Тарлан - Тагай Мурад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы уже и ходили…
– Куда ходили?
Тут уже весь кружок прислушиваться к разговору начал.
Бабка Киммат, через одну женщину сидевшая, ушки навострила.
– К святому Суфи Аллаяру ходили, – говорит матушка.
Стала бабка Киммат головой качать туда-сюда:
– Ой, бедна-а-ая, ой, бедняжечка!
– Поклонились могиле его. Услышал, думала, святой вздохи мои, надежда в душе зародилась…
– Ой, несчастна-а-ая, ой, невезучая-то какая! – приговаривает бабка Киммат.
– Потом к слепой Худжар съездили…
– Ой, мытарства какие! Видать, так уж ей за что-то суждено!
Матушка края платка, на грудь свисавшие, на плечи перебросила. Гроздь винограда взяла, да и в сторону бабки Киммат запустила.
Угодила как раз в физиономию, брызнул сок и потек по бабке.
Поднялась матушка в сердцах с места, вот-вот на бабку Киммат набросится, клочки полетят…
Тетка Барчин матушку нашу, от греха подальше, схватила, не пускает. За локоть тянет, подальше-подальше отталкивает:
– В жижу камень не кидайте, себе в лицо попадете! Успокойтесь, подруга, она вам не ровня!
У матушки ни кровинки в лице не осталось. На свое место, задыхаясь, опустилась. Руки похолодели, дрожат. Колени обхватила и давай рыдать.
– Один раз я стерпела, Барчиной моя, второй раз! – всхлипывает. – Еще родственница называется! Да чтоб я поминальный плов ела, чем такую родственницу иметь!
Взбеленилась бабка Киммат.
– Я тебе, собака, хоть одно плохое слово сказала? – завопила. – Питье тебе, собака, что ли, хоть раз горькое дала? Я ж тебя, собаку, жалеючи несчастной назвала!
– Хотела перепелка соловьем запеть, да охрипла! – одна из женщин говорит.
Взвилась бабка Киммат, ладони широко раскрыла:
– Омин! Меня, бабушку невинную, седину мою не уважив, ударила, дай бог ей так бесплодной и сойти в могилу! Дай бог, чтоб до моих лет не дожила, молодой подохла!
Остолбенели женщины, только головой качают.
– Дай бог, чтобы то, что у вас изо рта вышло, в вашем воротнике застряло! – говорит тетка Барчин.
Матушка сидит, поддержки ищет, защиты.
Глазами, слез полными, вокруг оглядывается.
Видит, внизу стоит растерянно отец наш. Представила, как пойдет к нему сейчас, как запричитает, выплачется.
Но тогда перед всеми уже стыд будет.
Все глядит сквозь пелену на отца нашего, глядит с тоской.
А слезы все льются. Уже все рукава ими промочила.
– Одна я в мире такая бездетная, – причитает всё. – Сколько настрадалась, что потомства нет! Все верю, все еще надеюсь… Дети ведь и рано бывают, и поздно бывают… Одним детей бог утром дает, другим – под вечер…
– Да, Аймомо моя, после зимы всегда весна приходит, а вороны пусть себе каркают!
– Я ж ее, Барчиной моя, видела, как есть видела! Мне ее сам Бог в сон вложил, в сердце вложил! Что делать, разве времени мало было, чтобы в утробу мою ее вложил… Все сны ею переполнились, все сердце переполнилось. Что делать, никак утроба моя не наполнится, чрево не затяжелеет… Видела же я ее, Барчиной моя, в полуденный сон, в самый полдень! Сидит с подружками под нашим тутовником и в «босмалым» играет. Мне не верите, Алапар, собака наша, подтвердит. И в одно и то же не играла, а в двенадцать видов… и ни разу не сбилась… Особенно в «невесту» здорово сыграла! Подружки так прямо рты и разинули! Вот только имя ее узнать я не успела, Барчиной… Рабии дочка заплакала, я и проснулась. Глаза снова закрыла, чтобы ее еще разок увидать, а она уже больше не явилась. Все равно еще явится, вот увидите, Барчиной! Приведу вот ее сюда, скажу, чтобы перед всеми вами в «басмылым» сыграла!
– Да чтобы ангелы это услышали и «омин!» сказали!
4
Отец наш внизу разговор этот слыхал, но виду не подал. Виноград срезал-срезал да на осиное гнездо наткнулся.
Осы внутри кишмя кишат, друг к дружке теснятся, жужжат. А если снаружи какая угроза появится, тут же все поголовно отпор дают. Вылетят, обидчика в глаза или уши изжалят.
Натянул отец наш чапан на голову, рукава на плечах скрутил. Руки оголенными оставил.
Нагнулся тихонько, виноградную плеть, на которой гнездо висело, встряхнул.
Закопошились осы, заволновались. Две-три ринулись, отца нашего в глаза и уши рассчитывая ужалить. Однако на чапан наткнулись.
Тогда на голые руки набросились, давай его – чим-чим – жалом колоть. Чим-чим-чим!..
Осы ли его – чим-чим – жалят или комары?
Отцу нашему все равно. До того на душе тяжко.
Окончили к полдню мужчины сбор винограда. Ушли с участков.
Женщины мужчин увидали, себя оглядели, быстро в порядок привели.
В некоторых гроздьях комья глины остались или вода проникла, те подгнили.
Такие гнилушки женщины сложили и в сторону от кишмишевого места отнесли.
Помятый виноград на припеке оставили. Он солнечным кишмишом будет. Тут он за лето от жары сам подсушится. Потому самый он полезный.
Женщины этот солнечный кишмиш отдельно разложили. За кишмишевым местом огромный полевой очаг. Стали в нем огонь разводить.
Подогнул отец наш полы чапана, кушаком подвязал. По лестнице в очаг залез. Подсыпал в казан, в воду со щелочью, еще извести.
Растет в полях-пустынях один сорняк. Кишмишники этот сорняк нарвут, в груду соберут. Подожгут, с нее вода по капельке стекает. Если эту воду с золой смешать, как камень затвердеет. Сам серый, и запах у него острый.
Это самая щелочь и есть!
Забурлил кишмишевый казан.
Отец наш черпаком вскипевшую воду помешал, прочистил, в чистую посуду слил. Начисто казан вымыл.
Снова щелочную воду с известью обратно в казан слил.
Пламя в очаге поддерживает, чтобы не погасло.
Женщины виноград в корзины складывают. Парни корзину за петли берут, отцу подают нашему.
Отец наш ногу в край очага упер. Корзину аккуратно за петли берет. В кипящий казан, где вода пыхтит, погружает.
Стал виноград желтый-прежелтый.
Протянул отец наш пареньку корзину.
Паренек дал снизу воде со щелочью и известью – шур-шур – стечь и отнес корзину на кишмишевое место.
Стали женщины обработанный виноград раскладывать. Отдельно – жавуз, отдельно – хусайни, отдельно – бескосточковый. У каждого сорта свой вкус, своя сладость.
Теперь еще недельку виноград на солнце полежит, в желтый-прежелтый кишмиш превратится!
5
Когда уже домой собрались, бригадир появился.
Отец наш бригадира в сторонку отвел. Намерение свое высказал.
Удивился бригадир. Причиной поинтересовался.
Молчит отец наш. Глаза скосил, головой встряхнул. Про себя думает: «Не могу я, ука, с нашими ладить, все время язык за зубами держать… Если б раньше пришли, сами бы услышали, какой там, наверху, разговор был…»
Высказал, как мог, бригадиру мысли свои.
– Так вот оно, бригадир, так
