Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник) - Мариэтта Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слушатели уже ошалело молчали.
– Вообще кому заработать надо – те тоже едут за границу. Но и к нам в Москву, в Подмосковье на заработки приезжают из других стран – украинцы, белорусы, узбеки...
– Каки-таки другие страны? – выкрикнула неугомонная бабка. – Узбеки-то у нас живут! А белорусы – в Минске, тоже у нас!
– Да нет, не у нас. Украина с Белоруссией тоже отделились давно.
– Куда отделились? Кто им даст-то? Брешешь ты все!
– А со спортом как? – выкрикнул кто-то.
– Хоккеисты все в Канаде теперь играют. – Том хотел добавть «задрафтованные НХЛ», но вовремя сообразил, что этих слов здесь не знают. – И гонорары свои тоже там получают. Некоторые – по 50 миллионов долларов.
Кто-то оглушительно свистнул. И раздалось восклицание:
– Будет тебе не дело-то говорить!
И еще:
– А как он доллары-то на рубли поменяет? За фарцовку-то – вообще вплоть до высшей меры!
– Никаких фарцовщиков у нас больше нет, и «высшей меры» тоже нет, – продолжал осведомленный Том. Про то, как советская власть поступала с людьми, торговавшими долларами, он знал и от мамы, и от отца. – Доллары меняют официально – в сбербанках или в специальных пунктах обмена, в некоторых вообще круглосуточно.
– Быть того не может, – твердо сказал бородатый старик. – У меня младший брат чемпион по боксу был. Так его из-за десяти долларей сажать собирались, тренер спас.
– Боксеры тоже в других странах тренируются, валюту разных стран привозят, здесь у нас любую поменять можно, – невозмутимо продолжал Том. Его дело было – сообщить информацию. А там уж хочешь – верь, хочешь – не верь.
– Где «здесь»-то? – выкрикнул женский голос.
– Как где? У нас, в России, где мы с вами живем.
– Не знаю, где ты живешь. Мы в Советском Союзе живем. Чего ты сказки-то нам рассказываешь?
А, например, какие книги сейчас выходят – вообще никто Тома не спросил. Похоже было, что здесь ничего не читают.Глава 20 Немножко про цензуру
Но Том все-таки не удержался и сказал:
– Цензуры больше нет. Писатели пишут что хотят – и печатают. Солженицын давно вернулся в Россию, выступает по телевизору.
Двое, во всяком случае, из присутствовавших оторопели. Они сразу вспомнили, что Солженицын – это такой предатель родины, который при Сталине долго отбывал срок (наверно, за дело!..), а потом его Брежнев «выдворил» (они это слово помнили) – в самолет запихнули, курс на Германию Западную, и дело с концом. И гражданства лишили. Так что вернуться обратно в Советский Союз он ни в коем разе не мог.
А что никакого Советского Союза давно нет, а Германия не поделена уже на «капиталистическую» и «социалистическую», жители поселка не знали и представить себе не могли.
Про цензуру же здешние люди вообще никогда не слышали. Что это за зверь такой – цензура – и с чем ее едят, они не представляли.
И не удивительно. При советской власти предварительная цензура была жесткая. Что значит – предварительная? А вот то: если цензор свой штамп на сверстанную и уже подготовленную к печати книгу или журнал не ставил – то есть не разрешал какое-то стихотворение, статью или роман печатать, – то ни одно издательство, ни одна газета это напечатать в Советском Союзе не могли. Разве только за границей опубликовать тайком – да еще потом за это в лагерь попасть, только не в пионерский...
Этого в XX веке ни в одной порядочной стране – ни во Франции, ни в Италии, ни в Швеции и так далее – конечно, давным-давно не было. Там автор и издатель печатали что хотели, и разрешения ни у кого не спрашивали. А если нарушили какой-то закон, готовы были отвечать по суду – точно так, как стало сейчас, уже после советской власти, и в России тоже.
В Советском Союзе не только на книгу – на каждую строчку печатную, на открытку даже, на маленький календарик, спичечный коробок или большую афишу – нужно было получить цензурное разрешение. А считалось-то, что никакой цензуры нет, даже слово это не произносилось. И в школе учили, что цензура только при царе была. А того, кто решался сказать: «В Советском Союзе есть цензура», сразу объявляли антисоветчиком и могли посадить в тюрьму.
Но если уж про это говорить, то подробно и основательно. И потому мы этот сложный разговор лучше пока вообще отложим.
...И тут снова заговорила вредная бабка, но совсем другим голосом. Будто кто-то вдруг дал ей пыльным мешком по башке – и до нее все сразу дошло.
Теперь она уже просила-молила Тома «отвезть» ее в город – к крестнице.
– Крестница-то моя сама уж штарая. Жива ли – не знаю. Годков пятнадцать уж писем-то нет.
А Часовой в это время на улице говорил по мобильному с Омском, вернее, не говорил, а кричал, поскольку только что узнал от Сани и Леши о побеге Харона.
– Три отделения милиции, Калуга, сразу вырубить надо! – кричал Часовой. – 3-е, 4-е и 8-е! Они в плотной с ним связке! Если не успеете – менты по трупам пойдут! Всех кровью умоют – у них шкура ведь задымилась! Как-как – сами сообразите – как! ...Да ты что – я тебе про мочиловку, что ли?! У меня хоть крыша давно съехала с этими делами, но не насовсем ведь, держится краешком. Имею в виду – от дел их как-то отключить, обесточить! Если, говоришь, прокурор Сибирского округа прилетел, так он сам решит – как. Вы ему только ориентировку дайте! Но тут по-быстрому надо, слышишь? Харон спать не будет! Понял, понял – прямо сейчас выдвигаемся! У автовокзала, понял!
Том уже заканчивал свою лекцию, когда Часовой вернулся в «агитпункт», сосредоточенный и энергичный.
– Выезжаем прямо сейчас!
– Бабушка с нами просится, – подала голос Женя.
– Десять минут на сборы!
И бабка, неожиданно показав спортивную реакцию, ловко подобрала подол длинной юбки и проворно кинулась к своей хате.Глава 21 В Заманилках. Денис Скоробогатов и Слава-байкер
Не устаешь удивляться, как быстро иногда распространяются по поверхности земного шара разные известия.
Нет, про телевидение и Интернет мы сейчас не говорим. То как раз интересно, что безо всякого Интернета до Заманилок меньше чем за сутки докатилась по сибирским просторам весть, что некто Харон (известный в Заманилках, заметим, только одному человеку – Мобуте; и именно к нему одному и подкатилась под ноги эта весть), во-первых, несколько месяцев назад объявился в лесах под Омском. А во-вторых, только что вывезен оттуда в Омск в связанном виде. Для того, надо понимать, чтобы предстать перед правосудием. При этом, заметьте, в «Победе социализма» мобильных телефонов ни у кого не было. А у тех, кто участвовал в самой операции или ее наблюдал, не могла появиться мысль сообщить об этом именно Мобуте. Тем не менее Мобута про это узнал.
И лишь третья, самая свежая новость – что в Омске Харон ухитрился от захвативших его сбежать, – до Заманилок почему-то не докатилась.
А если бы докатилась, Мобута, может быть, и не предпринял бы своих поспешных действий. И не спровоцировал бы тем самым не менее поспешных действий Дениса Скоробогатова и Славки-байкера – утром того самого дня, о котором шла речь в предыдущей главе.
Читатель должен помнить, что Славке показываться Мобуте на глаза было ни в коем случае нельзя – тот скорей всего если и не узнал, то вычислил его в ту злосчастную ночь, когда Славик на мотоцикле засек их с Хароном у мостика над телом Анжелики.
На разведку к дому Мобуты (адрес и местоположение, как и внешность убийцы, Слава тщательно описал) в это утро был заслан Скин.
И ему повезло.
В самый тот момент, когда он с равнодушным видом шел по пыльной Интернациональной, хворостиной расчищая себе путь среди стада жирных гусей, вперевалку двигавшихся впереди, перегородив всю улицу, он и увидел стоявшего у калитки своего дома Мобуту. Тот подносил зажигалку старику с жидковатой желто-седой бороденкой, попыхивавшему большой сигаретиной (которой Мобута, видимо, его и угостил), и говорил громко, наклоняясь к его большому, тоже поросшему седым волосом, уху:
– К сеструхе еду! Давно зовет – картошку выкопать некому.
Рядом с Мобутой стоял большой зеленый рюкзак. Ставни в его доме были закрыты на засовы с замками, дверь плотно прикрыта и явно заперта.
Но главное, главное! К зажигалке был подвешен брелок. Блестящая гильза.
...Важно теперь не ускорить ни с того ни с сего шаг, хотя Скина подмывало припустить что есть силы.
А Мобута вздернул зеленый рюкзак на плечи и, попрощавшись со стариком, двинулся к околице.
Он шел, и мысли тяжело ворочались в его голове. Ни к какой сеструхе он, конечно, ехать не собирался, а сообщал об этом старику-соседу, чтобы замести следы. Мобута понимал одно – если Харона взяли, и именно по этому мартовскому делу, то Харон или его сдаст и все на него повесит (это при том, что вообще-то Мобута до Анжелики и не дотронулся – Харон сам все делал), или – что еще вернее – постарается с ним покончить. Тем самым путем, о котором уже говорилось. А тогда свидетелей вообще нет, и никто ничего не докажет.
