Самозванка. Кромешник - Терри Лис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Паскудные открытия совсем не радовали.
«Ты теперь Кромешник», — прошептала, улыбаясь, тьма.
А ещё Фладэрик наткнулся на донос с печатью Тэрглоффа. Ябедничал клятый канцлер на Корсака и на него.
Прелагатай мрачно улыбнулся, растёр загривок под неубранными волосами и подошёл к окованному железом колдовскому кодексу, зависшему над полом без пюпитра. Айрин не потрудилась даже перевернуть страницу. И Фладэрик прочёл исчерканный комментариями пращуров, ажурный разворот.
Пиктограммы и сепараторная ворожба, гоэтия65 и теургия66.
Те твари, что ждут, принюхивались из углов. И ночь как будто оживала. Адалин почти услышал пастушью свирель.
Самонадеянной глупости, тесным венцом натёртой и оттого воспалившейся, воистину нет предела. Упырь в безмолвной тоске воззрился на безответный фолиант. Чего безумцам не хватает? Зачем за Кромку лезут и сил тамошних домогаются? И без того ведь не найдётся равных могуществом в обширном околотке. У одного — Сартан на сворке, стая выжлецов и дивное собрание страстей, взращенных в подгорных мастерских. У второй — целое племя прирождённых убийц, кровожадных навий, практически не убиваемых и зачарованных до полного безволия.
В виду открывшихся обстоятельств на Розу следовало потратить ещё день-другой.
В покоях Её Величества, несмотря на свинцовую тяжесть предутренней тьмы, чары поддерживали влажный, дурманивший воображение полусвет. Ласково дохнуло в лицо гвоздикой, розмарином и вездесущей железной травой — духмяное сочетание баюкало королевское ложе.
Прогоркло пахло очагом и мехом.
Фладэрик отодвинул тяжёлую гардину, умудрился не свалить свечник, оплывший у самого прохода жировыми слезами едва ни до полу. И посмотрел на госпожу.
В жерле открытого очага ещё тлели наколдованным огнём головёшки, распространявшие проклятый смрад. Адалин с некоторых пор ненавидел запах огня в доме больше навязчивой пряности благовонных воскурений. А потому поморщился поганому обычаю и осторожно подошёл к постели.
Ложе Айрин венчало трехступенчатый постамент, обложенный шкурами и коврами, точно берлога дикаря. Равнсварт, во сне особенно очаровательная, раскинулась среди шкур ночным кошмара затворника. На диво привлекательная в развратном забытье. Хоть нежное лицо и выглядело пепельным в лиловом полумраке. Ресницы дрогнули и томно приоткрылись. Упырь, помедлив, опустился на корточки и непроницаемо улыбнулся. Потусторонняя прелесть полусонной госпожи завораживала не хуже, чем накануне.
— Фладэрик, — ласково мурлыкнуло распутное видение. — Куда ты? Разве уже утро?
— Скоро, — Упырь оглянулся на узкое окно и пожал плечами. Девица Равнсварт сладко потянулась, гибкая и пластичная на зависть всем замковым кошкам и придворным змейкам. — Мне надо идти, Ваше Величество.
— Куда же? — Синие омуты плутовски щурились. Скулы чуть заалели. Королева выскользнула из-под шкур и уселась боком, опираясь на руки. Юное нагое тело влекуще изогнулось в меховых волнах. — Ещё не рассвело…
— Самая пора для прелагатая, — напомнил Фладэрик и бережно погладил бархатную, едва розовеющую в полумраке щёку госпожи.
Айрин покачала головой:
— Ты странный, Адалин. До сих пор не могу тебя понять. Зачем тебе это?
— Преданность? — насмешливо поиграл бровями Упырь, не отнимая руки.
Равнсварт очаровательно поморщилась:
— Так это преданность тебя из моей постели гонит?
Томная после сна, выглядела королева даже краше вчерашнего. И Фладэрик нарочито призадумался над ответом:
— Как ни чудно. Не ты ли давеча досадовала на дотошность Канцлера и скрытность Второго Советника? На Древнюю Силу и прочие… радости?
— И это не может подождать? Ложись! Мне следовало тебя женить. На этой, с кем ты там был помолвлен? — Айрин небрежно встряхнула золотыми волосами и улеглась в мехах, сладко и ехидно улыбаясь.
— Зачем? — тоже усмехнулся Адалин, наклоняясь к лукаво кривящимся в предвкушении губам.
— Она б родила тебе детей и не выпускала из долины. А ты был бы со мной…
— Ерунда. — Упырь глухо рассмеялся, сжимая пальцами нежное бедро. Равнсварт одной рукой уже оплела подданного за шею, а другой направила его ладонь. — Звучит безумно.
— Ты прав, — выдохнула королева. — Наверное, я бы её убила. Ты мой, Фладэрик. Запомни.
Часть 4. Долина
…И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне…
И чёрная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
«Возмездие», А. Блок. 1910–1921.
Глава 1. Жилище
Сумерки случились внезапно. Как и погорелое, изуродованное поселение, к которому Мирко, спотыкаясь, выбрел из леса. За собой мальчик с трудом волочил перепачканную грязью и тошнотворно-смрадной, гнилой жижей, брызнувшей из памжи67, обомшелую рогатину.
Когда он рухнул с дерева на жуткую тварь, то сперва в горячке одурелого ужаса слепо отбрыкнулся, лягнул сипящее чудище, попытался вцепиться обломанными, мягкими, совсем для того не пригодными человеческими ногтями в скользкую, липнущую к пальцам шкуру. И, хвала Хозяину Солнца, благополучно слетел с приподнявшегося на дыбки, обескураженного буйным отпором уродища. Откатился по прелому валежнику, выдрал первый под руку подвернувшийся куст и, не помня себя от страха, пережитой за минувшие дни боли, голода и невыносимой, близкой к помешательству ненависти ко всем этим прожорливым страховидлам, поганым навьям, падким до чужих потрохов, принялся лупить по серому хребту, исступлённо подвывая.
Нечисть визжала, хрипела и металась.
«Маленький вещун» сам не понял, как умудрился выжить и, более того, одолеть тварь. Он лупцевал серое существо, даже когда то, рухнув, перестало дергаться, даже когда брызнуло что-то буро-чёрное, а в нос ударило зловоние. Даже когда в глазах потемнело. Очнулся мальчишка лишь поутру, весь перемазанный, с ломящими руками, рассаженными коленками и подранным боком. Не то об ветку зацепился при падении, не то бестия, издыхая, всё же задела.
Потом Мирко худо-бедно обтёр мхом грязюку с лица, залепил им кровоточащую ссадину, в прорехе рубашки выглядевшую совсем неважно, и зачем-то снова взял рогатину, обтряс остатки земли с комля и потащил за собой. «Вещун» понятия не имел, зачем делает всё это.
Мальчику казалось, он вот-вот проснётся на повети или у печки, где тёплый, сдобный дух сморил его после дневной беготни на подворье. И ласковая Ладка погладит по волосам, нальёт парного, сладкого молока, украдкой отломит горбушки на закуску… Или Добря, посмеиваясь в усы, оделит куском терпко-солёной, жёсткой, как вожжа, но такой вкусной сушёной рыбины. Потом «вещун» спотыкался, падал или натыкался на какую-нибудь корягу, всхлипывал, оглядывал неприветливый, седым лишайником поросший бурелом, через который упорно продирался, сознавал себя до сих пор не съеденным и упрямо шёл дальше.
Язвящий гнус, сбитые ноги и шатавшийся зуб тревожили его всё меньше. Пареньку
