Скиф - Иван Ботвинник

IV

Самнитку Арну удалось пристроить в дом сенатора Луцилия. У Луцилия запросто бывал цвет римской знати.

Прошло несколько дней. Филипп отправился навестить сестру Ютурна. Он не спешил: хотелось заодно познакомиться с Вечным Городом.

Дома на боковых улочках Рима походили на перевернутую ступенчатую пирамиду. Над первым этажом нависал второй, над вторым — третий. Попадались и четырехъярусные громады. Внизу, по улице, легко могли разъехаться две небольшие повозки, а вверху едва виднелась узкая полоска неба. Из открытых дверей и окон выплескивали нечистоты, и каменные плиты мостовой давно затянулись липким слоем грязи. В первом ярусе ютились лавчонки, мебельные мастерские, портновские, остерии, дешевые цирюльни. В верхних этажах обитали семьи мелких торговцев, копеечных менял, еще не разбогатевших вольноотпущенников, одинокие опустившиеся центурионы. Во всем скученном, зловонном квартале он не встретил ни одного деревца, ни одной струйки чистой прохладной воды.

На углу толкались разукрашенные мишурой простоволосые женщины. Одна из них схватила Филиппа за руку.

— Варвар! Два асса. Дешевле миски с похлебкой!

Он пытался вырваться, но уличные менады обступили его. Дергали за одежды, щипали, зазывали. Филипп кинул пригоршню мелочи. Женщины, давя друг друга, бросились поднимать монетки, кричали, оттаскивая слабых за волосы, дрались. Прохожие хохотали, улюлюкали, лезли в общую свалку.

Филипп ускорил шаги. Больше всего его поражало вековечное безделье римской черни. Последний оборвыш «чистой крови» почитал труд и всякое разумное занятие позором, несовместимым со званием гражданина Рима. Полуголодный, выклянчивающий на пропитание у богатых прохожих, немытый, дурно пахнущий, в лоснящихся от грязи отрепьях, сын Народа Римского целые дни в ясную погоду грелся на солнышке, в ненастье коротал время за чарочкой. И только когда раздавался военный клич, оборвыши со всех концов Рима устремлялись на Форум, спеша записаться в легионы, а записавшись, переплывали море, и уже отныне в тихих трудолюбивых странах Востока все должны были почитать их земными божествами: пропахшие чесноком и потом лохмотья сменялись виссоном и пурпуром, иссиня-черные волосы, еще недавно усеянные гнидами, усыпались алмазами и жемчугом… Идут завоеватели — все должно склониться перед ними!

— Cave! Cave!

В воздухе едко запахло гарью.

Прохожие засуетились, смешались в толпу. Филипп, вместе с другими бросился на крик.

В тупике узенькой улочки горел дом. Длинные языки пламени лизали стены, вздымались над кровлей.

Полунагие простолюдины, ремесленники в кожаных фартуках с инструментами за поясом — кто с кувшином, кто с бадьей — метались вокруг пожарища.

Обессилевшая женщина распласталась на скарбе, сваленном за каменной стенкой. Трое малышей, покорно примостившиеся у ног матери, с любопытством взирали на огромный костер.

— Смерть нам! Ни дома, ни виноградника! — Мужчина в обгоревшей тунике в отчаянии отбросил кувшин.

— За сколько продашь? — Широколиций человек с оттопыренными ушами торопливо достал из-за пояса табличку и стиль. — Десять денариев хочешь?

— Да за что же? — недоуменно спросил погорелец.

— За дом и участок.

Тушившие пожар окружили их.

— Бери, Цетег!

— Все равно сгорит!

— Не плачь, Лициния, добрый человек хочет вам помочь.

— Десять денариев за такую усадьбу? — Цетег колебался.

— Горит ведь! — Покупатель отскочил от снопа искр, брошенных новым порывом ветра.

— Бери все… Бери дом, бери виноградник… Только хотя бы за двенадцать денариев…

— Подписывай.

Откормленные буйволы втащили в тупик гигантские цистерны. Невесть откуда прибежавшие расторопные рабы-пожарники качали воду из цистерн, поливая пылающие стены. Другая группа уже рыла вокруг виноградника канавы, преграждая путь огню.

— Ты спас моих детей! — Горевавшая женщина спрыгнула с груды вещей, схватила руки незнакомца, покрывая их поцелуями.

Тот брезгливо поморщился:

— Каких детей, безумная женщина? Харикл, поставь охрану. Молодцы, вовремя подоспели! Чуть поправим — и спустим все с аукциона.

— С аукциона?! Наш дом, виноградник?! — запричитала женщина.

Ушастый повысил голос:

— Мой дом. Мой виноградник. Твой муж их продал мне за двенадцать денариев. Вот его расписка. — Он показал на табличку.

— Добрый господин! За двенадцать денариев и одного вола не купишь!

Цетег оттолкнул жену, встал перед незнакомцем.

— Я продавал пепелище, а дом не сгорел. Ему с виноградником цена денариев двести…

— Кому нужно пепелище? Харикл, разгони бездельников! — Новый хозяин усадьбы равнодушно прошел мимо старого.

— Я продавал пепелище, — растерянно повторил Цетег.

— Погибели нет на этих пиявок, — ругнулся кривоногий сапожник. — Знаю я доброго Турпация! Раб из Самниума! Разбогател на наших слезах! Выкупился!

— И ползут, ползут в Рим… Скоро квириту и умереть негде будет, — мрачно сплюнул высокий оборванец.

— Говорят, война начинается. — Тщедушный, с желтым от лихорадки лицом разносчик холодной воды вытянул шею. — Митридат обещает всех рабов освободить.

— Правда? — встрепенулась старуха в черной греческой накидке. — Чует мое сердце: Понтиец за нас!

— За тебя, безродная тварь, может быть, — огрызнулся коренастый каменщик, — а не за нас. Пусть я поденщик, а мне нужна работа. Понавезли со всего свету рабов — свободному не продохнуть. Или самому в рабство, или в легионеры записывайся!

— Не тужи, Понтиец всем дело найдет! — подмигнула уличная менада, разубранная дешевыми побрякушками. — Накормит и пригреет!

Филипп, прислонившись к стволу старой акации, молча наблюдал. Трудно иноземцу найти союзников в этой стране. Лишь бесстыдная менада да выжившая из ума старуха гречанка верят в благодеяния Митридата.

Филипп спустился к Тибру. Желтая мутная река, сжатая мостами, торопливо пробегала городские кварталы и, впитав все нечистоты, всю нужду трущоб, выносила их в поля.

Над рекой, на маленьком форуме, темнели книжные лавки. Покупателей было мало: два подростка, хихикая, разглядывали какие-то непристойные свитки с выразительными рисунками; застенчивый молодой центурион спросил, нет ли руководства к писанию нежных писем.

Филипп окинул беглым взглядом названия книг: скверные переводы далеко не первоклассных греческих авторов, капитальный труд нового, как ходили слухи, римского главнокомандующего на Востоке Лукулла «О пользе вкусной пищи и высоком искусстве приготовления ее». Филипп подержал в руках увесистую рукопись и улыбнулся: двести кулинарных рецептов увековечил в тяжеловесных виршах великий гастроном и, наверное, больше всего этим прославит свое имя!

За вдохновенным творением римского консуляра теснились различные справочники. Филипп еще раз подивился духовной ограниченности римлян. Однако, подумал он, эта ограниченность не мешает квиритам быть сметливыми, энергичными и непреклонными в достижении намеченной цели. Азиатам многому надо поучиться у них.

Он обошел лавки, остановился на берегу и невольно вздрогнул: прямо перед ним высилась стена, за которой… «Да это же склады, отсюда начинаются их знаменитые продовольственные склады!» — с безотчетным страхом подумал Филипп и торопливо пошагал прочь.

На Востоке слыхали об этих складах. Но никто, даже самые искусные лазутчики азийских династов, не могли разведать, сколько модиев пшеницы, сколько амфор оливок, сколько сушеной рыбы хранится там.

Покорно и неизбежно текли и текли богатства из стран, подвластных Риму, к подножию Семи Холмов и прочно оседали здесь, за этой бесконечной, незрячей, без окон и дверей, стеной.

Уже на мосту Филипп еще раз оглянулся. Какая упрямая, поистине бычья силища дышала в этой бесхитростной, но крепкой кладке! Не стая острозубых волков-квиритов грозила миру дерзкими набегами, — нет, вся Италия, по-бычьи сильная, по-бычьи упорная, склонив могучие рога свои, оберегала землю Ромула и Рема. Где бы ни воевали римляне, за их спиной стояли эти склады: пища, теплая одежда, оружие.

Филипп провел рукой по лбу, как бы отгоняя все растущую тревогу. И на Востоке, собираясь воевать, запасались цари хлебом и вином для своих армий. В Тиритаке и Нимфее в огромных чанах засаливалась рыба, запечатывались смолой амфоры с маслом, на будущих путях Арея рылись колодцы… Но все это рассчитывалось всего на один поход, а если поход откладывался, запасы неукоснительно разворовывались. Мздоимцев, корыстолюбцев не устрашали никакие казни, хищения продолжались…

И все-таки, думал Филипп, несокрушимы не эти склады, будь они в семь раз обширнее и богаче, — несокрушимо упорство римлян, их единство, их умение ограничивать себя, уверенность, несмотря ни на какие поражения, в своей победе. Они гордятся своей свободой. На Востоке и купцы, и вельможи, и полководцы — рабы царя. Здесь же даже нищий может кричать на Форуме, хвалить или бранить самого Помпея. В этом их сила. В этом!