Том 2. Повести - Кальман Миксат
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юная Мари сделала грациозный реверанс.
Отец любовно представил ее тем из гостей, кто еще не знал девушку:
— Моя дочь Мари… мисс Мери.
Мисс Мери поцеловала руку пожилым дамам, потом, смущаясь и краснея, поздоровалась с мужчинами, а братцу Эндре аристократически протянула два пальчика.
— Bon jour, moo frere![27] — произнесла она, снабдив эту фразу таким количеством «р», какое только поместилось в ее маленьком землянично-розовом ротике.
— Прошу, прошу, господа любезные! — балагуря, приглашал в дом Чапицкий.
Гости, подгоняемые хозяином, направились в просторную столовую, где их ожидали накрытые столы, составленные в виде буквы «L» и украшенные огромными букетами цветов.
— Прошу покорно садиться. Легкая закуска… кусочек-другой не повредит — ведь обедать в Лажани придется поздно… Не стесняйтесь, рассаживайтесь, как если б вы были в трактирчике… Сколько имен. — Бог мой, сколько имен!
И, млея от удовольствия, он снова и снова оглядывал располагавшуюся за столами армию гостей.
Целая толпа слуг вошла в залу с блюдами в руках. Все они были наряжены в ливреи — но какие разнообразные! Один из слуг был одет камердинером, в панталонах и чулках; другой — в накидке из тигровой шкуры; третий сверкал гусарскими позументами времен Марии-Терезии; четвертый был выряжен в гайдуцкую форму старого образца — одежда на челяди сидела, разумеется, плохо, ибо шилась не на нее.
Хозяин, сдвинув брови, поглядывал на воспитательницу, хлопотавшую вокруг стола.
— Мадам Врано, что это за пестрые попугаи подают на стол?
— Вы часто говаривали, сударь, что любите старинный стиль, — оправдывалась мадам Врано, — любите вспоминать о тех временах, когда за столом вашего отца и деда прислуживала многочисленная челядь.
— Да, это верно… Enfin[28], признаюсь, вы правы, — проговорил Чапицкий, заметно умиротворенный. — Я действительно с удовольствием погружаюсь в воспоминания прошлого, и эти средневековые одежды помогают приблизить вкусы и обычаи наших предков к современным привычкам и вкусам.
— Вы мастер на эти дела, Чапицкий, — похвалила его госпожа Слимоцкая, разглядывая слуг в лорнет.
Случайно или же от привычки презрительно поводить носом, но только лорнет госпожи Слимоцкой соскользнул прямо в тарелку с супом.
— Ах, какая же я неловкая!
— Ничего страшного. Право же. Эй, Жан, тарелку! Слышишь, осел! Ну, что рот разинул? — разразился бранью Чапицкий. — Разве я не сказал тебе уже, что ты — Жан?
Бедный Янош, несмотря на свой прекрасный костюм, готов был сквозь землю провалиться от стыда и смущения.
Инцидент благополучно сгладился; угощение было превосходным, а что касается вин, то они были просто великолепными. В довершение ко всему хозяин дома мог столько рассказать о каждом вине, — из чьего оно погреба, какого года, — что так и хотелось поскорее отведать его. Вот это — любимое красное вино короля; хозяин получил его от вагуйхейского настоятеля… За сухими винами следовало сладкое.
— Ну, это специально предназначено для слабого пола, — угощал дам Чапицкий, — нектар, достойный божественных губок. Его называют «сиропчиком»; во всем мире имеется всего-навсего лишь одна бочка такого вина, и та находится у меня. Из какого винограда? Где изготовляют? Бог его знает! Одно точно — равного ему теперь нет. История этого напитка, между прочим, следующая: в тысяча восемьсот двадцать седьмом году продавали с молотка вина вацкого епископа, — после его смерти, разумеется, — и в подвале открыли помещение с заваленным входом. Там оказалась целая галерея винных бочек. В одной из них был «сиропчик». Когда обвалился вход в эту галерею, никто не знал. Так на чем же я остановился? Ах да, один харчевник купил «сиропчик» за бесценок, а мой отец случайно перекупил его для нашей семьи. Ясное дело, пьем мы его, лишь когда кто-либо из Чапицких рождается, женится или выходит замуж.
Гости наполнили свои бокалы «сиропчиком» и весело чокнулись.
— Оставьте хоть что-нибудь на свадьбу мисс Мери, — балагурил старик, подливая «сиропчик» гостям направо и налево.
Мисс Мери недовольно потупилась и в смущении покусывала шаль.
— Ах, папа, папа!..
Между тем одно блюдо сменялось другим — новым и неожиданным, хитроумно приготовленным, своего рода шедевром поваренного искусства: жаркое разных видов, компоты и сиропы, снова жаркое, всевозможные лакомства. Лукуллов пир и то не мог быть изысканнее.
Дамы не переставали восторгаться:
— Ну и ну, да это же чудо! Кто это приготовил? Ведь это от эперьешского кондитера, не правда ли?
— Нет, нет, — скромно отнекивался Чапицкий, — все это, так сказать, домашнего изготовления. Мы люди бедные, живем просто и питаемся чем бог послал. Я не терплю бахвальства. О нас, о бедных шарошанцах, все болтают, что мы нос задираем. Не рискнешь даже хорошую сигару закурить.
Тем временем тарелки менялись все чаще и чаще и появлялись все новые яства. Кое-кто из гостей стал уже протестовать.
— Пора и честь знать! А слуги все подносят и подносят! До коих пор это будет продолжаться? Мы здесь состаримся, господа.
Наконец Чапицкий сжалился над ними и, словно даруя собравшимся княжескую милость, бросил слугам:
— Ну, шалопаи, кончайте! Смотрите не вздумайте подать еще какой-нибудь снеди — пристрелю на месте. Все прочее оставьте на кухне.
Повинуясь этому приказу, гайдуки, гусары и лакеи беззвучно выскользнули из зала. А мне казалось, что, не распорядись предупредительный хозяин, изысканные кушанья еще целый день и целую ночь нескончаемым потоком следовали бы одно за другим.
В застекленной двери, которая была открыта, чтобы улетучивался сигарный дым, вдруг появилась здоровая баба. Нетрудно было догадаться, что это повариха. Ого, верно, она пришла браниться из-за оставшихся блюд.
Чапицкий вскочил с места, смущенный и рассерженный появлением поварихи. Я сидел как раз у двери и ясно слышал, как она сказала (хотя говорила она тихо):
— А кучерам что дать поесть?
— Ничего, — сердито буркнул Чапицкий.
— Да как же… ведь им и выпивка полагается…
— Неужели? — язвительно бросил хозяин дома.
— Уж поверьте, ваше благородие, коли четыре графа с голоду помрут, и то не будет такого шума, какой поднимет кучер если его как следует не накормят.
— Гм, пожалуй, верно, — проговорил Чапицкий задумчиво. — Так дайте им, душа моя, тетушка Макала, все, что только они пожелают.
Хорошие вина возымели свое действие: господа забыли о времени; тосты следовали один за другим: поздравляли жениха, невесту, счастливого отца. На тосты полагалось ответить — одна речь следовала за другой; кто-то уводил в сторону, это порождало новые тосты, а они вызывали ответные выступления. Пожалуй, лишь бациллы множатся так же быстро, как тосты, черт бы их побрал!
— Господа, господа, не следует забывать, что мы еще не добрались до места и стоим на пороге великой задачи.
— Мы-то уж добрались.
— Глупости! Задача-то ведь не перед нами стоит, а перед Эндре.
Наступил так называемый amabilis confusion[29], все заговорили одновременно; молодые люди пододвинули свои стулья к барышням и, образовав таким образом целую группу, занялись ухаживанием; особенно жужжали они сейчас вокруг Вильмы, одной из дочерей Недецкой, напоминая шмелей, вьющихся над цветком. Вильма была мастерицей светской болтовни, она рассыпала искры острот. И как свободно, непринужденно вступала она в споры и защищала свое мнение! Когда она выйдет замуж, то станет чертовски ловкой дамой.
Остальные девицы, по-видимому, тоже прекрасно себя чувствовали; впрочем, не скучали и мамаши, ибо благовоспитанные молодые люди из Шароша были обучены и мастерству заговаривать зубы.
— Послушаем дядю Богоци. Послушаем хрюкание резвящихся поросят, послушаем, послушаем!
— Не приставайте!
— Да полноте! В Лажани все равно будет не до этого, там-то уж будет празднество по всей форме, а здесь мы сами себе хозяева и не связаны этикетом.
Эндре в отчаянии то и дело поглядывал на часы.
— Но ведь это ужасно, мы опоздаем. Что подумают обо мне старики Лажани и Катица? Папаша, скажите, пожалуйста, гостям.
— Что сказать?
— Что пора ехать.
Старый Чапицкий покачал головой и в сердцах буркнул:
— Это невозможно. Ты понимаешь, что говоришь? Никогда еще Чапицкие не говорили своим гостям, что им пора уходить. Я скорее дал бы отрезать себе язык.
— Ну, тогда я скажу.
И Эндре поднялся с места, желая взять слово, но компания была уже навеселе, к тому же собравшиеся знали, что он хочет сказать, и озорства ради затыкали уши — все, даже барышни.
Все смеялись, кричали, шикали:
— Долой, долой! Не желаем слушать! Не желаем!
Эндре тоже рассмеялся и решился обратить все дело в шутку. Заметив на полке горки кусочек мела, он взял его и, подозвав к себе слугу по имени Матько, изящными круглыми буквами вывел на спине его синего суконного доломана: «Поехали, господа, иначе мне попадет».