Профессия — летчик. Взгляд из кабины - Илья Качоровский

Повторяю: мне посчастливилось видеть пилотаж «Главного испытателя» именно на планере. Планер был необычный: он не предназначался для парения — полета с использованием восходящих потоков воздуха, чтобы, медленно кружась, набирать высоту вместе с горячими воздушными струями. Он был больше похож на спортивный самолет: довольно короткие (по планерным меркам) обрубленные крылья, утолщенный фюзеляж и мощное оперение были хорошо приспособлены для энергичного маневрирования и давали возможность развивать достаточно большую скорость (если не ошибаюсь, — 350 км/ч). Самолет забуксировал «пилотажника» на сравнительно небольшую высоту (около 1500 м) и бросил на «произвол судьбы». Все, что последовало за этим, было сплошным чудом. Возможно, большинство непосвященных зрителей видели просто пилотаж. Возможно, что, обладая инстинктивным чувством прекрасного, они оценили и красоту внешнего рисунка фигур пилотажа, смелость и расчетливость исполнителя — фигуры завершались буквально в нескольких метрах от земли. Но многого они просто не заметили, а главного и не знали. Я же, все зная и понимая, и многое умея делать, на другой, правда, технике и в других условиях, то что видел в исполнении Анохина, воспринимал как находящееся за пределами человеческих возможностей. Я не буду ни описывать внешнюю красоту самих фигур — передать это словами все равно не удастся. Скажу, главным образом, о том, чего непосвященные не замечали и не знали, но что было самым трудным в этом пилотаже. Прежде всего: пилотаж выполнялся на планере, то есть на летательном аппарате, не имеющем двигателя. Следовательно, в активе у Анохина был только тот запас потенциальной энергии, которым обладал планер, поднятый самолетом на высоту в полтора километра. Поэтому, потеряв высоту, нужно было обязательно превратить ее в скорость, а затем экономно и быстро произвести обратную метаморфозу — превратить скорость в высоту. Анохин справился с этой задачей превосходно: имея сравнительно небольшой запас высоты, он успел выполнить фигур 5-6. Вторая особенность, которую тоже не только не оценили непосвященные, но даже и не заметили — это то, что почти все фигуры пилотажа были выполнены так сказать «наизнанку», то есть центр вращения находился не со стороны головы летчика, как это бывает обычно, а со стороны ног. А это значит, что на летчика действует отрицательная перегрузка и его не вдавливает в сиденье увеличившийся вес, а такая же сила стремится вытянуть из сиденья и выбросить вон из машины. Отрицательная перегрузка — это явление пострашнее невесомости: кровь наполняет мозг и глаза, теряется чувство ориентировки в пространстве, нарушается координация движений. А нужно четко, размеренно и абсолютно точно пилотировать самолет. Да, абсолютно точно: ведь пилот, находясь в положении «вверх ногами», должен остановить несущийся к земле планер на высоте нескольких метров. И Анохин делает это безукоризненно, хотя, теоретически рассуждая, сделать этого не может, даже если бы не находился вниз головой и под действием четырехкратной отрицательной перегрузки. Он видит только одним глазом, а следовательно, лишен глубинного глазомера.

Зрители этого не знают, а я знаю и не могу себе представить, как это делает, какими неведомыми мне чувствами пользуется этот удивительный человек. Я был буквально ошеломлен. Не преувеличу, если скажу, что этот пилотаж Анохина потряс меня больше, чем много лет спустя посадка американцев на Луну. Когда я смотрел как Армстронг и Олдрин неспеша ходили по пыльным лунным тропинкам, я удивлялся, что недостаточно взволнован. Я говорил себе: «Ты представляешь, чему ты свидетель? Почему же ты не визжишь от восторга? Ведь мало того, что люди ходят по Луне, ты сидишь в кресле дома и наблюдаешь эту картину в реальном масштабе времени». Но и эти рассуждения не помогли: к тому времени космические достижения вошли в привычную норму и убили в нас способность дико восторгаться.

Итак, красота внешнего рисунка фигурного полета неоспорима: она действительно сродни балету, цирковому искусству, художественной гимнастике. Красив и сам самолет, как целесообразная конструкция, хорошо приспособленная к выполнению своей функции - полету. Есть и внутренняя красота полета — совершенство различных технических решений, удивительных умных приборов, которые позволяют выполнять полет в таких условиях, в которых естественные человеческие чувства бессильны. А как же быть с красотой окружающей среды? Может быть, в ней нет ничего особенного? В том-то и дело, что есть. Ведь даже если это обычная земная красота, увиденная с птичьего полета, то иная точка зрения может дать эффект поразительный. Но многое видишь в полете и такого, чего «рожденный ползать» никогда не увидит. Но почему же об этом чуде не пишут бывалые? А не пишут они, видимо, потому, что иногда просто за напряженной работой в воздухе недосуг любоваться красотами природы. Не исключен и такой вариант: на фоне трудной напряженной опасной мужественной работы, всякие любования красотой могут показаться неуместной и даже непростительной сентиментальностью.

Да и описать эти красоты словами очень нелегко. Но попробую все же рискнуть...

«Встает на западе румяный царь природы»

Еще в школе, когда изучали биографию Пушкина, говорили, что был он большой насмешник. Один из его товарищей-лицеистов написал стихотворение, которое по ошибке начиналось так: «Встает на западе румяный царь природы...» Когда он начал его читать и произнес эту фразу, Пушкин прервал его и экспромтом продолжил: «...и изумленные народы не знают что начать: ложиться спать, или вставать?»

И сейчас, в век космонавтики, люди неизменно видят солнце восходящим на востоке и заходящим на западе. Даже космонавты, каждые сутки встречая 17 восходов, все равно их видят на востоке. Но я в полете видел то, что невзначай предсказал незадачливый поэт — друг Пушкина.

Летали мы ночью. Начало полетов было точно совмещено с заходом солнца, так как ночными полетами по «Наставлению по производству полетов» называются такие, которые осуществляются между заходом и восходом Солнца. Вырулил на взлетную полосу чуть раньше и запросил взлет. Педантичный руководитель полетов заметил: «Рано. Солнце еще не зашло!» Действительно, примерно четвертушка огромного, красного, причудливо искаженного еще теплой после жаркого дня атмосферой Солнца еще выглядывала из-за горизонта, как бы подсматривая в последний момент, что делают люди, переходя от дня к ночи. Я выждал минуты две, и Солнце, бросив на землю последний прощальный луч, погрузилось в загоризонтную пучину. Я не стал ждать дальше, немедленно вывел двигатель на максимальные обороты, включил форсаж и помчался по освещенной сумеречным светом полосе. Взлетев и убрав шасси, я продолжал набирать высоту при работе двигателя на форсажном режиме. Задрав высоко в небо нос, самолет стремительно набирал высоту, все увеличивая вертикальную скорость. И вдруг произошло невероятное: там, где минуту назад зашло солнце, а сейчас виделась четкая линия горизонта, разграничивая уже темную внизу Землю и ясную, еще хранящую лучезарный свет только что ушедшего отсюда светила полосу неба, что-то закраснело, и будто язычок пламени высунулся из-за края земли. Я не сразу понял в чем дело и продолжал с недоумением смотреть в эту точку горизонта. Наверное, я не смог бы запечатлеть всей этой волшебной картины, если бы не одно случайное обстоятельство — Солнце перед моим взлетом «лежало» как раз в том месте горизонта, куда я смотрел на взлете.