Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины - Галина Артемьева

Мои накопления, начавшиеся сразу с огромной суммы, росли потом за счет экономии на школьных завтраках.

Мне ежедневно давали по 20 копеек. Танюсеньке казалось, что я в школе страдаю от постоянного голода. Она требовала, чтобы на каждой переменке я перекусывала. А мне в школе есть не хотелось вообще. Там чай подавали в толстых мутных пластмассовых чашках. Чай вонял помоями, а чашки воняли какой-то химией. Все вместе — гадость несусветная. Учащиеся массы пили. У меня получалось пить это только в случаях невыносимой жажды. Чай без сахара стоил одну копейку.

Я оставляла «несъеденные» деньги, мечтая купить на них собрание сочинений Жюля Верна.

В общем, за две четверти — зимнюю и весеннюю — у меня накопилось десять рублей. Рубль бумажкой, а остальное мелочью. Я обменяла в сберкассе свои накопления на красную хрустящую бумажку с портретом Ленина, спрятала ее в коробку с игрушками. Потом началось лето, я про свое богатство и не вспоминала.

И тут меня озарило! Я поняла, что надо сделать, чтобы у меня оказался подарок к новому школьному году от папы!

Я быстренько отскочила в другую комнату, к своей коробке, вытащила из ее недр заветную десяточку и сунула ее незаметно в карман папиного пиджака, который висел в прихожей.

Потом я побежала в комнату, где сидел папа, и снова принялась канючить:

— Пап, купи мне подарок… Па-ап…

Папа ласково отнекивался, мол, денежек все равно нет.

— А ты посмотри у себя в карманчиках, — убеждала я.

И он, просто чтобы отвязаться от меня, пошел за пиджаком, полез в один карман, в другой и вдруг!!! Неожиданно для себя обнаружил десять рублей!!!

Он даже глазам своим поначалу не поверил.

А потом ужасно растрогался.

— Золотые мои старики, — сказал он дрогнувшим голосом. — Подсунули незаметно…

— Вот видишь, — радовалась я. — А ты говорил, нет денежек.

— Я же не знал, — растерянно повторял папа…

Он тут же спустился и разменял в сберкассе деньги. И вручил мне три рубля.

— Тебе столько хватит?

— Конечно! — ликовала я.

За мной зашла подружка, и мы отправились в магазин одни. Она без папы, и я без папы.

— Мне три рубля папа подарил, — похвасталась я по дороге.

— Ого! — позавидовала подружка. — Много!

Ей папа никогда не дарил таких денег. Ну, 20 копеек — максимум. Он не был праздником, ее папа. Он всегда жил с ней.

Я купила кучу всего. И главное — чешский набор цветных карандашей в красивой железной коробке. Как же эти карандаши пахли! Не надышишься!

Карандаши радовали меня до окончания школы и даже дольше…

Мой папа уехал довольный, при деньгах после отпуска.

Я осталась с кучей подарков от него.

Жюля Верна я брала — книгу за книгой — в библиотеке.

И чем это хуже?

Я уезжаю!!!

Маму я видела очень редко. Раз в несколько лет. Я привыкла жить с Танюсенькой и очень любила ее. Но мама… Что-то внутри меня тосковало по маме. Я могла на улице заглядеться на женщину с толстой русой косой вокруг головы и даже пойти за ней, пытаясь заглянуть в лицо: а вдруг она — моя мама? Тосковала я по ней очень редко, только когда она приезжала, а потом надо было расставаться.

Мне вот-вот должно было исполниться девять лет. Мама впервые приехала к нам с моим младшим братиком Гришенькой (ему тогда было около пяти). До этого я видела только его фотографии. Я очень его ждала и мечтала познакомиться.

Гришенька — тихий, худенький мальчик, светленький, зеленоглазый, зауважал меня беспрекословно. Я учила его жить. Например, показала почтовые ящики в нашем подъезде и объяснила: «Пальчик туда не суй, там Змей Горыныч, откусит сразу же».

Бедный Гришенька поверил старшей сестре и боялся этого Змея потом долго-долго. До сих пор помнит…

Приезд мамы в тот раз начался с обиды на нее. Редко мы виделись, но когда виделись, она умела уязвить. Уверена — не нарочно. Так получалось. Уж очень разные мы с ней оказались.

Когда мама приезжала, я, конечно, выбивалась из колеи, капризничала. Наверное, ребенку надо накапризничаться в детстве. Пусть совсем немного, но столько, чтобы убедиться: есть те, кто любят его любого. А уж мамину любовь мне очень хотелось испытать. Мне хотелось, чтобы она меня пожалела, приголубила. Вот такую ПЛОХУЮ, капризную… Мне хотелось удостовериться, что я для нее ХОРОШАЯ, как бы себя ни вела. ХОРОШАЯ, потому что ЛЮБИМАЯ, СВОЯ.

А она этого совсем не понимала. По ее представлениям, когда я капризничала, я всегда была ПЛОХАЯ. Без вариантов.

В тот ее приезд, когда я опять начала капризничать, она, отвыкшая от меня совсем, вернее, привыкшая вяло любить меня на расстоянии, по фото, пришла в возбуждение. В гневе она крикнула на меня: «Варвар!» И обратилась к тете Тане, возмущаясь мной, как это сделал бы совсем-совсем чужой мне человек:

— Ну как можно жить с этим варваром?!

Это восклицание оскорбило меня.

Слово ВАРВАР звучало ужасно. Я не знала его значения. У нас его не потребляли. Звучало же оно очень зло: два повторяющихся слога с такими звонкими, раскатистыми согласными: ВАР-ВАР-ВАР-ВАР…

Воронье КАР-КАР-КАР было и то гораздо приятнее на слух…

К тому же незадолго до этого я случайно испачкала свое новое красивое платье. Вышла гулять, а рядом с домом стояла бочка с тягучим черным варом. Мы все в нее заглядывали, любопытствовали. Ну, я и сгубила свое платьице — вар ничем не отмоешь.

Я поняла, что для мамы я — вот этот самый черный, липучий ВАР.

ВАР, ВАР. ВАР…

И еще одно ощущение возникло. Я не смогла облечь его в слова. Но если бы смогла, сказала бы, наверное, так:

— Ты, значит, не смогла жить с этим ВАРОМ (и неправда, я не вар!), и отдала меня тете, как я даже куклу старую отдать не смогу, — насовсем!

Так что же ты сейчас ее подговариваешь не жить со мной? «Как можно жить с этим ВАРОМ!»

А куда же мне деваться, если тетя поверит? И что ты обо мне знаешь, называя меня так по-страшному?

Тетя, конечно, тебе не поверит. Она меня любит. Ты — нет. Но какое ты имеешь право не любить меня? Какое право имеешь отчуждаться?

Я — твоя? Или нет? Если нет — зачем ты здесь?

Почему тебе можно быть такой злой и нетерпеливой?

Но я этого ничего не сказала — да разве и смогла бы тогда перечислить это все, что так обрушилось на меня? Я просто постаралась забыть. Потом слово само вернулось. И возвращалось не раз… Тогда-то и появились эти вопросы.

Мама с братиком погостили у нас и стали собираться в обратный путь. Они купили много-много всего. Невиданное множество богатств. Гречку, много-много пряников, ужасно вкусно пахнувшие ванильные сухари. Огромный запас, на год наверное. Еще они купили гирлянды сушек. Они, эти маленькие сухие гремящие бублички, были нанизаны на грубую веревку, как бусы для великана. Я много раз видела, как деревенские тетеньки в черных плюшевых жакетах шли по городу, надев на себя вязанки сушек. Это не казалось смешным. Это делалось, чтобы освободить руки для другой ноши.