Бюро волшебных случайностей - Татьяна Рябинина

Пытаясь проглотить бешенно бьющееся сердце, которое почему-то вдруг переселилось в горло, я с головой нырнула под одеяло. «Господи, Господи!» - твердила я плохо слушающимся, огромный и шершавым языком. Внезапно захотелось прочитать какую-нибудь молитву, ну хоть какую-нибудь, но дальше «Господи» дело не шло.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я не поняла, что, если не вылезу из-под одеяла, то задохнусь. Осторожно высунула нос, вдохнула глубоко. Высунула уши, прислушалась. Тихо. Даже ветер как будто смолк. Оттянула краешек занавески, посмотрела – никого.

Померещилось?

Я не знала. Потекли слезы, теплые и щекотные. Стало легче. Наплакавшись, я уснула.

- Слышала, какой ночью был ветер? – первым делом спросила Марина, когда в одиннадцатом часу я сползла вниз, пошатываясь и умирая от головной боли. – Я даже вышла посмотреть, не унесло ли белье. Слава Богу хоть дождь не пошел.

- Так это была ты? – от облегчения задрожали колени, и я мешком плюхнулась на табуретку. – А я-то черт знает чего думала.

И я рассказала ей о своих ночных страхах.

- Да-а! – протянула Марина, выслушав меня. – Слушай, ты просто ужас как паршиво выглядишь. Бледная, как простыня, фингалы под глазами – панда обзавидуется. Ну, ясный перец, вчера мы с тобой набегались, как савраски, да еще ты перепсиховалась, ночь не спала. Давай-ка, Лиза, ложись на Гошкину кровать, а я тебе чайку спроворю.

Я заползла на скрипучую солдатскую койку с серым байковым одеялом – кроме нее в крохотной клетушке помещались только стул и длинная узкая тумбочка с откидной дверцей. За стенкой в такой же каморке спала сама Марина, только у нее вместо тумбочки стояло древнее резное трюмо с мутным зеркалом. В доме была еще одна «комната», так называемый «зал» - с печкой-буржуйкой, маленьким японским телевизором и предметами мебели, о которых раньше я знала только понаслышке. У стены стояла «оттоманка» – низкая широкая тахта с длинными валиками, а рядом – два набитых старыми чулками пуфика. Довершал меблировку диванчик эпохи Александра III. Наверно, антиквары дали бы за него немалые деньги, если бы он не был так нещадно потрепан и ободран. Антон говорил, что вся эта рухлядь переходила в их семействе по наследству и стоит на даче с самой ее постройки в 55-ом году.

Овчинный тулуп, которым я укрылась, нещадно вонял старой псиной. Меня сильно знобило. Видимо, продуло после бани. А может, и псих дает о себе знать. Все-таки не девочка уже, у других вон в мои годы роскошные букеты всевозможных болячек, а мне все как-то не с руки по врачам ходить.

Марина принесла чай и омлет с колбасой. Я посмотрела на него и поняла, что сейчас меня вывернет наизнанку. Этот вонючий тулуп…

Я едва успела слететь с крыльца в кусты дикой малины.

- О-о! – торжественно протянула вышедшая за мной Марина. – А ты, Дюймовочка, случаем не того, а?

Это дурацкое прозвище меня чрезвычайно бесило, но на этот раз я даже не обратила внимания и только простонала:

- Что-о?

- То-о! – передразнила Марина.

Я вытерла рот рукавом, отползла на два шага и села на ступеньку.

- Какое сегодня число?

- Черт его знает, - пожала плечами Марина. – Мне на работу только в августе, а август еще не начался, это точно, потому что Гошка возвращается 31 июля.

Я заползла в дом, нашла свою сумку, а в ней календарик, вернулась на крыльцо и принялась за подсчеты.

Мать честная! Наш с Ракитским поход в греческий ресторан был ровно шестнадцать дней назад, а это значит… Это значит, что у меня два дня задержки.

Я закрыла лицо руками и заскулила, как щенок.

- Сколько? – правильно поняла меня Марина.

- Два дня.

- Ну, это еще не срок. Хотя… Рвота и все такое…

- У меня никогда не было задержек, - я покачала головой, от чего все вокруг поплыло и никак не хотело останавливаться.

- Миленько! – Марина сорвала метелочку тимофеевки и обдирала с нее веточки. – Что делать будем?

- Не знаю, - я уткнулась лицом в колени. – Меня вообще нет. Меня убили. И похоронили.

- Хватит нести чушь! Насколько я понимаю, ты еще не рожала. Аборты, выкидыши?

Я снова покачала головой.

- Первая беременность в тридцать… Сколько тебе, тридцать пять? Мы таких называем «старые первородящие». Начиная лет так с двадцати семи – двадцати восьми.

- Значит, я буду дряхлая первородящая.

- Мне нравится твой юмор. И направление мысли тоже. Значит, у меня будет племянничек. Не волнуйся, все сделаем по высшему разряду.

- Господи, выходить замуж в тридцать пять лет по залету. Как сопливая девчонка! – продолжала причитать я.

- Насколько я понимаю, вы собирались пожениться совсем по другой причине.

- Но ведь все будут думать именно так!

- Тебе-то не все ли равно? – хмыкнула Марина. – К тому же это как раз в двадцать лет стыдно выходить замуж по залету, а в тридцать пять – очень даже нет. Хотя бы уже потому, что никто в это просто не поверит.

- Во что не поверит?

- В то, что такая бабушка могла забеременеть случайно. Но Тюлька-то, вот стервец, о чем он думал, спрашивается? Хотя, что я говорю, известно, о чем. Ты кого хочешь, мальчика или девочку?

- Никого! – буркнула я и снова уткнулась в колени.

Марина молчала. Я подняла голову и наткнулась на ее ледяной немигающий взгляд.

- Ты серьезно? – наконец спросила она.

- Подумай сама! Я в таком положении идиотском, прячусь от всех, постоянно на нервах. И тут – пожалуйста!

- Знаешь, как говорят? Будет зайка – будет и лужайка. У тебя еще есть время подумать, Лиза, - медленно и резко сказала Марина, просто отчеканила. – Если ты решишься на аборт, я отвезу тебя в свою клинику и все сделаю сама. Но покрывать тебя перед братом, извини, не буду. Хватит с меня этой идиотки Влады, жены его. Та тоже кудахтала: «Ах, ах, Мариночка, нам еще рано детей заводить, мне еще учиться надо, институт закончить», Я думала, Антон в курсе. Ну, и отвела ее к своему бывшему однокурснику, хотя и уговаривала не рисковать, все-таки отрицательный резус. Хорошо хоть сама делать не стала. Потом Владка институт закончила, а работать в лом. Дай, думает, засяду с ребеночком на три года, а за это время, как в сказке, глядишь, ишак и сдохнет. А ребеночек-то и не получается. Раз выкидыш, два, три. А потом врач Антону и говорит: дескать, у жены вашей из-за аборта вообще детей не будет. А он-то ее девочкой замуж взял. Значит, ребенок либо его был, либо где-то сбоку приключился. И так, и так – полная жопа. Ох, он бесился! Я думала, убьет ее. Как Владочка ни плакала, как себя пятками в грудь ни била, все без толку. Проскрипели еще год и все равно развелись. Так что ты, милая моя, если Антон тебе хоть на каплю дорог, хорошенько подумай.

Она встала со ступеньки, на которой сидела рядом со мной, и ушла в дом. А я снова залилась слезами.

Ракитский приехал только на следующий день к вечеру. Все это время я пролежала на Гошкиной кровати под тулупом, периодически свешиваясь над принесенным Мариной тазиком. Она была ко мне чрезвычайно предупредительна и вежлива, но холодна, как Снежная королева. «Чаю?» и «Как ты?» – это, пожалуй, единственные фразы, которые она произносила, заглядывая в мою каморку. Я с трудом и отвращением вливала в себя сладкий теплый чай, чтобы через пять минут вернуть его в тазик. Хотелось умереть. Немедленно. Никаких других мыслей и желаний не было, словно ледяная, звенящая дурнота растворила их и они тоже переселились в тазик.

На следующее утро в голове немного прояснилось. Мне даже удалось съесть ржаной сухарик, и он не запросился обратно.

Сложив руки на животе, я попыталась представить, что там, внутри, под руками… Что? Головастик? Или еще просто комочек клеток? Как выглядит четырехнедельный человеческий зародыш? Как странно. Он уже живой, он все чувствует. И, наверно, знает все мои мысли. Ведь он же часть меня. Только нравятся ли ему они, эти мысли? Вряд ли. Может, поэтому мне так плохо?

Ребенок… Мой и Ракитского. От этой мысли хотелось то ли плакать, то ли смеяться. Вообще-то я никогда не жаждала иметь детей. Нет, вру. Когда-то хотелось. Но очень давно.

Тогда я грезила наяву. Представляла, как мы с Вовкой по вечерам будем пить чай на его огромной кухне. Как вместе будем ездить на дачу. Рядовые мечты образца 1988 года. Тогда не очень-то бредилось о яхтах, виллах и Багамах. Я видела себя с огромным животом, неуклюжую, неповоротливую. И Брянцева, ведущего меня под ручку на вечернюю прогулку. Видела его со свертком на пороге роддома, видела с коляской, видела с ребенком, едущим на его шее. Девочку я твердо решила назвать Сабиной – дурацкое имя, от которого теперь сводит скулы, как от яблока-дички. Мальчик был бы Володей – тогда мне нравились такие дубли: Сан Саныч, Пал Палыч…

Живот под руками был гладкий и плоский. Но с каждым днем он будет расти. А потом я почувствую, как там кто-то возится. Положу на живот руку – и он толкнет меня изнутри, словно поздоровается.