Малая земля - Георгий Соколов

— А, рус, шварц дьябол!

Гитлеровец подошел вплотную, зло улыбаясь, вынул пистолет и навел на моряка. Александр с ненавистью смотрел прямо в глаза врага. Однако выстрела не последовало. Гитлеровец с удивлением глянул на пистолет, сунул его в карман, поднял ногу в тяжелом кованом сапоге, намереваясь ударить моряка по голове.

— Ах, гад! — яростно крикнул моряк, дернув его за ногу. Тот потерял равновесие и упал. Слепышев выхватил финку, ударил врага в спину. Но в руке уже не было прежней силы, финка только оцарапала спину врага. Гитлеровец закричал, пытался отползти. Слепышев напряг все силы и навалился на него. Он нащупал горло и вонзил в него финку. Гитлеровец захрипел, судороги свели его тело. Слепышев схватил его за здоровую руку и тут потерял сознание.

Ночная прохлада привела его в чувство. Первым его ощущением было то, что левая рука что-то держит. Он сообразил, что это рука гитлеровца, и разжал пальцы. Враг был мертв. Слепышев повернулся на спину — так лежать было удобней и спокойней, — посмотрел в небо, усеянное мерцающими звездами. Сколько сейчас времени? У гитлеровца, вероятно, есть часы? Александр стал шарить в его карманах, вытащил оттуда часы, бумажник с документами. По привычке документы сунул за пазуху. Часы показывали двенадцатый час ночи. Нужно ползти, ползти во что бы то ни стало.

И он пополз. Колючие кустарники царапали лицо, руки. Так он преодолел около двадцати метров, потом, обессилев окончательно, остановился, припал щекой к земле, мечтая о глотке воды. В горле пересохло, губы потрескались. Глоток воды — и он опять поползет.

…Вот перед глазами широкая плавная русская река. Он сидит в лодке. Рядом Лена. Ему хочется пить, он наклоняется к реке и пригоршнями черпает воду. Лена смеется: «Сашка, ты с ума сошел, разве можно так много пить воды?» А он пьет и не может напиться, вода, как горячий песок, сушит глотку. Ему становится страшно…

Открыв глаза, Слепышев тревожно оглянулся. Что это? Бред? Сон? Почему он сейчас видел Лену? Чувствует ли она, в каком отчаянном положении ее Сашка? Едва ли! Сидит, вероятно, светловолосая, голубоглазая, и пишет ему письмо. Она всегда пишет письма глубокой ночью, когда все спят. «Я не сплю ночами, а пишу тебе. Мне кажется, что в это время и я с тобой», — писала она не раз.

Как, однако, хочется пить, все нутро горит! Почему он не поискал на убитом им фашисте флягу? У разведчика задрожали потрескавшиеся губы.

Доберется ли он до рассвета к своим? Он прополз около двадцати метров за два часа. Надо около двухсот, значит, это займет около пятнадцати часов. А через несколько часов рассвет. Днем не показывайся — убьют. Да и вообще, сможет ли даже здоровый человек ползти пятнадцать часов подряд?

От таких мыслей тягостно защемило сердце. Моряк вздрогнул при мысли о том, что его ожидает. Впереди мучительная смерть — или от ран или от гитлеровцев. Только бы не попасть в лапы фашистам. Лучше умереть где-нибудь в кустах, чтобы его никто не видел.

Снова забравшись в кусты и повернувшись на спину, он устремил свой взгляд в глубокое черное небо. Ноги и правая рука горели. Тупая боль мучила, но стала какой-то привычной, словно она была всегда. Кровь из ран не шла — это успокаивало. Свои придут и спасут его. Как приятен весенний ночной воздух… А ведь он двое суток не спал…

Когда он открыл глаза, всходило солнце. Яркие лучи скользили по земле, обливая ее золотым потоком. «Неужели я спал?» — подумал Слепышев. Он хотел повернуться и лечь на живот, но не смог — не было сил. Только закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Стало жутко. Большим усилием воли он удержал себя, чтобы не закричать. Так вот где он должен встретить смерть! В колючих кустах, вдали от людей. Сколько времени он еще проживет? Александру стало жаль себя, такого молодого, так любящего жизнь. Слеза скатилась по исхудалой грязной щеке. Вот что значит война. Ему только двадцать шесть лет, а война вырывает у него жизнь.

Его удивила странная тишина на передовой. Вчера в это время стоял оглушительный грохот. Кругом кустарники, ничего не видно. Он скосил глаза на землю и заметил маленькую мышь. Настороженными глазами, не двигаясь, она смотрела на него. Она была такой симпатичной, что захотелось ее погладить. Но когда он поднял здоровую руку, мышь куда-то юркнула. На ветку кустарника заполз черный жук, деловито расправил крылья, зажужжал и полетел. Высоко в небе порхал жаворонок и заливался звонкой песней, приветствуя солнце. Прилетела пчела, покружилась и улетела. «А тут жизнь идет своим чередом», — подумал моряк. На душе стало как-то легче. «Жизнь сильнее смерти, — подумал он, — ничем не заглушить радость жизни. Ах, фашисты, вы хотели лишить нас радости жизни, отнять радость существования. Разве это возможно, тупые вы люди. Мир жил и жить будет, вечно сиять будет солнце, а вы сгниете в могилах, и на них зацветет опять жизнь».

Слепышев посмотрел в другую сторону: к кусту была прикреплена едва заметная, тоненькая проволочка, другой конец ее уходил в землю. Он сообразил, что это мина натяжного действия. Ползая ночью, он мог нечаянно задеть ее и взлететь на воздух. Однако это его не испугало. Он дотянулся до проволочки, потрогал ее и подумал: «Если подойдут враги, взорву себя и их».

Прошло несколько часов. Солнце поднялось высоко, стало душно. Над моряком кружились зеленоватые мухи. «Как над падалью вьются», — с тоской подумал он.

На передовой по-прежнему было тихо, лишь изредка раздавались взрывы мин, стрекот пулеметов. Усилилась боль. В висках стучало, все тело горело, как в огне. Порой Слепышев впадал в забытье. Тогда зеленоватые жирные мухи садились на его заострившийся нос, на запавшие щеки. Он бредил и стонал. Ему мерещилась родная Волга, в которой так много воды. Опять он увидел Лену. Она стояла в лодке, черпала ковшом воду и давала ему пить. Он пил и не мог напиться, вода была какая-то горячая, она жгла нутро и не утоляла жажду. Лена смеялась. Потом откуда-то появилась старенькая сморщенная мать. Она с жалостью смотрела на него и тоже подала ковш с водой. Вдруг над ухом его кто-то крикнул: «Чудак, разве в жару пьют?» Это отец, бригадир рыболовецкой бригады. У него суровое лицо, заросшее черной бородой. «Чудак!» — повторяет он, и это слово звенит в ушах. Звон становится невыносимым…

Слепышев очнулся и открыл глаза. Кругом стоял такой грохот, что звенело в ушах. Небо потемнело. «Началось», — пронеслось в его голове. Он невольно крепче сжал финку, которую все время держал в руке. Снаряды рвались близко. Через несколько минут послышался громкий клич: «Полундра!»

«Наши жмут!» — радостно отметил он, и его сердце усиленно забилось. Он закричал. Ему показалось, что крик его разнесся далеко, но на самом деле это был хриплый слабый стон. Он захотел подняться, напряг все силы и сел. И тут увидел моряков, бегущих со всех сторон.