Том 9. Рассказы. Капкан - Синклер Льюис

— Это зависит от того, что вы имеете в виду, сэр. Я преподаю английский язык. Я не…

— Вы понимаете толк в поэзии, в очерках, в документальной литературе?

— Полагаю, что да.

— Я до некоторой степени ваш коллега… Байрон… — Он умолк, так как его душил кашель. Притаившаяся у кровати женщина терпеливо и медленно обтерла ему губы. — …Байрон Сэндерс мое имя. До последнего года я сорок лет был издателем «Кеннуит бикопа».

Тошнотворная вещь человеческое тщеславие! В этот благоговейно-торжественный час, слушая мольбу умирающего, я все-таки почувствовал удовлетворение, сравнивая свое солидное положение ученого с работой издателя какой-то мелкой газетки с ее рекламами патентованных средств и с двумя полосами новостей о корове Джонса Брайна и плоскодонной лодке Джонса Смита.

Доверчиво глядя мне в глаза, Байрон Сэндерс продолжал:

— Я протяну недолго… Оно надвигается все быстрее… Раздумывать уже некогда. Я хочу, чтобы вы забрали литературное наследие моего отца. Человек он был нехороший, но это был гений. Здесь у меня его стихи и письма. Я много лет собирался прочесть их, а теперь уже поздно… я не могу их обнародовать. Вы должны…

Он опять отчаянно закашлялся и стал задыхаться. Тихая женщина бесшумно приблизилась и сунула мне в руки коробку с документами и груду записных книжек, которые лежали до этого на кровати.

— Вам надо уйти, — шепнула она. — Скажите «да» и уходите. Он больше не выдержит.

— Вы это сделаете? — с мольбой в голосе обратился умирающий гигант ко мне, чужому человеку.

— Да, да!.. Конечно… Я обнародую их, — пробормотал я, в то время как женщина подталкивала меня к двери.

Я пробежал по лестнице, потом через медно-красный сосновый лес и веселый открытый мыс, овеянный морским ветерком. Я знал, что может представлять собою поэзия этого несчастного «гения». Какие-нибудь рождественские вирши и стишки, где рифмуются «розы» и «грезы», «любить» и «забыть». Честно говоря, меня все это раздражало. Я с удовольствием вернул бы этот литературный скарб мистеру Сэндерсу, но поступить так было невозможно. Раз в жизни я проявил благоразумие: унес все рукописи домой и постарался о них забыть.

Но на следующей неделе в очередном номере «Кеннуит бикон», который я обнаружил в гостиной миссис Никерсон на столе поверх плюшевого альбома, я прочел, что Байрон Сэндерс, «основатель и в течение долгих лет высокоуважаемый издатель» этого еженедельника, скончался.

Я стал разыскивать его родственников, которым можно было бы передать поэтические творения его отца. Но таковых не оказалось. Байрон Сэндерс умер бездетным вдовцом.

В течение ряда месяцев эти докучливые бумаги валялись в моем письменном столе в университете. В первый день рождественских каникул я вспомнил, что не прочел еще ни единого слова из этих стихов, и писем.

Куинта Гейтс ждала меня к чаю без четверти пять, и я мечтал о безмятежном общении с нею. Утомленный после только что завершенного учебного семестра, я был в каком-то неуравновешенном состоянии духа и вдруг решил хотя бы бегло просмотреть жалкие вирши Джэсона Сэндерса. Это было в четыре часа. И только после девяти слабое ощущение голода вернуло меня в мою комнату, к угасшему камину.

За эти пять часов я открыл гения. Стихи, над которыми я так безобразно издевался, оказались вершиной творческого великолепия. Я встал и громко крикнул. Прислушался к звуку своего голоса, раскатившемуся по пустынному помещению университета, и снова крикнул. Сказать, что я был взволнован, — это слишком бледное определение. Какая тут к черту «Жизнь Бена Джонсона»! Я очень пристрастно относился к своей работе. Она должна была принести мне славу. Но вероятно, что-то более высокое, чем честолюбие, вплелось в чувство уважения, которое я питал к Джэсону Сэндерсу — нечто вроде восторга создателя и гордости отца. Я порядком проголодался, но, презрев это, продолжал шагать по комнате. Мне казалось, что я где-то вне действительности. 1918 год был фантастически нереален, потому что я уже несколько часов жил в пятидесятых годах прошлого столетия. Тут было все: рукописи, к которым никто не прикасался с тысяча восемьсот пятидесятого года, в каждом их сгибе был аромат семидесятилетней давности: дневник, дагерротипы, письма, сохранившие свою свежесть. Письма от Эдгара По, от Эмерсона, Торо, Хотсорна и молодого Теннисона… Дневник велся с перерывами пятнадцать лет. В нем было достаточно данных для того, чтобы воссоздать историю жизни Джэсона Сэндерса, родившегося в 1825 году и, по-видимому, умершего в Греции в 1853-м.

Между мысом Код и океаном идет зловещая и нескончаемая война. То тут, то там океан поглощает какую-нибудь ферму или маяк, воздвигнутый на утесе, но в Кеннуите победила суша. Сегодня там песчаные отмели и теплые проливы, а сто лет тому назад была большая гавань, блиставшая сотнями кораблей, бурлившая новостями о финансовых крахах, гордившаяся китоловами, которые возвращались домой после многолетнего плавания у берегов Сибири, и кораблями из Вест-Индии, привозившими в изобилии ром, сахар и чуму.

Капитан Бэтюэл Сэндерс, владелец судна «Сэлли С.», находился на пути из Кеннуита в Пернамбуко, когда появился на свет его единственный сын Джэсон Сэндерс. Из этого плавания Бэтюэл Сэндерс не вернулся.

На каждом кладбище мыса Код рядом с маленьким молитвенным домом есть десятки надгробий с надписью: «Погиб в море». Теперь я знаю, что в Кеннуите одно из таких надгробий воздвигнуто в память Бэтюэла Сэндерса.

Его вдова, дочь священника, много лет возглавлявшего приход в Труро, была здоровая, аккуратная, хозяйственная женщина. Бэтюэл оставил ей небольшие средства. Она целиком посвятила себя домашнему хозяйству и приложила все усилия к тому, чтобы сын ее не ушел в море. Он не должен был умереть так, как умер его отец — совсем одиноко, последним из оставшихся на разбитом волнами судне.

У Сэндерсов был чистенький, но малоприветливый дом, ни одно из окон которого не выходило на залив. Жены моряков не очень любят смотреть на море, потому что их сильные молодые сыновья уходят туда, чтобы больше не вернуться. Миссис Сэндерс жила в своем низком коттедже с глухой стеной со стороны залива, страстно любя своего сына, но жестоко ограничивая все его стремления. Она была ему и матерью, и отцом, и любимой девушкой, и наставницей, и тираном. И это его угнетало. Он ласкался к ней, но боялся ее глаз, которые становились похожими на заледеневший уголь, когда она уличала сына во лжи.

На первых страницах дневника Джэсона — в ту пору ему было тринадцать лет — имеется негодующая запись о том, что его одноклассники уже работают клерками в банках или в качестве молодых матросов огибают на кораблях сияющие берега Азорских островов, а он все еще сидит за уроками, точно девчонка, привязанная к фартуку матери.

Когда возвращавшиеся домой молодые мореплаватели насмехались над Джэсоном, он принимал это как должное. Вероятно, он был трудолюбив и в меру порочен. Из кратких записей в его дневнике явствует, что однажды он избил Питера Уильямса, сына преподобного Абнера Уильямса, так, «что он едва мог двигаться». За эту провинность он был лишен права посещать молитвенный дом и стал отщепенцем, «скверным мальчишкой» поселка. Одноклассники презирали его и называли размазней, потому что он не пошел в море; их родители боялись его, так как он был известный драчун; его дядя Айра сердился на него за то, что он не захотел стать бакалейщиком, а мать негодовала, потому что у него не было призвания к священнослужению. Видимо, никто не давал себе труда понять этого юношу. Чтение в сочетании с одиночеством неизбежно привело его к писательству. В свежие предвечерние часы на мысе Код, когда па палевых дюнах шелестели бледно-зеленые травы, он сидел, подперев подбородок рукой, и смотрел на море с его беспокойными волнами и на веселые паруса, которые то широко распускались, то совсем исчезали, когда шхуны поворачивали их на другой галс. И вечерами под ритмический шум прибоя он пытался найти слова, которыми мог бы оправдать себя и свою мнимую смелость.

Когда Джэсону исполнилось двадцать лет, он сбежал из дома на рыболовной шхуне. А когда этот сильный двадцатилетний парень вернулся домой, мать избила его, и он, видимо, покорно снес это. В своем знаменитом дневнике он пишет но поводу этого случая следующее: «Мать поцеловала меня при встрече, а затем, будучи женщиной с причудами, неодобрительно относящейся к мужчинам моего характера, она сорвала с меня куртку и отхлестала меня куском китового уса, длинным и удивительно жестким. Я никогда не стану китоловом, если такой маленький кусочек кита может быть таким недружелюбным».

Благополучно завершив эту операцию, миссис Сэндерс, как женщина решительная, быстро женила юного пирата на соседке, которая была на четыре года старше его. Это была миловидная, набожная, но одаренная редкой тупостью особа. Через год у молодой четы родился сын — Байрон Сэндерс, которого я увидел умирающим старцем. Он родился в 1847 году, когдя Джэсону Сэндерсу было двадцать два года.