Детская книга - Антония Байетт

Том, Дороти и Филлис смотрели, как они уезжают.

– Кажется, с этим они более или менее разобрались, – сказала Дороти.

– Правда, правда? – воскликнула Филлис, и ей никто не ответил.

– Если он помирится с дядей Бэзилом, меня точно отправят в школу, – сказал Том.

– Кто знает, может, тебе там понравится, – сказала Дороти, прекрасно зная, что Тома приводит в ужас сама мысль о том, чтобы спать и есть в одном помещении с дикими – как считала она и была уверена, что так же считает и он, – мальчишками.

– А может, и нет, – сказал Том, награждая ее тычком под ребро. – Пойдемте в древесный дом.

Тайное убежище успокаивало и дарило силы, даже в мокрядь поздней осени, даже в начале зимы. Теперь, когда все листья облетели, дом было проще найти, но его все еще защищали маскирующие охапки папоротника, заткнутые в щели, и низко нависающие вечнозеленые ветви сосны. Филлис шла, как обычно, приотстав на три шага. Все молчали. Том, будто наяву, видел в соседней рощице призрачную лошадь и всадника в плаще. Дороти рассматривала столбики ворот, на которых лесник прибил рядами окоченелые трупики измочаленных ворон, растянутых куниц, крохотных и жалких бархатных кротиков. К несчастью для Олив (которая об этом понятия не имела), Дороти ассоциировала «свою» сказку о человекоподобных зверьках, обитателях лесов, лугов и подземных нор, с этими умерщвленными хищниками-вредителями. У Дороти была с собой кожаная сумка, в которую она складывала «экземпляры», осторожно отцепив их от ворот, чтобы потом вскрыть и исследовать. Дороти не спрашивала себя, знает ли Олив, что дочери не нравится «ее» сказка. Дороти по натуре была молчалива и видела, что мать приходит в восторг от собственных творений, так что вряд ли нуждается в отзывах человека, назначенного читателем. Дороти не очень любила чтение, хотя была очень умна и читала хорошо. У нее была одна любимая книга, которую она носила в кармане, так как та вызывала у нее мрачное веселье. Книгу прислали Олив из «Английского иллюстрированного журнала» на рецензирование вместе с кучей детских книжек и сказок, хотя эта книга никак не относилась ни к тем, ни к другим. Книга называлась «Стишки для детей от матери-природы на сон грядущий» и принадлежала перу Герберта Метли. Бойкие «стишки» с прыгающим стихотворным размером повествовали о созданиях, которые, будь они людьми, показались бы величайшими злодеями. Самки пауков и богомолов с аппетитом хрустят питательными конечностями своих еще живых партнеров. Кукушка, великая обманщица, откладывает яйца в камуфляжной раскраске в чужие гнезда (мать-природа – большая затейница: яйца кукушки по узору не отличить от собственных яиц пеночки) и улетает беспечно куковать на ветвях, а ее трудолюбивый тощий птенец, головастый слепыш, выпихивает из гнезда крохотных пеночек, одну за другой, и остается один, и вырастает в огромное чудовище, больше самого гнезда. Наездник откладывает изящной формы яйца под кожу личинкам жука, и маленькие наездники постепенно высасывают личинок досуха, те для них словно ходячие кладовые со съестными припасами. Дороти показала книжку Тому, но он отмахнулся. Он был не из тех мальчиков, которые отрывают разным тварям ножки и крылья. Дороти сказала:

– Это хорошая книга, потому что мир действительно такой. Потому эта книжка смешная, а значит, умная.

– Какой мир, какой он, что ты хочешь этим сказать? – спросила Филлис, но ей никто не ответил.

12

Проспер Кейн был счастлив, что его отвлекли от бед Музея, и не кто-нибудь, а Олив Уэллвуд. Музей дружно атаковали журналы и газеты – они критиковали передвижные выставки, негодовали по поводу приобретенных фальшивок, включая блюдо Палисси, а главное – жаловались, что просвещение Британии в области искусства «идиотическим и необъяснимым образом отдано на откуп солдафонам». Музей свели до положения богадельни при армии. Нынешний директор профессор Миддлтон – вовсе не военный, а сдержанный, необщительный ученый из Кембриджа – сильно не ладил с генерал-майором сэром Джоном Доннелли, главой Управления науки и искусства. Кроме того, Миддлтона преследовал раздражительный эстет Джеймс Уил, глава Библиотеки искусств. В воздухе висела враждебность, и Проспер Кейн тратил кучу времени на метания между несовместимыми людьми, предлагающими неприемлемые вещи. Кейну некому было пожаловаться на жизнь, ему было одиноко. Ему приятно было видеть теплую улыбку миссис Уэллвуд, полную восхищенного уважения, приятно, что его попросили рассказать какие-нибудь истории из музейных будней и поделиться практической информацией, – это было несложно и грело душу. Широкое платье фасона «либерти» не скрыло от Кейна, что миссис Уэллвуд в положении. В каком-то смысле, как ни странно, это обезопасило Кейна, позволило ему признаться самому себе, что миссис Уэллвуд его привлекает. Она была как прекрасная статуя или картина, хотя, конечно, он не мог высказать этого вслух. Она остановила на нем взгляд влажных темных глаз, и Кейн расслабился и улыбнулся ей в ответ. Он спросил, как подвигается история про детей-сыщиков. Олив ответила, что строить детективный сюжет очень интересно.

– Понимаете, майор, любой сюжет, особенно детективный, приходится ставить с ног на голову. Он строится задом наперед, как отражение двух зеркал друг в друге. Если можно так выразиться, конец порождает начало. Мне нужно, чтобы смышленые дети обнаружили спрятанное сокровище, и поэтому мне нужно знать, кто спрятал эти сокровища, где и почему. Но на самом деле их кто-то спрятал для того, чтобы потом кто-нибудь их нашел.

Проспер сказал, что никогда не думал о сюжетах в таком аспекте. Он спросил, помогает ли ей писать о детях ее собственный материнский опыт. Выразил опасение, что не очень понимает мысли и чувства детей, хотя у него их двое.

Олив понизила голос и наклонилась к нему поближе:

– Знаете, это общее место, но детские писатели должны сохранить в себе ребенка, в самой глубине души, сохранить детскую свежесть чувств и способность удивляться миру.

– Вы пишете, прислушиваясь к голосу своего внутреннего ребенка? Не знаю, жив ли мой во мне. Военная жизнь и музейная работа не способствуют свежести чувств.

– Я открою вам секрет. На самом деле я не люблю придумывать несуществующих детей. Мне ужасно скучны их мелкие споры и их невинность. Я думаю, что ребенок, до сих пор живущий во мне, родом из страны эльфов – не страны фей в розовых кисейных юбочках, но гораздо более опасного и дикого места. Мне нравится наблюдать за невидимыми созданиями и странными тварями, прокрадывающимися в наш мир с той стороны, если можно так выразиться. Я бы хотела написать «Смерть Артура» или «Базар гоблинов», а не «Тайну пропавшей шкатулки». Но мои читатели ненасытны, они жаждут новой встречи с юными умниками, которые ищут, находят, а в промежутках попадают в комические приключения. Я стараюсь не разочаровать читателей.

Она засмеялась. Сказала, что слишком разговорилась о себе, извинилась и пообещала вернуться к вопросам по делу. Проспер Кейн сказал, что с удовольствием слушает, как она говорит о себе. По правде сказать, ее труд – и сама она – его чрезвычайно интересует. Кейн выразил надежду, что Олив будет и далее относиться к нему как к другу и говорить с ним свободно.

– Большинство разговоров, которые мне приходится вести, формальны, скучны и трудны, – объяснил Кейн.

Олив сказала, что она этому не верит, а если это правда, то очень жаль и это следует исправить.

Но что бы они сказали дальше, так и осталось неизвестным, поскольку их прервала Флоренция: она обнаружила Геранта Фладда, в полном одиночестве блуждавшего по Южному дворику. Она позвала Геранта на чай. Он сказал, что и правда надеялся ее встретить, потому что собирается с духом, чтобы кое о чем попросить ее отца…

Проспер приказал подать чай, и чай подали. Олив разглядывала Геранта. Пятнадцатилетний – Флоренция, на два года моложе его, в скромной саржевой юбке и полосатой блузке казалась юной дамой, старше своих лет. Одет кое-как – в сильно поношенные бриджи и потертую куртку с поясом, манжеты не прикрывают запястий. Загорелый (как цыган, подумала Олив), с изящным ртом, на щеках сквозь загар просвечивает багровый румянец. Сильно отросшие волосы вьются как попало – он похож на Пана, думала Олив, дикий мальчишка, замаскированный под обычного, настоящего. Интересно будет вставить такого в сказку. Герант боялся, и в то же время его переполняла решимость – Олив видела это по тому, как он хмурился над чашкой, наблюдая поверх ее края за майором Кейном. Герант не знал, как сказать то, ради чего он пришел. Олив это видела, и Флоренция тоже. Флоренция произнесла:

– Папа, Герант хочет тебя кое о чем попросить. Он специально за этим приехал.

– Выкладывай, – сказал Проспер, исполненный необычного благодушия, – ему приятно было и присутствие Олив, и то, что момент их близости прервали, а значит, продлили.