Страж перевала (сборник) - Святослав Логинов

Зеленую лужайку одинаково ровную и привлекательную в обоих мирах Марат пробежал буквально спиной чувствуя наседающих преследователей. Те выскочили на поляну, зеленый покров мягко расползся под их ногами, и оба они мгновенно по грудь ушли в трясину.

Марат остановился, прислонившись спиной к сосне. Один из солдат почти сразу был затянут вглубь, тина уже разгладилась на этом месте, не оставив никакого следа. Второй успел сунуть древко алебарды себе под живот и теперь бился, пытаясь выбраться, дотянуться отчаянно машущей рукой до режущих кромок осоки, окружающей гиблую полянку. Но белесые травины обрывались, и крестоносец постепенно погружался в грязь. Марат не мог понять, видит ли его тонущий, но сам он видел все до мельчайших подробностей: скрюченные руки, белые от ужаса глаза, закушенную губу, с которой сочилась, мешаясь с мутной водой, тонкая красная струйка. Ландскнехт не кричал, видимо не надеясь на помощь или просто лишившись с перепугу голоса.

— Ты сам этого хотел, — выговорил Марат. — Ты — убийца. Если бы ты мог убить меня, ты бы даже сейчас не задумался бы ни на секунду…

Слова звучали неубедительно. Тонущий ушел в трясину до подбородка. Марат подошел, наклонился, обреченно пытаясь помочь. Пальцы наткнулись на подстриженную траву и ухоженную землю газона. Вода заливала открытые немигающие глаза, поднялось несколько медленных пузырей, свежая невинная зелень сомкнулась, скрыв все.

— Я не хотел так! — крикнул Марат.

Спотыкаясь, он добрался к ближнему самострелу. Подстреленный крестоносец был еще жив, запрокинутое лицо исходило потом, скребущие пальцы скользили сквозь неподвижную траву. Он был совсем молодым мальчишка шестнадцати или семнадцати лет с нетронутой бритвой щеками и пухлыми детскими губами. И можно было сколько угодно оправдывать себя, твердить, что это законченный негодяй и убийца, отводить глаза на алебарду, с лезвия которой еще не стерта чужая кровь, все равно, на земле лежал мальчик, которому нестерпимо больно и страшно умирать здесь одному.

Марат сел на землю и сухо без слез заплакал.

День Кристиан провел на углище. На дальнем конце Буреломья возле не застывающей даже зимой трясины Бастином была отрыта землянка, обустроены кучи для пережигания угля и поставлен навес с горном, наковальней и прочим потребным инструментом. Здесь Бастин исполнял тонкую секретную работу, которую не желал подставлять под чужие глаза. Может быть, одна Рада, повсюду шнырявшая в поисках тайных трав, знала, куда и зачем пропадает временами ее свояк. Но потому и было ей открыто многое, что урода умела молчать.

Теперь же Бастин привел сюда Кристиана и просил помощи. Отец, хоть и проворчал, что, мол, сенокос в разгаре, но, поверив Бастину, Кристиана отпустил и даже лошадь дал, отвезти надранное при постройке землянки корье. А на косьбу отправился с Савелом, решив, что землянка уже под крышей, а без печи летом не замерзнешь.

За день Кристиан освоил несложный труд углежога, приготовил две больших бутыли скипидару, а дегтю выгнал столько, что его хватило бы на все телеги графства и еще на долю гулящих девок осталось бы. Но Бастин твердил одно: «Мало». У него, оказывается, и старый запас был, но добрую половину его они сожгли, испытывая огнеметную машину. Когда впервые огненный змей вырвался из трубы, поджигая кусты и пятная черными ожогами камни, Кристиану едва достало сил не бросить все и не побежать прочь, куда угодно, лишь бы подальше от этого. Прежде он и представить не мог такого ужаса. Но Бастин и чернобородый оставались недовольны и долго спорили, размахивая руками и рисуя — один на куске бересты, другой в карманной книжице.

Кристиан изломался за день, как прежде не приходилось даже в самую пору страды. Разворошив последнюю кучу и слив остро пахнущую кубовую воду отстаиваться в глиняную с дыркой в боку корчагу, Кристиан уже не мог дойти к землянке и повалился в вытоптанную грязную траву. Он слышал, как стучит молотком Бастин, мастерящий засадные самострелы, и удивился, откуда у того берутся силы, и как он исхитряется поспевать везде. А когда открыл глаза, то увидел Гелию. Она сидела на корточках рядом с ним и осторожно проводила пальцами ему по волосам.

— Ангела… — прошептал Кристиан.

Он поднял руку — и опустил, не осмеливаясь приблизить к девушке вымазанные углем и дегтем пальцы. Только теперь он понял, отчего с таким страшным надрывом работал весь день. Он старался убить тоску тела, не желающего мириться с холодным словом «никогда». Но усталость даже не притупила отчаяния. Как хотелось бы, изо всех сил зажмурившись, спрятаться лицом в коленях любимой или хотя бы ощутить на волосах прикосновение тонких пальцев… Трудно любить с открытыми глазами.

Быстро темнело, они уже едва различали друг друга, но продолжали сидеть рядом, шепча каждый свое, но об одном.

А утром вновь началась работа. Бастин с чернобородым отправились ставить самострелы, а Кристиан, которому Бастин не доверил работать одному, пошел топтать глину для сыромятных кирпичей. Зима не за горами, и тогда в землянке тепла не надышишь.

Вылепить он успел всего с десяток кирпичин. Неожиданно вернулся Бастин. Коротко взглянул на сбежавшихся, сказал буднично и тихо:

— Хутор горит.

Началась суматоха. Савеловы мальчишки погнали скот поглубже в заросли, привязывать, чтобы не разбежался. Томас вынес из землянки четыре алебарды, которые, не послушав старшего брата, все же сохранил. Одну из алебард тут же ухватила Рада, и никто не осмелился возразить. Бастин осмотрел трофейный арбалет, взвел его, одобрительно помянув свейских оружейников. Огнеметная машина еще прежде была установлена среди камней. Горючего при ней было на полминуты боя, а это значит, можно выжечь весь склон и часть гати, докуда достанет огненная струя.

Полчаса прошло в томительном молчании. Внизу было неподвижно и тихо.

— Может и не придут? — выговорил наконец Савел. Что им в болото соваться без толку?

— Прий–йдут… — протянул в ответ Бастин. — Тропу мы натоптали слепой не заблудится.

И действительно, вдалеке на гати показались движущиеся фигуры.

— Это же наши! — воскликнул Томас, вглядевшись. — Петеровы бабы бегут!

Теперь и Кристиан различал идущих: Ханну, так и не бросившую какие–то узлы, Катерину с Ксюшой на руках, Еву, к которой прижалась Моника. Лидия тащила Матюшку, а все остальные дети, даже Стефан, бежали сами. Не было лишь мужиков и Марты — очевидно старуха отстала, не выдержав гонки.

А следом, опаздывая совсем немного и неуклонно приближаясь, двигалась шеренга фигур в когда–то белых, но перемазанных тиной плащах.