История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

Как глубоко несчастлива была Италия! Как глубоко унизительно вечно тяготевшее над этой страной проклятие! Петрарка и Кола сошлись во взглядах на Капитолий, как и перед троном в Праге. Ореол идеальных грез «величавого» Генриха парил еще над Италией, но не прельстил более внука. В уме Колы фантазия сплела редкостную, диковинную ткань обманчивых измышлений и истинного убеждения. Согласно откровениям его или фра Анджело, должны были умереть папа и много кардиналов, восстать новый папа, второй Франциск, имевший вкупе с избранным императором преобразовать земной шар и церковь, отобрать у клира богатства и из них построить Св. Духу великолепный храм, в который для поклонения притекать долженствовали даже язычники из Египта. Новый папа должен был короновать Карла IV золотой короной в императоры, трибуна — серебряной в герцога римского; папа, император и трибун долженствовали изображать триединство на земле. Вскоре возомнил себя Кола снова властелином над Востоком, Карла IV — над Западом. Он обращался с длинными посланиями к королю и к архиепископу пражскому Эристу фон Пардубиц. В них содержатся неопровержимые истины относительно дел Италии и Рима, относительно времени правления самого Колы, плохого управления легатов и ректоров, смирения, сребролюбия, симонии и враждолюбия клира, притязаний на власть меча папы и узурпации им имперских прав, но и столько же невменяемых и авантюристских миражей больного мозга. Данте, Марсилий и Вильгельм де Окам не воздвигали более сильных нападков против пагубного смешения, обеим властей в папе, чем то сделал пленный Кола. Он обвинял его и курию перед императором не зато только, что они покинули Рим, но и за то, что их апатичности, властолюбию и коварству должны были быть приписаны раздробленность Италии, падение се под власть тиранов и распадение империи. Высказанное тогда Колой королю повторил впоследствии Макиавелли, В цепях в Праге трибун дли папства стал опаснее, чем был во времена своего могущества на Капитолии. Подобно монархистам, высказал он теперь потребности человечества в реформации, в этом и заключается серьезная заслуга дивного этого римлянина, упрочивающая за ним место в истории. Но не такой человек был Карл IV, чтобы перед его судейским креслом могли находить разрешение столь великие вопросы.

Король и архиепископ снизошли отвечать Колен а его письма — столь велико еще было благоговении перед именем Рима и столь силен еще отголосок главы трибуна, которого таланты и познания привели особ этих в изумление. Карл IV написал к нему в строго католическом духе, осуждал его лжеучения, равно как и выходки против папы и духовенства, отклонял как его предложения, гак и честь родства с ним и увещевал его раскаяться в тщеславности и к отречению от «фантастических» грез.

Еретические взгляды трибуна испугали отцов Гуса, Иеронима и Циски; король опасался раздражить папу отпущением на свободу такого человека, потому повелел подвергнуть его заключению и известил об этом папу. Затем признательный Климент VI поручил архиепископу пражскому содержать в тесном заключении Колу. Тщетно обращался несчастный с просьбами о своем освобождении к королю и с талантливыми апологиями к архиепископу; он старался оправдать себя от ереси и задобрить Карла IV обещаниями сделать его обладателем Рима. На короля подействовали многие неопровержимые истины в оправданиях Колы; он хотел пощадить жизнь замечательного этого человека и спасти от неминуемо ожидавшего его в Авиньоне костра. Невзирая на неоднократные требования папы о его выдаче, продержал он его в заключении целый год в замке Рауднице, на Эльбе. Освободитель Рима жил там, страдая от непривычного климата, в строгом, но не бесчеловечном заключении. Узничество в Богемии, где глубокомысленные его утопии не встретили никакого отклика, отрезвило его; иных дурачеств устыдился он сам; он извинял их трудностью своего положения в Риме, заставлявшей его носить множество масок, разыгрывать то простака, то энтузиаста, дурака, мудреца, шута, робкого и арлекина. По двуличности своей натуры вбил это он себе в голову, а по чудному таланту изыскивать соотношения сравнил себя с пляшущим Давидом, с. Брутом, с притворяющейся Юдифью и с хитроумным Иаковом.

Коле приходилось заглаживать покаянием многое, им не менее вины его не отягощали совесть его ни одним из злодеянии, нависших над каждым из прославленных властителей и тиранов его времени. Фантаст свободы спокойно ожидал смертного своего приговора. В силу высланных из Авиньона актов процесса архиепископ возвестил в соборе пражском, что Кола признан виновным в еретичестве, и затем, в июле 1352 г., Карл IV сдал его папским уполномоченным. Узник сам требовал отвода своего в Авиньон, где хотел защищать католичность своей веры перед папой и надеялся еще встретить друзей. Поведение его в оковах мужественнее, чем на Капитолии; апологические его писания из Праги являются наилучшими воздвигнутыми им себе монументами, ибо выказывают человека, бывшего прямодушным и стойким борцом мышления и проникнутого убеждением своей миссии.

Во время путешествия его к папскому двору отовсюду стекался народ взглянуть на знаменитого римлянина. Рыцари предлагали ему свои услуги к его спасению, как то было впоследствии с Лютером. Когда он появился в «Вавилоне»-Авиньоне в жалкой процессии, в сопутствии служителей суда, то возбудил в целом городе сострадание. Он осведомился о Петрарке. Поэт находился в Воклюзе. Не имея настолько могущества, чтобы вырвать своего друга у инквизиторов, он, однако, был достаточно благороден, чтобы открыто оплакивать его участь. Коль скоро гневался он по поводу слабости своего героя и не мог ему простить, что он не пал с античным величием, под обломками свободы на Капитолии, то еще более негодовал на курию, хотевшую карать то, что в глазах всех благородно мыслящих долженствовало являться не преступлением, но славной доблестью. Он оплакивал недостойный конец правления Колы, но не переставал восхвалять дивное его начало. Он смотрел на трибуна как на мученика свободы, которого единственной виной, по понятиям церкви, являлся великодушный его план освободить отечество и восстановить блеск римской республики. Учрежден был суд из грех кардиналов. Коле отказано было в поддержке со стороны права, но окончательный приговор произнесен не был. Тем временем Петрарка побуждал римлян требовать у папы своего гражданина. В замечательном своем письме, красноречивой апологии планов трибуна, утверждал он, что империя Римская составляет принадлежность города Рима, что имперская власть, независимо от того, доставалась ли она путем превратностей фортуны фактически в руки испанцев, африканцев, греков, галлов и немцев, тем не менее остается правомерно связанной с Римом, хотя бы даже не оставалось от пресветлого города ничего более, кроме голой скалы Капитолия. Он убеждал римлян через торжественное посольство потребовать назад Колу, «ибо хотя бы дерзали даже отнимать от вас титул империи, тем не менее безумное притязание не разрослось же еще настолько высоко, чтобы осмеливаться отрицать ваше право над собственными вашими гражданами; коль скоро ваш трибун заслуживает в глазах всех честных людей не кары, но награды, то нигде не может он уместнее ее получить, как там, где приобрел ее себе энергичной своей деятельностью».

Римляне послали, как кажется, письма в Авиньон и неотступно добивались возвращения Колы в город. Таким образом, сохранением своей жизни обязан был он все громче и громче высказывавшемуся за него общественному мнению, страху курии раздражить чересчур глубоко последнее или римлян, а также, конечно, и заступничеству Карла IV, обошедшего, по-видимому, все отягчающие высказы узника молчанием. Дивный освободитель Рима перед трибуналом кардиналов возбуждал в людях большее сострадание, чем королева Иоанна, стоявшая перед теми же судейскими седалищами. Коль скоро оправдана была сия прекрасная грешница, то тем сильнейший протест возбудил бы вид на костре высокодушного римлянина. Смерть его произвела бы несравненно большую сенсацию в свете, нежели некогда смерть Арнольда Брешианского и, несомненно, вновь разожгла бы опасные нападки монархистов против папства.

Величавые идеи Колы явились лучшими его союзниками во мнении времени, и то обстоятельство, что престиж их оказался достаточен для отпора трех темниц в Праге, Рауднице и Авиньоне, доказывает сильнее всего остального силу гениальности этого человека. Говорят, что жизнь его спасена была молвой, будто он великий поэт и что будто в Авиньоне, где все занималось стихотворством, не могли перенести мысли, что божественный талант уничтожен будет рукой палача. Неизвестно, чтобы Кола когда-либо писал стихи, но вся его жизнь есть поэма, и сам он — лишь заблудившийся в политике поэт.

Несомненно, что нервы инквизиционных судей никогда не были потрясаемы доводами эстетического свойства, и в еще весьма недалекие от нас времена не раз доставляли божественные таланты горючий материал для пламени костра. Кола, смерти которого не желал и папа, — когда-то бывший искренним его доброжелателем и человеком либерального склада, — жил в приличном заключении, но с висевшим над головой его смертным приговором. В мрачном своем одиночестве находил он себе отраду в книгах Тита Ливия и Священного писания и так провлачил бы остаток жизни в башне Авиньона или Вильнёва, если бы капризная фортуна внезапно снова не выдвинула его на свет.