Черный альпинист - Юрий Ищенко

Поскольку на похоронах мать Тахира не присутствовала (мусульманкам не положено), а месторасположение могилы видела лишь на плане кладбища в кабинете директора комбината, то Тахиру пришлось долго бродить и пробираться по закоулкам. Грешным делом он и сам с трудом мог смутно представить, как выглядит семейная святыня. Тем не менее, был доволен, что отец лежит здесь, недалеко и в престижном месте, лишь вот за разруху, запустение и грязь очень хотелось набить морду какому-нибудь начальству. А мать заплатила за место пять тысяч тенге — это около тридцати ее зарплат.

Проспав сутки, чувствовал себя превосходно, как проснулся — позвонил шефу, задал еще один вопрос: не нашли ли еще Черного Альпиниста? Тот довольно вежливо ответил, что нет, но есть свежие данные о нем. И пять трупов по городу за ночь. И три красотки от пятнадцати до пятидесяти, которых изнасиловали поклонники Альпиниста.

Нутром Тахир уже ощутил: не отвертеться от гор, от Черного Альпиниста. Причем само на язык просилось дополнение — и от Смерти. Какая она будет — спокойная, тяжелая, черная или красная? Холодная и страшная, скорее всего. Поэтому и поспешил сюда, проститься с отцом, и еще — с любопытством и с интригой посмотреть, где живут покойники, чем им тут заняться можно. Ему понравилось, что даже сейчас, в середине октября, много цветов: синие ирисы, розовые и ярко-красные тюльпаны, охапки астр и хризантем буквально пропитали воздух сырым, приторным запахом сладости и спелости. Ему, как никому, были знакомы подобные ароматы — разлагающихся мертвых тел. Стоило запнуться и поддеть носком ботинка землю, сразу высыпали извивающиеся шнурки дождевых червей. Очень много было птиц, шумно ворочающихся в сплетеньях ветвей и высохшей листвы, за которыми не видно над головой неба. Птицы кричат, каркают, свистят, возятся, будто ругают людей и друг друга, летит вниз труха и сор, забиваясь в волосы и за ворот куртки. Наконец, он нашел могилу отца.

С ажурными новыми решетками, выкрашенными еще пахнущей ацетоном белой краской, с достаточно скромным временным памятником без надписей, лишь фотография в металлической оправе (постоянный назарет мать, по обычаю, заказала поставить через полгода).

Тахир постоял, осматривая, замечая подробности свежих похорон: следы от подошв на мягкой земле, почва, потревоженная штыками лопат, неаккуратно рассеянные комья глины со дна могилы. Даже увидел в углу отпечаток угла носилок, на которых был отец, там их ставили, прежде чем опустить в яму. Потребовалось закурить.

Подгреб руками листья и траву посуше, сел. Сидел молча около часа, иногда ему что-то вспоминалось: детство, разговоры, чаще просто лицо отца за столом, за дастарханом в Чилике, или обрывки разговоров. Он не хотел вспоминать — надо было сосредоточиться и почувствовать все, чем был для него отец. Свою любовь, уважение и вину понять и до конца почувствовать. И показалось, что совершил долг с честью. Вдыхал, вспоминая, запахи сырой, гниющей травы, парафиновых венков, наваленных на решетку, с вязью арабских молитв и слов почитания. Сделать надпись от него не решились — и правильно, оскорбился бы. Кислый запах от красных и желтых мокрых листьев, сырой щедрый аромат жирного чернозема…

А затем появилась Марина. Ей повезло, приехала позже, не потревожила и не помешала, нашла Тахира, когда он уже стоял за оградой, вроде бы готовый уходить. Курил.

— А, и ты сюда пожаловала… — сказал равнодушно.

— Здравствуй, это могила твоего отца?

— Да. Надписывать нельзя, обычай такой. Там он, внизу, сидит вот так, согнувшись, совсем еще целый. Как живой, — он зачем-то показал ей, как сидит в яме отец.

— Я нашла могилу своей матери, только что…

Он, будучи сейчас открытым горю и смерти, отреагировал:

— У тебя здесь мать? Ты говорила, что ничего о ней не знаешь.

— Да врала я, стыдилась. Она же отказница, оставила меня в детдоме. То ли сама захотела, то ли по требованию отца. Надеюсь, что из-за отца. Надо же мне хоть кого-то уважать и любить.

— А что ты о матери знаешь?

— Ничего, почти ничего. Отца знаю и ненавижу, он спился, совсем мразью стал. Ну ты в курсе, деньги ему посылаю. Когда мне шестнадцать исполнилось, спортсменкой и чемпионкой стала, он в детдом заявился. О себе, о матери рассказывал. А она с ума сошла вскоре после родов, когда одна оказалась, может быть, себе не простила. И вот нашла могилу, знала, что здесь. В девяностом умерла. Запущенная. — Марина показала руки, вымазанные землей: — Вот, прибрать попыталась.

Помолчали. Она тоже закурила. Тахир отошел к скамейке на соседней могиле и жестом пригласил присесть.

— Знаешь, до меня теперь дошло, в каком я смешном положении. Я не владею ни одним языком настолько хорошо, чтобы выразить себя, — сказал он неожиданно, посмотрел, словно ожидая, что рассмеется. — Не нахожу точных слов. Знаю уйгурский, но на бытовом, детском уровне. Знаю русский, но как-то его не чувствую, это неродное что-то. Ну, скверно знаю английский и немецкий… Будто немой, иногда надо что-то сказать, а не могу, не нахожу. Скажу — не то, неправильно, совсем не в ту сторону. Как калека — ползет на культях, а мечтает бегать.

— Тахир, для меня вообще поразительно, что ты задумываешься над такими вещами, — сказала Марина.

— Когда тебя интересовало, о чем я думаю? Я тебя любил, а ты меня никогда, — убежденно сказал ей муж.

— Наверное, так, — согласилась она.

— Мне часто казалось, что ты видишь во мне лошадь. Злую, — добавил непонятно Тахир. — Вряд ли мы когда-нибудь еще сойдемся. Я завтра попрошу тут, кого надо, развод оформить. Я не умею забывать, сама знаешь. За обиды всегда мщу, это плохо, отец бы отругал, но измениться пока не могу. Я бы, как твой Отелло, сейчас тебя задушил, будь моя воля.

— Знаю, — сказала Марина.

— Вины во мне не меньше, а больше, это и удерживает. И здесь не успокоюсь, сразу новая работа, завтра в командировку уеду. Тебе тут опасно оставаться. У тебя сейчас все нормально, эксцессов еще не было?

Марина отрицательно покачала головой.

— Ты не бойся за Тимурку, пока ему безопасней будет у матери, в Чилике, или даже в Китае, здесь за границей наши родственники живут. Но она сына тебе вернет. Я пока не знаю, как со мной будет… Воспитай его, чтобы знал, что он уйгур и отец его тоже уйгур, ладно?

— Может быть, все так и будет, — сказала ему Марина.

— Хорошо, я рад, что не ругались. Помощь тебе и мать и брат окажут. Деньги все у матери, бери всегда, сколько надо. В Москву хотя бы год не езди, поверь, там тебе очень опасно. А теперь иди, я хочу помолиться, — закончил Тахир.

— Хорошо, я пойду, — она встала и, не оглядываясь, пошла в глубь кладбища.