За тридевять планет - Георгий Попов

— Гены! Все дело в генах! Правда, Гоша?

Гоша неопределенно пожал плечами и хотел было возразить, но Сашка не дал ему раскрыть рта:

— В генах, в генах! — И, обращаясь ко мне, продолжал: — У нас тут есть теория, мы ее в школе изучаем, согласно которой человеческие гены способны распространяться вместе с космическими лучами. Некоторые ученые даже утверждают, будто время от времени происходят генетические взрывы, когда миллиарды и триллионы генов одновременно переносятся с одной планеты на другую. До сих пор мы не верили, враки, думали… Вы, дядя Эдуард, первое доказательство в пользу этой теории.

— Ну ты и даешь! — засмеялся я.

— А что, не правда? Правда, правда! Если, допустим, испортится корабль и вы останетесь жить у нас, то по одним и тем же улицам будут ходить два одинаковых Эдуарда, родившихся на разных планетах.

Меня бросило в холод.

— Как это — испортится? — спросил я, глядя в упор на Сашку. — И откуда ты взял, что корабль может испортиться? Ну, отвечай!

— Это он догадки строит, — с готовностью пояснил Федька.

Его слова показались мне убедительными, но зерно тревоги уже проросло и не давало покоя. Мы пошли, обсуждая всевозможные теории, потом остановились — недалеко от РТМ, — и я сказал: — Вот что, огольцы, вы топайте домой, а я посмотрю корабль. А то, и правда, как бы не испортился.

— И мы с вами, дядя Эдуард!

Мальцы-огольцы были до того настойчивы, что пришлось их взять с собой.

На этот раз мы отправились на машинах-самокатах. Проехали по краю соснового бора, оставили машины в кустах недалеко от Бормушки (так у нас на Земле и здесь, на этой планете, называется заросшее камышами озерко) и дальше пошли пешком. На корабле все было в порядке. Он стоял, сливаясь с окружающей местностью, — кажется, никем не замеченный.

— Слава богу, все в порядке, — невольно вырвалось у меня.

Тем же путем мы вернулись обратно в деревню.

Было около трех дня — обеденное время, — и на улицах кое-где попадались люди. Встречаясь друг с другом, они махали беретами, как флагами, и громко выкрикивали:

— Поздравляю с победой!

Они, конечно, имели в виду победу в космосе. Здесь говорят: твоя победа — моя победа, а моя победа — твоя победа, — и этим любую победу как бы делят поровну.

Я обратил внимание (впрочем, может, это мне показалось), что люди стали относиться ко мне как-то подругому. При встрече они останавливались и оглядывали меня с ног до головы, как некую диковинку.

Откуда-то понаехали репортеры. Они были одеты и обуты, как и прочие трудяги, только сбоку у них болтались фотоаппараты и кинокамеры. Одни из них снимали деревню и окрестности, другие наводили объективы на родственников и земляков капитана Соколова, знатных и незнатных, всех подряд.

Когда я показался на улице, репортеры окружили и меня, и ну стараться. Я стоял и моргал глазами, едва успевая поворачиваться. Потом смикитил, чем это пахнет, и поспешил удалиться. «Дурак, дурак! — корил сам себя. — Ведь завтра твои фотографии появятся во всех газетах, и тогда…» Я представил здешнего Эдьку Свистуна, представил, как он, будучи в Москве, покупает в киоске газету, натыкается взглядом на собственное изображение, читает подпись и разражается гомерическим хохотом: «Какой еще там Эдька Свистун? Это я Эдька Свистун»-представил все это и… возненавидел репортеров всех цивилизованных и нецивилизованных планет Вселенной. Вспомнился наказ деда Макара остерегаться ребятни. «Отвинтят какую-нибудь гайку, и шабаш, обратно не воротишься!» Не ребятни, а репортеров — вот кого надо остерегаться.

Но… было уже поздно. У нас на Земле правильно говорят: пролитого да прожитого не воротишь… Жалея о случившемся, однако не унывая и не теряя головы [9], я отправился к Фросе. После вчерашнего я не знал, как вести себя. Случай упростил и облегчил мою задачу.

Приду, поздравлю, и все. На большее сегодня рассчитывать нечего, думал я.

Придя к Фросе… Но правды ради я должен сказать, что, прежде чем отправиться к Фросе, я побывал в столовой. У меня стало железным правилом поддерживать свой организм в определенном тонусе. С этой целью я старался нормально питаться и ежедневно проделывать хотя бы несложные физические упражнения. В тот день я заказал щи с жирной бараниной (в меню стояли щи с жирной и щи с постной бараниной, я предпочел первые), две свиные отбивные, тоже достаточно жирные, и два стакана компота из сухофруктов.

Вообще-то я мог бы съесть и больше, но вспомнил, что впереди еще ужин, и решил ограничиться этим.

В дверях я столкнулся с Шишкиным. Он загорел за лето — только глаза и зубы белели — и выглядел этаким молодцом, которому все по плечу.

— Ну как, Эдя? Отдыхаем?

— Что делать! — ответил я с сожалением. — Да, кстати, Георгий Валентинович… Как там, на бригадном стане? Помощь не нужна?

— Что ты, Эдя, какая помощь? Отдыхай! Отдых, как и сон, — святое дело.

Отойдя шагов пять, я обернулся и крикнул:

— А капитан-то Соколов, а?

— Капитан молодец! Наш брат, механизатор! — сверкнул белыми зубами Шишкин.

Придя к Фросе, я увидел, что во дворе и на веранде полно народу. Люди стояли, сидели — кому как было удобнее, — переговаривались и смотрели на экран переносного телевизора, который по случаю поставили прямо на подоконнике.

От репортеров и здесь не было житья. Они заняли господствующие высоты и время от времени нахально щелкали и трещали своими аппаратами. Никаких магниевых вспышек я не заметил.

Очевидно, здешние пленки обладают высокой чувствительностью.

Раза два на веранду выходил дед Макар. Мне показалось, что он уже хватил рюмку-другую — щеки его раскраснелись, — и теперь сам готов лететь в космос.

Время от времени он внушительно восклицал:

— Алешка!.. Внук!.. И кто бы мог подумать! — И вперял взгляд в телевизор.

Когда явился почтальон с тяжелой кожаной сумкой, набитой телеграммами немыми и говорящими (здесь посылают и говорящие телеграммы), — на веранду вышла и Пелагея, поддерживаемая под руку теткой Соней, Все зааплодировали, а репортеры защелкали и затрещали еще пуще.

Я старался держаться незаметно, так сказать, в тенечке.

Увы, это не удавалось. Наверно, в моей фигуре было что-то этакое нездешнее, магнетическое… Или они начинали уже догадываться? Не знаю… Во всяком случае, и здесь, во дворе, я оказался в центре внимания. Достаточно сказать, что мужчины и женщины, как только увидели меня, сразу расступились, давая дорогу. Я замахал руками: мол, что вы, не стоит, однако прошел к крыльцу, и остановился в сторонке, и заложил руки за спину. Но и это не все. Когда затрещали аппараты, я заметил, что все объективы наведены на меня.