Детская книга - Антония Байетт

– Папа, Герант хочет тебя кое о чем попросить. Он специально за этим приехал.

– Выкладывай, – сказал Проспер, исполненный необычного благодушия, – ему приятно было и присутствие Олив, и то, что момент их близости прервали, а значит, продлили.

– Это очень трудно, – сказал Герант.

Он хотел попросить майора Кейна помочь с продажей отцовских работ, чтобы мастерская могла опять встать на ноги. Но он не мог сослаться на ужасающую бедность семьи, не должен был выдавать тайну – еще и потому, что это означало капитуляцию. Если Герант так поступит, майор Кейн будет о нем очень плохого мнения.

Олив наблюдала за тем, как мальчик мучительно ищет нужные слова. Она уже обдумывала, как бы половчее превратить его в одного из своих детей-сыщиков, – ей очень полезно будет изучить такое взрослое чувство ответственности у ребенка. И румянец, и скрытность. Она сказала:

– Кажется, ты… или твои родные… смогли помочь тому мальчику, которого я видела, когда была здесь в первый раз, – беглецу, которого Том и Джулиан нашли в подвале. Как он поживает? Он замечательно рисовал. Он все еще у вас?

– Да, у нас. Да, я в том числе и поэтому приехал. Он помогает моему отцу… работает с моим отцом… они снова запустили печь для обжига и сделали кучу всяких вещей, которыми отец, кажется, по правде доволен. Я хотел вас попросить… попросить… приехать и посмотреть на вещи, которые они делают.

Герант поколебался.

– Мои родители очень непрактичные. Я иногда думаю, что мы – самая непрактичная семья в Англии. Никто из них не думает…

Герант отчаянно заозирался. Проспер, Олив и Флоренция смотрели на него вежливо, как бы приглашая продолжить.

– Никто не думает, сэр, как бы что-нибудь продать или попросить кого-нибудь приехать посмотреть на то, что они уже сделали. Моя мать и сестры – очень творческие натуры. – Герант не хотел этого, но в слове «творческие» явственно прозвучало презрение. – У нас работал этот Доббин, вы его знаете, он был на празднике Летней ночи и на кукольном представлении… он хотел помочь моему отцу и устроить у нас в усадьбе какую-то школу или коммуну… у нас куча места, могло и получиться. Но он не мог помогать отцу… говорят, он неспособный… и отец все время на него сердился, так что он уехал жить к священнику. Но он сказал, что вы сказали, что мой отец гений и что в Музее выставлены его работы, и я подумал… я подумал, что вы, может быть, знаете, что нам делать дальше. Ну, или хотя бы приехать посмотреть на наши новые работы. Филип по правде нравится моему отцу – я никогда раньше не видел, чтоб отец так работал.

Герант замолчал. Снова покраснел. Олив подумала, что его румянец очарователен.

– Дело в том, что… никому и в голову не приходит платить Филипу. Это неправильно. Кажется, никто, кроме меня, об этих вещах вообще не думает… о том, кто будет покупать наши горшки и откуда мы возьмем деньги на… на глину, и химикаты… и… и на еду, – торопливо выговорил он. – Извините, – сказал он, окончательно залившись краской и страшно жалея, что упомянул про еду.

Проспер Кейн принял подобающе серьезный вид. Флоренция положила Геранту кусок пирога.

– Я приеду в Рай. Возьму с собой Флоренцию и Джулиана, у него каникулы, и приеду посмотреть ваши новые работы, и подумаю, как тут лучше всего поступить. Твой отец действительно гений и действительно непрактичен, как многие великие люди. Как ты думаешь, лучше сначала написать или просто взять и приехать?

– Написать, – ответил Герант, – только неопределенно как-нибудь. И не говорите ему, что я приезжал.

– Конечно нет. Я приеду в следующие выходные, когда у Джулиана будут каникулы. Как бы между делом.

– Можно и я приеду? – повинуясь порыву, спросила Олив. – Мне тоже ужасно хочется посмотреть на новые работы. Вдруг я смогу помочь. Или вдруг Хамфри сможет, он знаком со всякими там финансистами. Я могу взять с собой Тома и Дороти, это будет прелестная поездка…

Проспер сказал, что будет счастлив, если она приедет. Герант хотел сказать, что от нашествия толпы гостей у отца может испортиться настроение, но подумал и решил, что добился всего, на что только мог надеяться, и лучше этим удовлетвориться. Олив прочитала его мысли по лицу:

– Мы не собираемся беспокоить твоего отца, не будем бросаться на него все сразу. Просто посмотрим издалека и попытаемся понять, чем мы можем быть полезны. И на море посмотрим, мне так хочется снова увидеть море.

Герант улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ:

– А ты? Что ты сам хочешь делать? Ты тоже творческая натура?

– Боже сохрани, – ответил Герант с неожиданной злостью. – Нет, мне этого не досталось ни капли, можно подумать, что я подменыш. У меня руки как будто не оттуда растут, и вся семья говорит, что я совершенно лишен художественного вкуса.

– Тогда чем же ты хотел бы заниматься?

– Чего я хотел бы… – сказал Герант, расслабившись после совершенного им подвига, – чего я хотел бы, так это зарабатывать кучу денег и жить безбедно. Я хотел бы работать в банке, или что-нибудь такое, но не знаю, с чего начать.

– Для начала спроси моего мужа, – сказала Олив, обожавшая дарить подарки. – Он, правда, бросил работу в банке, но хорошо знает, что нужно делать, чтобы найти такую работу. Спроси его, когда будешь точно знать, чего хочешь.

– О, я точно знаю. Я все время об этом думаю. Я совершенно уверен.

13

Кейны и Уэллвуды из «Жабьей просеки» приехали в Рай и остановились в гостинице «Русалка». Шторма и холода вдруг сменились ясной, солнечной и даже теплой погодой. «Лето святого Мартина», – сказал Бенедикт Фладд, которого пригласили отобедать в отдельном кабинете «Русалки» вместе с Серафитой и детьми. На третьей неделе ноября часто выдается такое обманчивое лето – и тогда хочется думать, что лето будет всегда. Проспер распорядился по-военному. Он заказал жареного гуся с луковым соусом и горой жаренной в духовке картошки и моркови в масле, за которыми должен был последовать огромный яблочный пирог со взбитыми сливками. Гости приехали поездом; компания, явившаяся из «Жабьей просеки», включала в себя Тома и Дороти; Виолетта осталась присматривать за младшей половиной семьи. Проспер сказал Флоренции, что после обеда вся молодежь должна пойти прогуляться – может быть, вдоль берега в Димчерче, поскольку погода так и шепчет. Кейн объяснил, что хочет поговорить со своим старым другом так, чтобы им никто не мешал. Фладды были голодны; еда была обильна и утешительна. На конце стола, отведенном молодежи, Герант разговаривал с Джулианом, который изучал лицо Тома, сидящего напротив. Дороти разговаривала с Флоренцией о школах. Флоренция в следующем учебном году должна была отправиться в Куинз-колледж на Харли-стрит. Дороти не знала, что будет с ней самой, но знала, что Тома натаскивают на поступление в несколько школ сразу.

Серафита, Имогена и Помона безмятежно улыбались. Фладд заговорил о святом Мартине, святом Мартине из Тура, который был римским солдатом и отдал свой плащ нищему. Святого Мартина часто рисовали с огненным шаром или с гусем, так как шар и гусь иногда летали по воздуху на празднестве этого святого. В церкви Святого Мартина в Паксти был хороший витраж с очень удачным изображением огненного шара.

Филипа на обед не позвали, да он на это и не надеялся. Он взял хлеба и сыру и пошел, раз выдалась не по сезону хорошая погода, на долгую прогулку. Он отправился к своей любимой церкви на Болотах – крохотной кирпичной церквушке Святого Фомы Бекета возле Фэрфилда. Филип считал эту церковь своим личным достоянием; он мало что знал о Бекете и понятия не имел, что церковь стоит на родовой земле Бекетов. Филип никогда не видел такой уединенной церкви. Она стояла посреди заливных лугов, расстилавшихся на много миль вокруг, – на лугах жирные овцы деловито щипали солоноватую траву. К церкви не вела ни одна дорога, а от церкви не видать было ни деревни, ни большака – лишь болота и погоду. Зимой болота часто заливало водой, и тогда казалось, что церковь загадочным образом плывет по водной глади, в солнечные дни отражаясь в темной сияющей поверхности, в штормовые – снося удары воющего ветра и залпы водяной пыли. Филип пробирался по кочкам болотной травы, потому что под ногами хлюпало и между кочками стояла вода. Добравшись до церкви, он оглядел бескрайнее небо, плоский горизонт, бесконечные на вид усеянные овцами поля и ощутил спокойствие. Он думал не словами. Он просто замечал. Как клюет утка. Какими неуклюже прекрасными и почти увечными выглядят длинные ноги цапли, когда она взлетает, а они тащатся следом. Как бьется в грязи рыба. Какие узоры рисует ветер.

Он долго сидел на камне во дворе церкви, не думая ни о чем. Время текло так медленно, что у Филипа не было причины вставать или куда-то идти.

На тропе, ведущей из Фэрфилда, появилась едва различимая фигура. Обрисовался силуэт женщины – в юбке, волосы перевязаны платком, в руке что-то вроде чемоданчика. Она остановилась, прислонилась к воротам, прошла еще несколько шагов, мешком рухнула на землю и осталась лежать. Филип встал и направился к ней по болоту, чувствуя, что она, эта другая личность, разделившая с ним уединение, одновременно вторгается в его пространство и нуждается в помощи.