Профессия — летчик. Взгляд из кабины - Илья Качоровский

Самолет буквально ворвался на летное поле незаметно и стремительно. Он стелился над землей на высоте 10-15 метров, а скорость была чуть меньше звуковой. Точно против того места, где мы стояли, его дотоле плавный полет внезапно преломился. Неведомо откуда взявшаяся колоссальная сила бросила его вверх. Дуга, которую он описывал, была крутой и упругой: зримо ощущалось борение двух антагонистических сил. Одна стремилась продолжать прямолинейную траекторию, другая, пересиливая первую, гнула прямую линию в дугу. Секунд 20 полета по дуге и самолет уже на высоте около 3-х км лежит на спине, едва различимый в голубой дымке вечернего воздуха. На секунду замерев в верхней точке, самолет сначала медленно, потом все быстрее устремляется к земле, оставаясь в перевернутом положении. Вот пройден вертикальный участок маневра, самолет находится в отвесном пикировании, он уже существенно увеличился в размерах и различим в деталях. До земли уже совсем немного сотен метров, а летчик и не думает выводить его из этого опасного положения. Самолет продолжает описывать нисходящую ветвь, будто летчик забыл о земле, которая (я знаю это) надвигается на него сейчас с катастрофической быстротой. Но Виктор Кириллович не торопится. Когда до земли осталось каких-нибудь полторы сотни метров, а угол пикирования все еще оставался достаточно большим, мне захотелось закрыть глаза, так как показалось, что высоты на вывод уже не хватит. И в этот самый момент траектория начала круто, но не судорожно, а равномерно, расчетливо ломаться. Вот продольная ось самолета уже горизонтальна, но он продолжает движение вниз, как бы «проседая» в воздухе. Вот нос самолета энергичным движением задирается выше и на высоте 10-15 метров самолет как бы замер, разом прекратив это леденящее душу снижение. И опять стремительное и неудержимое движение вверх, как облегчение, как разрядка после рискованного и жутковатого падения к земле. Когда угол кабрирования подошел градусам к 60-70, самолет неожиданно выпрямил траекторию и круто пошел по прямой верх. Одно быстрое четкое движение, и он уже лежит на боку. Две-три секунды полета, и таким же четким движением он поворачивается на спину, продолжая лететь по идеальной прямой, круто наклоненной вверх. Еще два четких поворота, и самолет уже в нормальном положении. Он уже плохо виден, и как бы зная это, летчик прекращает набор высоты, делая так называемый переворот на горке. И снова гигантская полуокружность несет его с высоты к земле. За обычными фигурами следуют двойные, фантастическим сплетением обычных элементов движения, кажется, нет конца. Опять возникает восторг-удивление: ведь самолет может только описывать дуги (горизонтальные и вертикальные), лететь по прямой и вращаться относительно продольной оси, но сколько удивительных и разнообразных сочетаний этих элементов может породить человеческая фантазия и исполнить профессиональное мастерство. В данном случае красота не только в самом движении-маневре, но и в том, как эти маневры выполнены. Все элементы исполняемого комплекса слиты воедино, каждый последующий элемент есть логическое продолжение предыдущего. Я не заметил ни одного лишнего звена, ненужной связки между отдельными фигурами. Все было едино, логично, целесообразно. Я представил себе на минуту исполнителя этой симфонии, и сразу вместе с невольно возникшей музыкальной метафорой возникла аналогия с музыкантом-исполнителем: то же вдохновение, та же гармония, та же филигранная техника.

Вспомнилось, когда в Воронеже, жена затягивала меня на концерты любимого ею пианиста Гилельса, я старался сесть так, чтобы видеть его руки. Техника его игры восхищала меня не менее чем извлекаемые из рояля звуки. И сейчас мне очень хотелось посмотреть, как действуют руки Виктора Кирилловича, заставляя самолет делать невозможное. Но вот каскад фигур завершен, самолет внезапно удалился от аэродрома, мы уже решили, что балет окончен, но так же внезапно, как удалился, он появился снова, стремительно и низко пролетая мимо нас. Глаз замечает еще издали, что в этом пролете есть что-то необычное — самолет как бы изменил конфигурацию и почему-то летит с высоко поднятым носом. И только через несколько секунд, когда самолет почти поравнялся с нами, все прояснилось — он летел «вверх ногами».

Показ окончен, мы стоим молча: комментарии излишни. Вот то, к чему нужно стремиться. Но как? А путь, в общем-то, обычный: талант и труд. Я знал, что, несмотря на свою природную одаренность, Виктор Кириллович перед первым воздушным парадом, на котором он демонстрировал пилотаж, он сделал чуть ли не 400 тренировочных полетов. Цифра эта не на 100% достоверна, так как узнал я ее не от самого Лихачева, а от его сослуживца. Но, что такое исполнение можно достигнуть только многодневной тренировкой, неоспоримо.

Пожалуй, еще более эстетичным является групповой пилотаж. У группового пилотажа более сложный и впечатляющий рисунок, на общую траекторию полета накладывается движение группы относительно своего центра и внутренние перестроения. Красиво и само построение самолетов в плотном строю. Когда наблюдаешь, как, словно связанные, несколько самолетов (а есть пилотажные группы, состоящие из девяти и даже более самолетов) выписывают сложные фигуры, тот же восторг и удивление, которые возникают при созерцании прекрасного, охватывают тебя. И это действительно прекрасно.

Я употребил эпитет «как связанные», но еще до войны пятерка пилотажников под руководством А. Серова, буквально, без кавычек, от взлета до посадки выполняла полет, включая пилотаж, будучи связанной недлинными лентами.

Мы можем иногда наблюдать акробатические полеты спортивных самолетов. Это, конечно, тоже по-своему красиво и тоже граничит с искусством. Однако пилотажу спортивных самолетов не хватает скорости реактивных и пространственного размаха, — амплитуды, как говорят гимнасты.

Не могу не упомянуть о том, что мне посчастливилось воочию наблюдать пилотаж одного из самых выдающихся наших летчиков-испытателей — С. Анохина. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Анохин — явление совершенно уникальное даже среди выдающихся летчиков-испытателей. Он мог делать в воздухе все и на чем угодно. В равной степени владел этот удивительный пилот и планером и самолетом. Я не был лично знаком с Анохиным, поэтому не могу нарисовать его полный портрет. Это сделали до меня те, которые имели на это право. Но мне кажется, что этому летчику, которого даже М.М. Громов, думаю, совершенно искренне назвал испытателем №1, нужно было бы посвятить большую и подробную книгу.

Повторяю: мне посчастливилось видеть пилотаж «Главного испытателя» именно на планере. Планер был необычный: он не предназначался для парения — полета с использованием восходящих потоков воздуха, чтобы, медленно кружась, набирать высоту вместе с горячими воздушными струями. Он был больше похож на спортивный самолет: довольно короткие (по планерным меркам) обрубленные крылья, утолщенный фюзеляж и мощное оперение были хорошо приспособлены для энергичного маневрирования и давали возможность развивать достаточно большую скорость (если не ошибаюсь, — 350 км/ч). Самолет забуксировал «пилотажника» на сравнительно небольшую высоту (около 1500 м) и бросил на «произвол судьбы». Все, что последовало за этим, было сплошным чудом. Возможно, большинство непосвященных зрителей видели просто пилотаж. Возможно, что, обладая инстинктивным чувством прекрасного, они оценили и красоту внешнего рисунка фигур пилотажа, смелость и расчетливость исполнителя — фигуры завершались буквально в нескольких метрах от земли. Но многого они просто не заметили, а главного и не знали. Я же, все зная и понимая, и многое умея делать, на другой, правда, технике и в других условиях, то что видел в исполнении Анохина, воспринимал как находящееся за пределами человеческих возможностей. Я не буду ни описывать внешнюю красоту самих фигур — передать это словами все равно не удастся. Скажу, главным образом, о том, чего непосвященные не замечали и не знали, но что было самым трудным в этом пилотаже. Прежде всего: пилотаж выполнялся на планере, то есть на летательном аппарате, не имеющем двигателя. Следовательно, в активе у Анохина был только тот запас потенциальной энергии, которым обладал планер, поднятый самолетом на высоту в полтора километра. Поэтому, потеряв высоту, нужно было обязательно превратить ее в скорость, а затем экономно и быстро произвести обратную метаморфозу — превратить скорость в высоту. Анохин справился с этой задачей превосходно: имея сравнительно небольшой запас высоты, он успел выполнить фигур 5-6. Вторая особенность, которую тоже не только не оценили непосвященные, но даже и не заметили — это то, что почти все фигуры пилотажа были выполнены так сказать «наизнанку», то есть центр вращения находился не со стороны головы летчика, как это бывает обычно, а со стороны ног. А это значит, что на летчика действует отрицательная перегрузка и его не вдавливает в сиденье увеличившийся вес, а такая же сила стремится вытянуть из сиденья и выбросить вон из машины. Отрицательная перегрузка — это явление пострашнее невесомости: кровь наполняет мозг и глаза, теряется чувство ориентировки в пространстве, нарушается координация движений. А нужно четко, размеренно и абсолютно точно пилотировать самолет. Да, абсолютно точно: ведь пилот, находясь в положении «вверх ногами», должен остановить несущийся к земле планер на высоте нескольких метров. И Анохин делает это безукоризненно, хотя, теоретически рассуждая, сделать этого не может, даже если бы не находился вниз головой и под действием четырехкратной отрицательной перегрузки. Он видит только одним глазом, а следовательно, лишен глубинного глазомера.