Ураган - Джонрид Абдуллаханов

лохмотьев. Подъехав ближе, путники остолбенели: то, что они приняли за кучу грязного тряпья, оказалось человеком. Человек лежал скрючившись, припав к корням, быть может, сохранившим еще запас влаги. Трудно было разобрать, где руки и ноги человека, а где корни дерева. То был изможденный старик, или, скорее, скелет старика, в полуистлевшей одежде, прилипшей к высохшему, измазанному землей и грязью телу. Он лежал без движения, но глаза его были широко раскрыты, и белки выделялись на почерневшем лице; голые ступни старика, растрескавшиеся и покрытые белым налетом, напоминали мертвую землю солончаков.

По знаку старшего всадники быстро спешились и подошли к старику. Они услышали слабый, как шелест тростника, чуть слышный, прерывающийся стон:

— Воды...

Один из путников приподнял старика, поддерживая его голову, а другой, налив воды из дорожного меха в медную позолоченную чашу, поднес ее к губам несчастного. Тот прильнул к чаше. Четыре пары глаз следили неотрывно, как пьет и оживает старик. Потом они достали из хурджина черствую лепешку и, отламывая по кусочку, кормили его из своих рук. Силы медленно возвращались к бедняге. Наконец, старик поведал пришельцам свою печальную повесть.

— Кара аллаха постигла наш кишлак и все окрестные поселения, — говорил он. — В этом году высох Зарафшан. Какая жизнь дехканину[22] без воды! Можно было подумать, настал конец света! Все до единого — мужчины, женщины, дети, старые и молодые — с плачем и воплями стали уходить из кишлака, угоняя скот, унося свой скарб. О, словно настал день Страшного суда! И то сказать, легко ли покинуть землю, где упала не одна капля твоей крови, твоего пота, где мать родила тебя в муках?.. Я пошел провожать их далеко за деревню. Родные и земляки звали меня с собой, молили, заклинали уйти с ними... Но разве мог я послушать их?! Ведь я был тут аксакалом...[23] И я вернулся в пустой кишлак. Но самый младший, самый любимый внучек вцепился в подол моей рубахи и не отпускал, заливаясь плачем, пока я не поднял его на руки и не понес. Я молился аллаху, чтобы внук пошел со всеми, он обнял меня за шею, целовал и не хотел разжать ручонок... И у меня не хватило сил прогнать его. Горе мне, безумному старцу!

Он утер глаза грязным рукавом и заплакал.

— Где он, ваш внук? Вы послали его за водой?

— Какая вода? Даже звук этого слова мы позабыли. Где вода, мой господин? Вот он лежит... вот здесь...

Тут только путники заметили за тутовым деревом могильный холмик.

— Горе, горе мне! — повторял старик и бил себя кулаком по голове и по груди. — Свет очей моих, весна моей старости, прости меня, безумца! До последнего дыхания, до последней секунды он бредил водой, молил о воде. Если бы мне удалось заставить его уйти со всеми, он был бы сейчас жив. О всемогущий аллах, за какие грехи ты обрушил на наши головы такую кару — за что умерщвляешь детей наших? Существуешь ты или нет? Если ты царишь в небесах, зачем все это? Чего хочешь ты от твоих ничтожных созданий. Скажи...

И старик снова заплакал. Один из путников принялся увещевать его:

— Что ты, что ты, отец! Не богохульствуй! Разве ты не знаешь, что все наши судьбы, добро и зло в деснице аллаха? Нам, рабам божьим, нет иного пути, как покорно склонить голову. Возблагодарим же аллаха за все ниспосланное им, даже за бедствия и муки.

Теперь выступил вперед другой путник, который до сих пор молчал в глубоком раздумье, прислонившись к тутовому дереву. Сердцу его было тесно в груди, кровь ударила в голову.

— Творец, творец! — прошептал он с гневом, обратив к небу воспаленный взгляд. И стал негромко читать стихи:

Не верь, что кто-то даром даст тебе что-нибудь,

Рассчитывай только на труд свой, свои силы...

— Слушайте, отец, — продолжал он, — бесплодно ждать даров с неба! Постыдно!

Голос его прерывался от волнения и гнева, губы дрожали. На вид ему было лет пятьдесят, но на лице его, загорелом и овеянном ветрами дальних дорог, не было ни единой морщинки. Голова в большой белой чалме казалась огромной. Тяжелые веки бросали тень на голубые глаза со стальным отливом. Остроконечная борода напоминала кинжал. Высокий, стройный, в простой, без украшений, но дорогой одежде, он всем своим видом как бы выражал благородную силу, сдержанную энергию. Спутники стояли перед ним, почтительно склонив головы, и никто не осмелился перебить его речь.

— Без воды нет жизни, — говорил он. — Чего стоят великолепные города и столицы, если в них не будет вдоволь воды? Если властитель носит корону и не заботится о воде для дехканина, он недостоин получать с него подати и налоги. Если властитель будет только брать у простых людей и ничего не давать им, трон пошатнется. Я скоро буду у его милости эмира бухарского и скажу ему это.

— Поберегитесь, господин мой, — предостерег один из его спутников. — Такие слова придутся государю не по сердцу. Он обрушит на вашу голову свой гнев.

— Не высказать истину владыке — поступок слабого. Это значит не любить народ, не болеть душой за него, за родную землю. За правду не надо бояться даже смерти! Каждому творению аллаха суждено умереть лишь однажды...

Как ни уговаривали старика поехать вместе в Бухару, упрямец отвергал все предложения... Перед тем как вскочить на коней, путники уселись вокруг могилки и долго читали суры[24] из корана. Их предводитель снял с себя богатый плащ и накинул на плечи старика. Он оставил ему все свои лепешки и полный мех воды.

Старик бросился к ногам своего спасителя и со слезами стал целовать их.

— О, добрый мой господин! Ради аллаха, скажи мне свое имя, чтоб я знал, за кого мне молиться остаток моих дней? Кто ты? Властитель каких земель?

Человек в белой чалме, поднимая старика, улыбнулся.

— Я человек, и в этом моя гордость. Властителем быть — не самый высокий удел. Зачем мне это? Одни приходят на белый свет для служения самим себе, другие, чтобы оставить свой след на земле, на благо ближним. Я выбрал служение людям.