Расстрелянный ветер - Станислав Мелешин

Байбардин приостановился, чувствуя, как душит поднимающая злость на Пыльникова. «Ишь, домашние хозяева нашлись! Можно и похвалиться в случае чего: я передовой человек, рабочий класс — с железом дело имею! Оно, конечно, пыль-то металлическая не только на лоб, но и на душу сядет, загрязнит…

Подсобное хозяйство ему приготовь, зарплату хорошую выдай, на курорт пошли!.. И тоже в первую очередь… А производство кто будет обеспечивать?! Государство или мы — рабочие люди?

Пыльников никогда этого не поймет. Его ума и души хватает только на то, что входит в его дом! Эх! Жалкие люди! Разве можно с такой душой сталь варить?!»

Дежурный вахтер, проверяя пропуск, отдал честь Байбардину:

— Похудели вы… На фотографии-то повеселей! — и назвал мастера по имени и отчеству.

— Аппетита нет, — грустно пошутил Павел Михеевич и зашагал по пыльному асфальту заводского двора.

В лицо пахнуло жаром, горячим запахом расплавленного металла и генераторного газа, обдало шумом электромоторов, грохотом завалочных машин, гудением печей, лязгом разливочных кранов. Все было знакомо и приятно Байбардину в этой трудовой атмосфере. «Будто домой пришел», — подумал он и облегченно вздохнул.

В цеху он застал сменного мастера Шалина и начальника смены Чинникова, в раздумье стоявших у аварийной печи и смотревших на стальной безобразный козел. Подошел к ним. Шалин спросил:

— А ты почему тут? Время-то нерабочее.

Байбардин оглядел маленького, небритого Шалина. «Совсем стариком стал».

— А ты, Шалин, почему тут? И твое время уже нерабочее. Пришел, потому что душа болит.

— Вот и у нас болит, — кивнул Шалин в сторону инженера. — Чинников мотал головой, измеряя взглядом длину козла и считая подкрановые балки.

— Ну, что будем делать, Павел Михеевич? — вгляделся Чинников в Байбардина сквозь очки.

— Печь на ремонт — известное дело. Сначала — козла убрать. Металл разрезать, ломать тросами на части, грузить краном куски и переплавлять, — подсказал Байбардин.

Шалин покачал головой:

— Печь долго стоять будет — пустая!

Байбардин вздохнул:

— Суток двое повозиться придется…

— Неделю, — поправил Чинников. — Козла уберем быстро, а ремонт печи задержит.

— Может быть, все делать разом? — предложил Шалин.

— Иду составлять ремонтную бригаду. Будем работать одновременно. Завтра, — обратился Чинников к Байбардину, — с утра ты со своими сталеварами выходи на смену.

Байбардин хотел спросить: «Значит, нас не отстранили? Значит, мы будем сталь варить снова?» Но Чинников ушел.

— А премиальные с вас сняли! — засмеялся Шалин.

«Легко отделались! — порадовался Байбардин. — А Пыльников к суду приготовился…» — и нахмурился. Стало стыдно оттого, что пожалели.

Шалин заметил печаль на его лице, отвел мастера в сторону к лестничной площадке, где было темнее и не так жарко от мартеновских печей.

— Душа болит, Михеич? — спросил Шалин приглушенно.

— Оплошал. Ответ держать готов.

— Плохо. Бригада, наверное, в панику ударилась?

— Есть немного. Вот и я сам.

Шалин всматривался в полутьму разливочного пролета: там, у соседней печи вспыхивал свет пламени, колыхаясь мягко на железных опорах, во влажном воздухе.

— Ответ держать легко… — как бы сам себе сказал Шалин. Байбардин прислушался. — Беда невелика — поправить можно. А вот в панику зачем же? В сердце рабочего человека надолго оседает страх.

— Страх, это верно, — согласился Байбардин.

Мысль Шалина словно была его собственной, и ему стало легче.

— Плохо мы людей знаем. Не бережем. Хвалим много за парадные плавки, а уж ругаем за оплошность и того больше, не остановишь. Смотришь, человек уже и руки опустил.

— Да, да, — кивал Байбардин, сдерживая радость.

Шалин говорил о том же, о чем он сам думал много раз.

Павлу Михеевичу захотелось поделиться с ним своей семейной радостью. И когда Шалин, вздохнув, умолк и закурил папиросу, глубоко затягиваясь дымом, Байбардин заглянул ему в глаза и расправил усы:

— Вот мой сын… того… женится!

— Вот твой сын… — в тон мастеру растянул Шалин. — А каков он, твой сын, Павел Михеевич? Ты сам-то хорошо знаешь его? Какой он человек?

Байбардин ответил, что, по его мнению, на сына можно положиться и в жизни, и в работе.

— Я вот о чем, Павел Михеевич, — начал Шалин издалека. — Приходит, скажем, рабочий на смену. Что у него в это время на душе, какое настроение? Все у него где-то внутри. Попробуй расшифруй. Взял человек лопату, работает… Значит, хорошо! Так? — Шалин наклонился к лицу Байбардина, спросил:

— Как сын жить собирается?

Павел Михеевич немного смутился: какой человек его сын Васька, он еще не мог обсказать, а на вопрос: «как сын жить собирается» — смог бы лишь ответить: «Как все люди, работать!»

— Надеешься? Думаешь, при Советской власти живет, так и хорош?!

Байбардин отступил на шаг, оглядел Шалина, задетый за живое.

— Говори, прямо говори, не мучай. Что — сын?

— Долго не хотел тебе говорить… Плохая слава о твоем сыне по цеху пошла. За рублем твой Василий гонится. Чуть невыгодная работа — не пойдет! Не уговоришь! Со скупщиками связался — у спекулянтов вещи перекупает…

— Заболел барахольством, значит, — подсказал Байбардин, чувствуя гневное раздражение на сына.

— Однажды пьяным в цех пришел. До работы не допустили. Прогул!

Шалин помедлил.

— Все это не так страшно, пока. Но займись сыном, Михеич. Поговори с ним по душам, как следует.

— Откуда узнал все это?

— Весь цех знает.

Байбардин густо покраснел. Ему стало жарко и душно. Он долго молчал, думал о чем-то.

— Да-а… Загвоздка. Плохо я людей знаю. Если сын — значит, хорош! Вот и авария… вот и сын, — медленно и несвязно произнес Павел Михеевич выпрямился и взмахнул руками: — С сыном поговорю, — сунул руку Шалину и ушел.

Все перепуталось в его голове. Авария! Пыльников! Сын! Расколоть козла и на переплавку! Печь на недельку на ремонт! Сын! По пыльниковской дорожке катится. И это у него, у Байбардина! И в такое — наше время. Когда мы начали жить, были лодыри, рвачи, хулиганы, собственники, но те из старого мира пришли. А эти из какого? Почему, откуда?! Для них ведь все нами завоевано, все дано! И многое легко дадено… Хватай, торопись жить… Вот и получается, что у многих угасает революционный дух. Не то, что бывало в двадцатые — тридцатые годы. Тогда недоедали, недосыпали, торопились на завод! «Мы — молодая гвардия рабочих и крестьян…»

Раньше, к примеру, шахтерские сыновья в шахтеры шли. А сейчас — дорог много, выбирай — какая легче! Спрос большой на работящих, толковых людей — они знают, что в них нуждаются, возгордились: мы еще посмотрим, куда идти!

Павел Михеевич приостановился, передохнул и зашагал быстрее, отдаваясь нахлынувшим мыслям.

«Да! Мы в свое время не торопились жить — торопились строить страну. Раньше мы не просто социализм строили, но и социализм в душе у каждого! А сейчас забыл я о душе… сына!»

Павел Михеевич любил говорить, что человек от рождения проходит весь мартеновский процесс, как сталь в печи. В школе, в семье, на работе, среди друзей происходит плавка души, ума и характера до взрослого возраста, когда человека торжественно называют гражданином и выдают ему паспорт, когда человек уже с гордостью пишет свою автобиографию, и всем понятно — какой он, на что годен и какая от него общественная польза. Посмотришь: хорошая плавка! Живет и трудится на земле добротный советский человек. Чуть недоглядел, недолюбил, махнул на человека рукой — смотришь: чужой и плохой он вырос, не та сталь, не та марка, авария, и получается «козел», да еще с пыльниковской бородой.

Павел Михеевич любил пофилософствовать, но никогда и никому не доверил бы своих дум — мало ли что приходит в голову! А сейчас он чувствовал, что ему приходят в голову какие-то большие мысли и догадки. Разговаривая сам с собой, он ежеминутно расправлял усы, взмахивал рукой, горячась, будто выступал на партсобрании.

Ведь вот живет в нашей стране столько людей, разных людей! Стольких он повидал на своем веку. С одними плечом к плечу восстанавливал заводы после гражданской, с другими строил новые корпуса, с третьими руководил металлургией у себя в цехе и воспитывал молодой рабочий класс. Разные люди были, и чем больше он любил их, тем более раздражался и все время, всю жизнь старался понять, откуда берутся плохие, никчемные люди, которые мешают жить, портят песню в работе и на празднике, толкутся у ног и которые все понимают ушами. Понимают, что у нас рабоче-крестьянское государство, а вот до ума и до сердца не доходит, что нужно дело делать не для себя, что человек хозяин и гражданин страны своей и он за нее в ответе, что хозяин тот, кто трудится много и честно. Хозяин не только должен потреблять, но и творить… Вот! Вот откуда труженики! Не труженики зарплаты, а творцы! Нет, ноют, жалуются: производство не обеспечивает… Зарплата мала! Пожить бы! Значит, и мой Васька туда же? К тем, кто хочет много получать и мало делать! Потребители, так вашу разэтак! Иждивенцы! Субъекты!! Стало быть, здесь недоработка государственная.