Клад - Алан Георгиевич Черчесов

Они шли к мосту, было тихо, и по этой тишине он знал, что за ними следят. По пути он несколько раз взглянул на реку, на Голый остров посреди. Как кусок жесткого мяса в котле, в мелком котле, подумал он. Далеко за рекой молчал лес. Пока что он, человек, не слишком глядел туда. Идти было нетрудно, но он пошатывался, приноравливаясь к шагу коня. Тот настороженно поводил ушами и косил на хозяина глазом. Они прошли через висячий мост над стремниной, и, когда вновь ступили на берег, ноги животного перестали дрожать, и человек сказал вполголоса:

– Молодец, смелый конь. Быстро успокоился.

Они взобрались на пригорок и двинулись дальше, к холму, идя по редкой траве и шуршащей гальке. Через некоторое время человек остановился, отпустил коня, присел на корточки и ощупал руками землю. Конь сделал еще несколько шагов и робко стал рядом, вытянув морду и принюхиваясь к чему-то глубокими ноздрями.

Человек достал кинжал из ножен, приложил его к земле и отметил порезом недлинный прямоугольник. Потом подоткнул за пояс полы черкески и принялся за работу. Копал он долго и сосредоточенно, ни разу не подняв головы и не передохнув. Конь видел, как на спине хозяина выступили два черных пятна, а чуть позже соединились в центре и поползли вниз. Лезвие голо впивалось в твердый грунт, взрыхляло его, и руки выбрасывали землю из неровной ямы. Конь стоял, перебирая ногами, изгибался в шее, пытаясь спрятаться от дурного запаха, и иногда нервно всхрапывал, опасаясь странной ноши. Человек не обращал на него внимания, и яма росла, ровняя стенки, и рядом с нею росла горка земли.

Наконец он вытер рукавом кинжал, спрятал в ножны, подтянулся, опираясь об уцелевшее место на поверхности, тяжело выбрался и сел задом на неподатливую почву. Выдернул травинку и сунул в зубы, думая о чем-то своем. Потом поднялся, подошел к коню и вытащил из-под постромок бурдюк, плеснул из него в рог, поднял руку и медленно выпил. Затем осторожно снял с коня попону и то, что в ней было, спрыгнул с ними в яму, ударившись плечом о выступ, и бережно положил все на дно. Снова наполнил рог, но уже до краев, что-то тихо пробормотал и вылил жидкость себе в глотку. Он забросал руками яму, пригладил ладонями могилку и пошел к реке. Там он отыскал подходящий камень, прижал его к груди и, пока шел обратно, весь побагровел от натуги. Он приладил камень к свежей горке земли, опять снял шапку и о чем-то помолился. Потом он сказал:

– Еще не всё. Я принесу тебе его кровь.

Постоял немного, взглянул на небо – солнце дышало у него над головой – и повел коня к мосту. Умылся у реки, ополоснул в ледяной воде ноги и заспешил в обратный путь.

Дома он разнуздал коня, проверил газыри, снял с гвоздя винтовку и тщательно ее осмотрел.

Потом он шел к лесу. На кисти петлей белела веревка, другой конец неплотно облегал шею ягненка. Тот трусил сбоку мелкими шажками и изредка жалобно блеял. Дома человек оставил стены, коня и несколько серых овец. Больше у него ничего не было. Или что-то было, о чем он забыл. Он шел, сверяя время по гладкому солнцу, и о том, что ему предстояло сделать, думал невнятно, как о чем-то в далеком прошлом.

Вскоре он добрался до леса, чуть сбавил шаг и косо осмотрел то место, где завязло, облепленное мошкарой, жирное пятно. Несколько минут, продвигаясь глубже, он сдерживал в глотке тошноту, вовсе не думая об осторожности. Ягненок, озадаченный расколотым под деревьями светом, иногда останавливался, поймав под ногами тощий луч. Но веревка натягивалась и упрямо толкала его вперед, в прохладную тень.

Они шли довольно долго, и тень делалась все плотнее, пока не стала влажной, как шерсть в овечьем паху. Только шерсть была всегда теплой. Несколько раз им попадались маленькие зверьки с пушистым хвостом, таких ягненок никогда прежде не видел. Они прыгали у корней и ловко взбирались на ствол. Бояться их, конечно, не стоило. Они пахли листвой, шишками и пряной землей. А дважды что-то длинное и скользкое мелькнуло под сапогами человека, и это, хоть человек и не заметил, было уже страшно, и тогда ягненок задрожал всем телом, заблеял и тут же осекся.

Они вышли туда, где было светлее. Человек встал, деловито оглянулся, снял с руки веревку и крепко привязал ее к высокому темному дереву. Он затянул потуже петлю на шее ягненка, достал из-за пазухи тряпочку с солью и дал слизнуть соль с собственных рук. Потом он проверил, откуда дует ветер, отошел подальше и вверх, нарезал веток и сложил их над широким кустом. Сунул в прорезь дуло винтовки и сел позади на корточки.

Теперь он ждал, всматриваясь в долгие сумерки. Встревоженные птицы успокоились, привычно зачастили тающими голосами. Тишина скребла сухим языком по ветвям, дышала на листья. Человек сложил руки на груди и смотрел, как из раны в дереве стекает густая ниточка сока. Одинокая слеза. Одна-единственная, равнодушно подумал он. Слегка дернулся ветерок, и человек почувствовал, что начинает зябнуть. Он помассировал плечи, потер ладонью о ладонь и отогнал прочь сон. Впереди щипал траву ягненок. Человек оторвал комок земли и швырнул в его съежившееся тельце. Ягненок обиженно заблеял, и человек усмехнулся.

…Вспоминалось как-то само. Он не пускал к себе мысли, но подсознательно, как зрачками, шарил памятью по последним годам, собирая в горсть то, что теперь уж следовало бы отбросить, отшвырнуть. Но боли не было, и вспоминалось легче и глаже.

Он вспомнил, как перекинул бурку через седло и понесся на резвом коне по ночи, истоптанной множеством копыт, а рядом летел на своем жеребце тот, кто стал ему роднее брата. И пули ныли от обиды, прожигая мрак над головой, над плечом или еще над чем-нибудь, и каждый раз казалось, что очень близко. Одна успела, достала, задела друга, угодив сзади в бедро, и он глухо вскрикнул, но, однако, получилось как-то громко, а потом захохотал, дико и раскатисто, ибо снова знал, что жив. А та, которую похищали, выпуталась из толстой бурки и вцепилась ему самому зубами в колено. И это было куда больнее, чем пуля в бедре друга. Но он сдержался. Он даже не охнул и не оттолкнул ее и тоже принялся хохотать, потому как вдруг понял, что не ошибся. Она грызла его колено, как бешеное животное, и он укрощал ее своим хохотом…

А через день они прискакали