Блюз чёрной собаки - Дмитрий Скирюк

— Это что же получается, — задумчиво чеша в затылке произнёс я. — То ли те ребята хоть и выросли, а всё ещё малюют, то ли все дети видят мир одинаково, то ли… хм…

Я умолк. Посмотрел на Тануку. Та демонстративно пожала плечами, надула розовый пузырь жевательной резинки, но поймала укоризненный взгляд библиотекарши и поспешила выбросить жвачку в мусорную корзину…

— А ты не думаешь, — сказала она, вытирая пальцы платком, — что это те, которые из лагеря, опять пришли?

— Тьфу на тебя, — беззлобно бросил я, закрывая подшивку. — Я не верю ни в каких пришельцев… Э-э… — Я встал, огляделся и направился к конторке. — Извините, где у вас ксерокс?

Через пять минут, выходя из «Пушкинки» со стопкой ещё тёплых ксерокопий, мы встретили сияющего как прожектор Толика.

— Отгадал! — объявил он нам.

— Что отгадал?

— Обитателя мавзолея отгадал.

— А… Ну и кто он?

— Мао! Вот ведь, а?.. Слушай, Жан, такой ещё вопрос, никак не вспомню: в слове «изъян» мягкий знак или твёрдый?

— Изъян, — вдруг сказала Танука, прежде чем я успел открыть рот, — он у кого мягкий, у кого — твёрдый… Вообще, у тебя библиотека под боком, возьми словарь и посмотри. Всё. Пошли, Жан.

— У…

— Спасибо за помощь, — сказал я. — Пока.

От Пушкинской библиотеки до Слудской горки примерно двадцать минут неторопливым шагом. К половине пятого мы с Танукой миновали гастроном и вскоре уже были у ДК. Вахтёр на входе вопросил «Куда?», и, пока моя спутница вела переговоры, я успел разглядеть маленькую афишу, пришпиленную возле входа. В программе значились свердловский DJ Dark и наши: «Vorongray» и «Kabinett Der Sinne». Как ни странно, нас впустили. Внутри было прохладно и пустынно. Из зрительного зала доносились приглушённые голоса и звуки — там настраивали аппаратуру.

— Ну? И что нам тут делать три часа? — поинтересовался я.

— Сейчас. Подожди здесь, — попросила Танука и исчезла из виду, оставив меня в одиночестве.

Она ушла, и я вдруг остро почувствовал собственную никчёмность. На концертах я не был, наверное, лет десять, а на репетициях и того больше. Накатили ощущения, давно забытые. Стоять и подпирать колонну было не в кайф, и я начал слоняться из зала в фойе и обратно. Люди вокруг не обращали на меня внимания; кто-то курил возле входа, трое чуваков в уголке причащались из фляжки и обсуждали свои дела. Никого из знакомых я не встретил и в итоге пробрался в зал, облюбовал кресло в последнем ряду и стал ждать. Ребята на сцене что-то разматывали подключали, двигали, настраивали, светловолосый парнишка в центре зала колдовал над пультом и отдавал команды, а я сидел и размышлял.

С какого времени, по какой причине я перестал ходить на концерты? Как-то раньше я не заморачивался этим. Наверное, это случилось в середине 90-х, после концерта группы «Чайф» в Перми. Да, точно. Осенью. Не счесть, сколько в моей жизни было концертов и всего такого, — тот же «Чайф» я слышал много раз, но в тот вечер, должно быть произошёл пробой. Адреналин, тестостерон, компания друзей, девчонки, две бутылки пива плюс ударная доза уральского рок-н-ролла золотого периода — и крыша дельтапланом рванула на юг. Помню, кончился концерт, я выбрался на улицу с толпой людей, долго стоял, шатаясь как пьяный, глядел на звёзды, глубоко вдыхал сырой холодный воздух и молчал. А потом час или два, до поздней ночи, шатался по городу. Меня трясло. Никогда ещё мне не было так страшно и восторженно. На меня снизошло какое-то детское, изначальное ощущение реальности бытия, словно рухнула невидимая стена, разделявшая мет и мир вокруг, и я вдруг с безжалостной резкостью понял это — вершина. Больше так никогда не будет. Сколько б я ни посетил ещё концертов, сколько б ни пытался повторить, вернуть это состояние — ничего не выйдет, хоть напейся, хоть заколись. Так бывает: если на аккумулятор подать слишком сильный ток, передержать его в зарядке, ёмкость упадёт — раз от разу он будет брать энергии все меньше, пока не сдохнет окончательно. Нечто вроде этого произошло со мной — «заряд», который я получил в тот вечер, оказался максимальным. Я был уже не мальчик, мне исполнилось двадцать семь, юность, в общем, была позади и гарантийный срок моей «батарейки», видимо, истёк. Сперва я не придал этому значения — гнал прочь дурные мысли и старался жить как прежде. Только ничего не проходило. На меня всё чаще стал наваливаться сплин, я стал подвержен резким сменам настроения, расстался с девушкой, ушёл с работы, устроился в студию, но в уголках моих фоторабот теперь всегда проглядывала осень. С той поры я буквально физически стал ощущать, как из меня, сквозь разошедшиеся швы, сочится горький и сухой электролит моей души.

И я перестал ходить на концерты.

— Вот ты где! А я тебя заискалась. Пошли с нами.

Я вздрогнул и заморгал. Обернулся. Сзади стояла Танука, рядом с ней — субтильный паренёк с длинными волосами. В зале всё было по-прежнему — басист на сцене пробовал струны и непрестанно требовал дать звук на мониторы, звукооператор двигал рычажки и вяло с ним ругался через микрофон.

— Куда «пошли»? — растерялся я.

— Сейчас объясню. Это Хельг. Хельг, это Жан.

Я встал, пожал протянутую руку и всмотрелся парню в лицо.

— Вроде я тебя где-то видел…

— Я тебя тоже где-то видел, — хрипло ответил тот, покашлял в кулак, на мгновение задумался, потом предположил: — Не у Сороки дома?

— Ах, точно — ты же из группы! — Теперь я припомнил, откуда мне знакомо это узкое лицо в обрамлении чёрных волос — только тогда они были собраны в хвост. Как всё-таки сильно меняет человека причёска… Звали его, кажется, Олег. Я и не вспомнил бы, но прозвище от имени недалеко ушло. — Ты вроде поёшь?

— Точняк, пою, — криво улыбнулся он, затем посерьёзнел: — Слушай, Жан. Танука сказала, ты на гитаре играешь. Это правда? Ты серьёзно можешь или так?

На секунду я опешил.

— Я?! — Для верности я ткнул себя пальцем в грудь и затряс головой: — Не-ет… Вы что-то путаете.

Я глянул на Тануку: та невозмутимо жевала свежую резинку и рассматривала парня за пультом, будто ничего интереснее в жизни не видела и разговор её не касается. Хельг растерянно поднял брови. Повернулся к девушке:

— Ты же сказала, он играет.

— Играет, играет, — спокойно подтвердила она, продолжая разглядывать оператора. В полумраке зала я не мог разглядеть ни её глаз, ни выражения лица, видел только белые волосы. Я растерялся. Потом разозлился.

— Да какая гитара, о чём вы? — закричал я. — Ничего не понимаю… Что ты им наплела?

Танука вздохнула и наконец соизволила повернуться к нам.

— Хельг, поброди минут десять, хорошо? — резко попросила, почти потребовала она. — Всё будет о'кей. Я обещаю.