским армиям и побеждать их.

 В этих войнах они создали подходящее оружие и соответствующие боевые формы, сперва метание камней и алебарду, затем длинную пику, выставленную вперед многими шеренгами, и этим могли отразить нападение рыцарей. Ученые долго спорили о времени возникновения длинных пик, оспаривая даже изобретение их швейцарцами: это, мол, оружие не крестьянское, а городское. Вопрос не так легко разрешимый да и не столь важный. Длинные пики упоминаются уже в числе оружия древних германцев (Тацит, Анналы, II, 14; ср. т. II, стр. 41, нем. изд.), затем снова у квадов и сарматов (Аммиан, XVII, 12), у саксов (Видукинд, 1, 9; Космас IV, 27) и в Италии ("Annal Januenses", 1240)107. Одни из них во все времена должно быть выбирали длинные пики, дабы держать врага подальше от себя, другие - покороче, дабы лучше владеть ими. Слишком длинную, свыше 20 футов, пику носить неудобно (ср. т. I, стр. 435, нем. изд.), и она пригодна только для боя сомкнутой баталией (она не годится даже для охоты). Атаку тяжело вооруженных рыцарей можно отразить уже с помощью пики в 10 или 20 футов при условии, что баталия тесно сомкнута. Поэтому нет надобности полагать, что швейцарские крестьяне уже при Моргартене или до него употребляли длинную пику. Быть может, только когда эти бои повторились снова и швейцарцы поняли огромную важность отражения конницы, они стали в крайних шеренгах четырехугольной баталии выставлять воинов с возможно более длинными пиками. Опыт Лаупена, очевидно, способствовал возникновению мысли о том, что в будущем с удлиненными пиками можно будет стать еще сильнее. Однако, ни из источников, ни из хода сражения не видно, что такие пики применялись при Земпахе, а недавно высказано было даже предположение, что к очень длинным пикам перешли только после бургундских войн (т. IV. стр. 14, нем. изд.).

 Щит непригоден ни при алебарде, ни при длинной пике, так как для владения им необходимы обе руки.

 Воины с алебардами не носят также и панциря. Их защитой является то, что они составляют внутренние шеренги и ряды четырехугольной баталии. Только после того как сомкнутая баталия, "овладев натиском", раскидав врага, рассыпается и начинает преследование, только тогда начинается работа алебардщиков. Последние не нуждаются в особом оборонительном оружии, так как подлинная боевая сила противника уже сломлена. Пикинеры же, образующие крайние ряды четырехугольной баталии для отражения атак рыцарей, имеют панцирь и шлем, защищающие не только от копья и меча рыцаря, но и от стрел, дротиков и пуль стрелков. Пика и панцирь так тесно связаны друг с другом, что когда в источниках говорится о броне (Harnisch), то пика даже не упоминается отдельно, а подразумевается сама собой108.

 Стрелки идут врассыпную подле баталии, а если их теснят, они вливаются в нее.

 Чем больше сомкнута баталия, тем труднее коннице разбросать ее и тем сильнее ее натиск. Все же не советуется выстраивать все войско в одну баталию, так как такая баталия очень легко может попасть под двухстороннюю атаку, как это имело место со швейцарцами при Лаупене; в таком случае баталия становится беспомощной. Поэтому швейцарцы выработали следующий метод: вне зависимости от численности армии они строились в 3 большие, согласованно действующие баталии. Эти 3 баталии стояли не непосредственно рядом или одна за другой, а уступами, так что не мешали друг другу, и задняя баталия, вступавшая в бой несколько позже предыдущей, сохраняла некоторую свободу движений. Даже очень большая баталия в 10 000 человек, имея узкий фронт всего в 100 человек, располагала большой легкостью движений. Построение в 3 баталии можно с уверенностью доказать по источникам только начиная с XIV в.; при Моргартене и Земпахе в сражении ясно различимы только 2 баталии: одна, придерживавшаяся оборонительной тактики, и другая, совершавшая атаку во фланг. Не исключена, однако, возможность, что здесь имелась и третья баталия, а так как она действительно выступает на сцену при Лаупене, то вообще мы можем предположить существование трех баталий еще в XIV в.

 Владея соответствующим оружием, имея подходящую форму боевого построения и опытных руководителей, умевших использовать преимущества горной страны, крестьяне и горожане наполнялись духом уверенности, превратившей весь народ в воинов.

 Еще и поныне швейцарский патриотизм не хочет расстаться со сказанием о Телле и Винкельриде и с представлением, будто их праотцы были невинным народом набожных пастухов, - народом, взявшим в руки оружие только для защиты своей свободы от чужих тиранов, сперва Габсбургов, а затем герцога Бургундского, направивших несчетные полчища против этого маленького народца. Благодаря этим ложным представлением уничтожается всякая возможность понимания событий. Правда, народное понимание может, очевидно, орудовать только такими картинами: это мы уже видели на примере с греками, которые также сумели прославить свои персидские войны только тем, что изобразили их как победу очень малого войска над бесчисленным противником. И в том и в другом случае наука должна внести исправления в подобные представления, что вовсе не умаляет славы народных подвигов, а только перемещает их в другую сферу.

Швейцарские воины имеют тот же разбойничий, насильственный и жестокий характер, как и древние германцы. Швейцарские общины, - поскольку первый успех придал им самоуверенность, а снабжение в непосредственной близости от дома не представляло затруднений, - имели возможность против самой большой средневековой армии выставлять еще более внушительную армию; объясняется это тем, что рыцарские войска, даже включая кнехтов и наемников, по природе своей всегда были маленькими. Начиная от Моргартена и кончая Нанси, союзные армии всегда численно превосходили противников почти вдвое. Только благодаря этому они развернули всю свою колоссальную мощь; отдельные элементы, из которых складывалась эта мощь, максимально усиливали друг друга: в то время как повсюду в Европе профессиональными воинами становилась лишь очень малая часть народной массы, в швабских альпийских странах военный успех, практика, а также и сама природа придают всему войску профессиональный характер, а массы, которых при таких условиях легко призвать под ружье, удваивают, в свою очередь, самонадеянность и уверенность в победе. К тому же государственное правление сознательно стремилось к тому, чтобы всех обуял страх перед швейцарцами.

 В то время как европейские профессиональные воины, - как рыцари, так в наемники, - до известной степени щадили друг друга и, если убийство не было безусловно необходимо, довольствовались тем, что брали в плен, швейцарцы сразу же стали убивать каждого настигнутого врага; они категорически запретили брать пленных и убивали уже взятых. Даже во время междоусобных войн между самими союзниками (Старая Цюрихская война), когда жители лесных кантонов вместе с бернцами и другими кантонами захватили замок Грейфензее, они казнили (1444 г.) гарнизон цюрихцев, вынужденный сдаться "на немилость". Кровожадное убийство всех граждан мирного городка Штеффиса, хотя и вызвало некоторое порицание среди самих союзников, по существу представляло собой лишь обычное толкование принципа, что в бою никто не должен быть пощажен.