Идолов не кантовать - Сергей Нуриев

Дабы уберечь свинью от преступных посягательств, отшельник втащил животное в холодный коридор и посадил на цепь как собаку. Катька довольно усердно противилась, но, почуяв настроение хозяина, смиренно дала привязать себя к дверной петле.

Три дня Афанасий Ольгович крепился. Чтобы не выдать себя неприятелю, приходилось воздерживаться от включения света, телевизора, радиоприемника и других электроприборов. Но если эти неудобства сносились вполне терпимо, то к остальным приходилось приноравливаться. Главные тяготы и лишения затворничества были связаны с пребыванием человека и животного в одном законсервированном помещении. К исходу четвертых суток фермер уже явно осознавал разительное отличие свиньи от кошки и прочего домашнего зверья.

Во-первых, после нескольких часов затишья Катька разразилась истерическим визгом, требуя освобождения от пут.

Во-вторых, бессовестная тварь в три дня сожрала не только свою похлебку, но и все хозяйские харчи.

В-третьих, — и это было самое ужасное, — парнокопытное источало такой тяжелый дух, какой не может исходить даже от сотни не мытых котов. Зловоние, просачиваясь в дверные щели, заволакивало комнаты туманом, и у отшельника кружилась голова.

И наконец, свинья попросту не давала спать. Ночи напролет она заливалась то провинциальным храпом, то корабельной сиреной, выражая таким образом скорбь по усопшему кабану.

Цап не выдержал. Ради собственного спокойствия и продолжения свинского рода было решено раздобыть Катерине партнера.

Если все дороги мира, как известно, ведут в Рим, то козякинские пути непременно сходились на базарной площади. Во всяком случае — в базарные дни.

Сюда приходят все. Граждане среднего достатка приходят что-нибудь купить. Зажиточные — тоже купить, но что-нибудь подешевле. Сначала они долго бродят вдоль прилавков, брезгливо ковыряют товар пальцами и, только изрядно поморочив головы продавцам, вздыхая, раскошеливаются. Человек бедный идет сюда, чтобы пошпионить за богатыми, справиться для порядка о ценах и, если удастся, выяснить у другого бедного, где это люди столько наворовали, что стали богатыми.

Задолго до открытия магазинов захватываются стратегические торговые ряды. Это тонкая процедура, сопряженная, как правило, с эмоциональными перепалками и изредка — с рукопашными схватками. Застолбив место, продавцы сала выстраиваются в очередь за весами. Розовые молочницы натирают сверкающие литровые банки и ревниво косятся на творог конкурентов. Разворачиваются широким фронтом автолавки, присланные ближними и дальними сельпо. Крестьяне волокут на разделку к мяснику задубевшие туши.

Мясник для торговцев — человек уважаемый, но сволочь. Вот он хватает своими ручищами тушку убиенного теленка, вот кладет на колоду, позевывая, берет топор, целится и — хрясь! хрясь! — дело сделано, нет теленка. Частник собирает корявые обрубки и покорно наблюдает, как все та же ручища с татуировкой "Лара", хватает самый лучший, самый нежный кусок молодой говядины и прячет его в грязный фартук. Частник уходит и по пути грустно подсчитывает, на какую сумму потянул бы экспроприированный кусок. А на плаху уже несут очередную цельную свинину. Да, нужный человек мясник, однако сволочь.

К семи часам утра стекается базарный люд. Жизнь кипит и бьет ключом до самого полудня. Сюда идут с итузиазмом, словно на маевку. Только скучный обыватель может полагать, что колхозный рынок — это просто место, где покупают квашеную капусту или продают клееную велосипедную камеру. На самом деле это место деловых встреч и тайных свиданий, место порождения свежих сплетен и захоронения надоевших слухов. И потому довольными отсюда уходят все. Владелец дырявой камеры спешит домой в весьма приподнятом настроении, несмотря на то что не нашел спроса на свой товар. От одной только мысли, что представитель президента пойман на взятке, у него светлеет душа. Даже тот, кто не сумел найти здесь квашеной капусты на свой вкус, недолго будет горевать, ибо его утешит весть о внебрачной беременности директорши музыкальной школы.

Афанасий Ольгович Цап был одним из немногих посетителей рынка, которые общепознавательным целям предпочитают мелкособственнические интересы. Попросту говоря, он пришел купить кабанчика, способного заменить почившего Бормана.

Едва войдя в центральные ворота, подпольщик подвергся нападению четырех нищих цыганок.

— Молодой человек, стой, — сказала старшая, блеснув золотыми зубами. — Давай денег, сынок, я тебе погадаю на счастье.

— Не нуждаюсь, — промямлил Цап, сворачивая влево.

— Тогда дай, чтобы не погадала, — вцепилась другая черноокая, — а то всю правду скажем.

— Отстаньте, — огрызнулся он, подаваясь вправо.

Но цыганки оказались более щедрыми и одарили убегающего фермера бесплатными пророчествами:

— Ай-ай-ай, сынок, жадный ты какой, Христа на тебе нет, ну мы тебе и так всю правду скажем. Зубки у тебя выпадут, глазки ослепнут, ротик перекосится, животик…

Что произойдет с его животиком, фермер не расслышал, но догадался. Наверняка животик обещал вздуться. Что же еще умного могли накаркать эти дуры гадалки?

С перепугу Афанасий Ольгович шарахнулся к киоскам и тут же попался в сети торгового магната. Подпольщик очутился в узком коридоре, сдавленной с обеих сторон глухой стеной железных будок. В будках сидели реализаторы и, самодовольно поглядывая на проплывающий за окном люд, украшали витрины всякой заморской всячиной. Цап безропотно позволил нести себя по течению. На заграничные этикетки он не смотрел принципиально. С мешками на плечах брели хмурые селяне и, отчаянно вытягивая шеи, искали выход. Прилипнув лбом к стеклу, у киоска стоял неопрятный гражданин. Это был бомж Бруевич.

— Дайте хоть одним глазком на сытую жизнь позырить, — плаксиво взывал он.

— Пше-о-л, мор-рда, — отозвался продавец, захлопывая окошко.

То здесь, то там из толпы выныривали темные личности и сосредоточенно цедили: "Доллары, марочки, золото покупаю, доллары, марочки, золото…"

— Дармоеды, — шептал Афанасий Ольгович, когда темные личности отходили достаточно далеко, — Сталина на вас нету. Вот он бы вас… на Колыму… золота бы на всех хватило…

— Дональды! Дональды! Дональды! — заорала в самое ухо мордатая цыганка, удивительно похожая на четыpex гадалок сразу.

От неожиданности затворник едва не упал в обморок.

— Жвачки! Жвачки! Жвачки! Мальчики и девочки, жвачки!

Свиновода взяло зло. Загребая своими короткими ножками, он попытался ускорить ход. Где-то в конце туннеля мелькнул просвет. Свиновод рванул что было сил…

Выскочив на свободные базарные просторы, он остановился отдышаться. Наконец, сориентировавшись, Цап оглянулся, плюнул в сторону злачных ларьков и подался к местам торговли живностью.

Путь ему перерезал пожилой кавказец, толкавший перед собой тележку с бидоном. Кавказец, одетый поверх тулупа в рваный белый халат, долго и грустно смотрел на фермера.

— Чего? — насторожился Афанасий Ольгович.

Кавказец погрустил еще какое-то время, затем набрал полную грудь воздуха и тоскливо замычал:

— А-а-бэ-эд для ба-га-а-атых! А-а-бэ-эд для ба-га-а-атых!

Завхоз, видя, что больше ничего плохого не будет, обошел странного человека и, не оглядываясь, потрусил в прежнем направлении.

Здесь пахло навозом и сеном. Шеренгой лежали курицы со связанными лапами. Старый жилистый петух с pваным гребнем, оказавшийся единственным кавалером, очень волновался, воинственно хрипел и силился взмахнуть свободным крылом. Серый гусь, выглядывающий из мешка, следил за этими неуместными порывами большим ироничным глазом.

Афанасий Ольгович почувствовал себя в своей тарелке. Он неторопливо расхаживал среди живности, приценивался и недовольно крутил головой. Задержавшись возле черной равнодушной козы, фермер долго ее изучал и наконец язвительно спросил:

— Почем скот?

Старушка, державшая козу за веревку, обиженно поджала губы.

— Так почем, почем? — повторил Цап и многозначительно запустил руку в карман.

Хозяйка покосилась на рогатый товар, потом на копошащуюся в кармане руку покупателя — деньги, должно быть! — и прошепелявила:

— Та это кофа.

— Коза? Ах, коза, — разочарованно произнес подпольщик. — То-то я вижу, рожки да ножки. А почему у нее такой рог кривой? Бодается, да?

— Та не-е… Она фмирная. Катькой фовут, — старушка ласково погладила смирную Катьку. — А молока дает — пропафть.

— Какая-то у ней кличка свинская, — пробормотал Цап. — А бодаться, значит, не бодается?

— Та не-е, — вновь запела бабушка, не спуская глаз с набитого кармана, — это такая фмирная…

— Жаль, — оборвал капризный покупатель, если б бодалась — я бы взял. — Вместо денег он извлек скомканный платок и громко высморкался, напугав козу.