Призрак улыбки - Дебора Боэм

Никаких мыслей о сексе, объясняла я себе, это просто еще один кусок ткани, который нужно разрисовать. Но, несмотря на эти рассуждения, руки, медленно совлекавшие алую шелковую повязку с крепких и сильных чресел, дрожали. Ни за какие блага не опишу я впечатлений от увиденного, когда набедренная повязка упала на пол, или волнения, испытанного от прикосновений кончика дрожащей кисти к прекрасному источнику плодородия, мне этого так же не хочется, как не хотелось бы, чтобы он непринужденно болтал с каким-нибудь незнакомцем о форме моих грудей и чувствах, которые он испытывал, покрывая их санскритскими "ах". Достаточно сказать, что томившее меня желание не исчезло: ничуть.

— Думаю, дело сделано, — сказала я после последнего, с затаенным дыханием нанесенного мазка кистью.

Открыв глаза, Гаки-сан внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Ты понимаешь, для чего это было?

— Чтобы защититься от злых духов? — предположила я.

Гаки-сан взглянул на меня так, словно мог бы добавить многое, но после томительной паузы просто сказал:

— Да, приблизительно так.

Облачившись в свои одежды, он взял принадлежности для каллиграфии и вышел, избегнув встречи с моим отчаянно вопрошающим взглядом и мягко закрыв за собой дверь. Нет, это невозможно, подумала я. Он даже не сказал мне "спокойной ночи". Прошла минута, и я услышала, как его приглушенный, далекий голос читает буддийскую сутру. Такого чужого звука я не слышала во всю жизнь.

Ничком упав на постель, я расплакалась. Мне было плохо, я чувствовала себя отвергнутой и бесконечно одинокой. Мне казалось, я погрузилась на дно отчаяния. Вот что случается с иностранцами, когда они слишком долго живут в Японии, думала я. Безжалостное прозрение вызвало новый приступ рыданий. Наверно, я плакала очень громко, так как звука открывшейся двери я не услышала. Внезапно сильные руки подхватили меня, и Гаки-сан в заплатанном ночном кимоно цвета маиса крепко прижал меня к себе, шепча: "Не мог оставаться вдали от тебя. Какая обида, что ты все неправильно понимала. Я не переставал хотеть тебя ни на минуту, но мне сейчас очень трудно и очень опасно быть с тобой". Мне было непонятно и неважно, что он говорит. Мы были вместе — и только это имело значение.

Мы в самом деле не можем сказать что-то новое о любви, или страсти, или сексе. Слова, что приходят на ум, слишком мелки или слишком наукоподобны: слияние, взаимосоответствие, взаиморастворение. "Волшебно" могло бы сойти, если б я так бессовестно не эксплуатировала его в прошлом. Например: "Здешний шеф-повар делает волшебный крем-брюле…" То же относится и к словам "восхитительно", "божественно", "потрясающе".

Но поскольку всем нам, представителям рода человеческого, свойственно проявлять любопытство и подглядывать друг за другом, я точно знаю, что вы умираете от желания знать, как это было. Что ж, раз уж я провела вас, мой воображаемый читатель, через все непонятности и неясности пройденного мною пути, моя обязанность как минимум сообщить вам, что это — а под словом "это" я подразумеваю все, что произошло в ту ночь между мною и Гаки-сан: между нашими покрытыми рисунками телами и возвышенно-очищенными душами, — было исполнено первозданной простоты и непередаваемо прекрасно, неописуемо замечательно. И смиритесь с фактом: женщина, зарабатывающая себе на хлеб с помощью прилагательных, в данном случае лишена языка, нема и категорически неспособна найти какие-либо слова.

Слившаяся в нерасторжимое целое пара, они на недели исчезли для всего мира. Таков был сценарий, который создало мое воображение. Но поскольку все шло не так, как я ожидала, мне не пристало бы и удивляться тому, что наутро, принеся завтрак (рис, морская капуста, суп мисо), Гаки-сан объявил, что должен прямо сейчас отправиться в путешествие. И прежде чем я поставила нас обоих в неловкое положение, начав его уговаривать взять с собой и меня, добавил: "Твой автобус будет здесь через полчаса, так что у тебя есть время вымыться: воду я разогрел".

Он был ласковым и смущенным, явно заботился обо мне, но меня сразу же обуяла паника.

— Мне нужно, чтобы ты поцеловал меня, — сказала я, ненавидя себя за то, что мне вообще что-то могло быть нужно.

Он послушно коснулся меня быстрым и легким движением плотно сжатых губ, и это прикосновение как бы уничтожало неистово-страстные поцелуи минувшей ночи.

— А нельзя нам перед уходом еще раз заняться любовью? — взмолилась я хриплым, полным отчаяния голосом. — Мыться не обязательно, я так и так испачкаюсь в поезде.

Гаки-сан выразительно посмотрел на мои обвивающие его шею руки, и только тут я поняла, что, хотя он уже уничтожил следы покрывавшей тело санскритской татуировки, моя сохранилась почти нетронутой и была разве что размазана в результате бурной ночи.

— Прости, но мне нужно еще кое-что сделать, — сказал он, мягко освобождаясь из моих рук, как из навязчивых объятий какой-нибудь распутной женщины, и тут же вышел из комнаты. Ну что ж, мужчины всегда уходят, мелькнуло у меня в голове.

Так-то вот. Ночь безумной, всепоглощающей, самозабвенной любви, когда двое говорят все те слова, услышать которые мечтает каждый, а наутро: рис, суп и "пока". Вылезая из смятой постели, я вдруг увидела, что бежевая кошурка Пимико спит на моей мягкой сумке, подогнув под себя передние лапки и тихонько вздрагивая при каждом вздохе, и вдруг почувствовала, что соскучилась по своему обжитому дому, по своим вечно дремлющим кошкам.

Ладно, сказала я, даже если все это оказалось всего лишь приключением на одну ночь, оно все равно было прекраснейшим из всех любовных приключений, и, хотя в данный момент я чувствую себя так, словно кто-то разрезал мне сердце на сто кусочков, я ни секунды не жалею о том, что было. Возможно, когда-нибудь я попробую написать об этом рассказ, сделав, естественно, необходимые пристойные купюры. Называться он будет: "Как я провела выходные накануне Хэллоуина: история, рассказанная представительницей третьего поколения фатально невезучей в любви семьи".

Вымывшись, одевшись и уложив вещи (серебряные украшения и тушь "коричневая норка" на месте), я стала наконец хоть как-то походить на саму себя. Одну сережку в виде гладкого кольца было никак не найти, неважно: скорее всего, завалялась среди вещей в сумке. "Прощай, Пимико", — произнесла я, и кошечка на секунду открыла, а потом сразу закрыла блестящий голубой глаз. Непонятно было, кто, собственно, за ней присматривает, когда хозяин отправляется в свои таинственные путешествия.

Гаки-сан был в прихожей, загадочный и отрешенный, в круглой бамбуковой шляпе с большими полями, скрывавшими все лицо. Черный плащ поверх двухслойного белого кимоно, белые хлопчатобумажные легинсы, соломенные сандалии, а в руках — деревянный посох с навершием в виде цветка лотоса. Казалось, месяцы прошли с того момента, когда я впервые увидела этот посох и эти сандалии стоящими в углу прихожей. С трудом верилось, что всего лишь двенадцать часов провела я в храме. А мой пылкий возлюбленный казался теперь незнакомцем — безликим пилигримом, которого я мимолетно встретила на дороге.