Тотем (СИ) - Винд Шерил

— Их хутор и княжеством назвать сложно. Двадцать землянок, — хмыкнул Крут.

— Значит, защищать их проще.

Крут с этим бы поспорил, но не мог пойти против воли Сэта.

— Разведайте что и как… куда согнали рабов, где сейчас князь и где войско, которое напало на Хутор. Князь Гедан не дурак, чтобы слать всё войско на одну деревню. Они направляются в другое место, и их настоящая цель не Хутор.

Князь опасался, что Волки уже ищут пути к Стронгхолду, и могут устроить настоящее побоище в городе. Кто знает, сколько у них сторонников в крепости? И чем всех их подкупил такой кровожадный вождь?

«Тем же, чем ты сам недавно владел. Силой», — напомнил себе Сэт.

Он чувствовал, что должен что-то сделать. Поединок с медведем не должен мешать его планам. Народ, который пошёл за ним в бой, собираясь объединиться с другими племенами, устал ждать, пока он укротит жену и разберётся с её похитителями. Он тратил время на склоки внутреннего двора — то, что считалось женской работой, когда выходило за пределы поединка чести. Теперь он должен был взять в свои руки правление и напомнить Волкам, что он — самый свирепый и безжалостный зверь, и что он не любит, когда кто-то подбирается к его землям слишком близко.

Сэт должен был повести войско в бой и лично обезглавить князя.

Он встал с трона, чтобы его решимость видел каждый. Воины в зале притихли, обратив на него внимание и внимая его речам, зная, что его слово — клич, направляющий в бой.

— Мы дали друг другу клятву, пролив братскую кровь, чтобы не проливать её вновь, — Сэт поднял ладонь с тонким шрамом от ножа, и знал, что его братья по оружию помнят тот день, когда они давали слово, что будут поддерживать друг друга ради общей цели. — Мы обещали, что не отступим и будем стоять крепко, и идти, не зная преград, пока не достигнем мира. Я давал клятву, что пойду перед вами, не страшась ни стрелы, ни меча, и до тех пор, пока я жив и моя голова на моих плечах, — Зверь поддерживает и направляет нас Дланью. Я не его Меч и не его Глас, но я ваш Брат и ваш Щит.

Он видел напряжение братьев и их внимательный взгляд на себе. Притихнув на короткий миг, Сэт поднял меч высоко над головой, произнося последние слова громко и уверенно:

— Мы разобьём настоящего врага и добьёмся того, что все княжества станут нашей силой!

Он услышал вдохновлённый гул в ответ, но сам… не чувствовал ни вдохновения, ни силы в руках. Собственный меч казался Сэту неподъёмной ношей, а руки — по локоть в невинной крови.

Отдав последние распоряжения, Сэт дождался, когда воины и бояре выйдут из зала и оставят его одного. Он опустил взгляд на руку, в которой по-прежнему держал меч, страшась разжать пальцы при братьях или хотя бы немного ослабить хватку на рукояти. Он чувствовал дрожь в руке от кончиков пальцев и до локтя, словно нечто внутри него протестовало, не желая прикасаться к оружию.

Рука подвела его и, дрогнув, выпустила меч из пальцев. Меч со звоном клинка упал к его ногам. Росомаха от бессилия сел обратно на трон и закрыл лицо ладонью. Он чувствовал себя монстром, который отнял семью у Кайры, а сколько таких же женщин и девушек он лишил мужей, сыновей и счастья, пока шёл к своей цели? Он больше не чувствовал, что его меч — несёт кому-то будущее без потерь, а видел на острие лишь смерть и лишения.

Сэт услышал шаги. Кто-то подошёл к трону, поднял с пола его меч.

— В жизни каждого воина наступает день, когда его меч становится тяжёлым настолько, что не зазорно сложить его.

Он узнал голос старого воеводы, и поднял на него взгляд. Воевода Михей держал меч на ладонях, протягивая его князю.

— Я знаю, о чём ты думаешь, и не буду убеждать, будто поступал ты правильно и что иначе поступить не мог. Мог. Ты сам это знаешь. Но пока ты жив, ещё есть возможность поступать по совести… Иногда я вижу в тебе того же вдохновлённого мальчонку под боком у папки, который верит в справедливость и мир, и за этим мальчонкой я готов пойти на край света, потому что верю — он добьётся мира.

***

— Надо что-то с этим делать, князь. Третью ночь плачет. Никто успокоить не может. Мать ему нужна.

Сэт предвидел, что так будет. Этна не просила за Анку и не убеждала, что её нужно простить и вернуть за тот грех, что она совершила. Видел Зверь, глупая девушка из жажды устроить свою жизнь не думала о последствиях. Необдуманный поступок стоил ей не только чужого счастья, но и личного. Она лишилась положения, дома, друзей и сына. За пределами Стронгхолда творятся беспорядки, и сейчас ей там опаснее, чем было раньше. Сэту казалось, что сами боги ополчились на него и пошли против него, каждый раз заставляя идти наперекор собственной совести.

— Пусть ночует в моём доме. Люльку в светлице поставь.

Этна опешила. Она не ожидала, что князь лично возьмётся быть мамкой для сына, но отчасти радовалась, что сердце у него не настолько чёрствое, и что росомаха понимает, что в грехе неразумной матери не виноват ребёнок — чистая и невинная душа. Но вспомнила, что в тех покоях князь живёт не один, а личное горе, не так давно пережитое, может заиграть с новой силой, едва лисица завидит чужого младенца. Дитя от женщины, из-за которой Кайра бросилась в омут.

— Правильно ли ты поступаешь…

Сэт шумно выдохнул, потёр переносицу.

— Я уже сам не знаю, что правильно, а что нет.

Этна не торопила князя. Она видела, что он вновь всё обдумывает и ищет выход, который устроил бы всех, и верила, что Сэт пытается поступить по справедливости, но где её сейчас сыскать, когда кругом обиженные и сломленные? Чужой сын не заменит собственного, а рана ещё слишком свежа, чтобы нянькаться с чужим ребёнком, едва потеряв своего

— Ночь пусть в светлице пробудет, а там… посмотрим.

В тот же день, по велению князя, слуги принесли в комнату люльку. Кайра поднялась днём, после полудня, и уже не спала, когда в комнату поначалу вошла Этна, показывая, где лучшее место для люльки, а после — два молодца — один нёс люльку, второй — сказочно расшитый балдахин. Лисица подобралась в постели, зажалась в изголовье, всё ещё прижимая к груди цветок. Никто не успел предупредить её, но, видя беспокойство княжны, старая росомаха встала рядом, закрывая собой вид на люльку, а потом по-матерински ласково заговорила, тронув плечо лисицы.

— Сэт велел, — мягко говорила Этна, надеясь, что Кайра поймёт всё правильно. — Без матери он теперь. Выгнали её из Стронгхолда, — росомаха не упоминала причину, зная, что Кайра и так поймёт, каким образом Анка сыскала гнев князя. — Но дитя лишилось матери. Ему не понять причин, почему она не клонится над люлькой, когда он зовёт. Плачет и мучается сердечко. Тоскливо ему с няньками.

— Он хочет, чтобы я…

Кайра не договорила. Слуги ненароком прервали её.

— Ну всё, госпожа. Принимай работу, — бодро отчитался слуга, улыбнувшись. — Лучше прежней будет.

— Лучше прежней? — Кайра ухватилась за слова слуги.

— Ну дык… прошлая совсем старая… скрипела, когда качали… да и всяк лучше наших мастеров люлька. Золотой мастер! Никто с ним не сравнится в искусстве резьбы по дереву. Вещь с душой! — нахваливал слуга, легко качая люльку.

И та вправду казалась мастеровитой. Красивой. Идеальной. Молодое дерево, которое использовал мастер, аж светилось, будто его напитало солнце. Такой люльке мог бы позавидовать любой князь.

— Сын князя не оценит стараний мастера, — ровно сказала Кайра, не чтобы обидеть мастера. — Принесите ту, в которой он спал.

— Но как же… — служка снял шапку, прижал её к груди и растерялся.

Этна перевела взгляд со служки, который молил её о помощи, на княжну. Старая росомаха улыбнулась, а после бодро рассудила:

— Ну? Что встал? Госпожа велела старую принести.

— А эту-то куды?

— Туды откуда принёс.

Слуга вздохнул, посетовал, что добрую вещь из дома выносят, но сделал, как ему велели.

Старая люлька и вправду была не самой лучшей, и это могло бы удивить Кайру, что для своего сына князь не постарался купить самое дорогое. Но дело было совсем не в том, что Анка не могла расплатиться с мастером за добротную вещь для сына, а в том, что вещь была особенной. Поднявшись с постели, Кайра подошла ближе и легко провела рукой по бортику люльки. За ней тянулась долгая история… Инициалы мастера, который своими руками её сделал с любовью, давно истёрлись и с трудом угадывались, но Кайра чувствовала, что люльку делали с любовью, и не кому-то, чтобы подороже продать мастерство, а собственному долгожданному дитя. Может, то был отец Анки. Может, её дед или прадед, старательно трудившийся ради собственного ребёнка или внука.