Сошел с ума - Анатолий Афанасьев

Проснувшись среди ночи, я погладил теплый бок Полины, и она сразу отозвалась:

— Что тебе, милый?

— Спросить хочу.

— Может быть, немного поспим? До рассвета еще далеко.

Но я уже выспался и был полон энергии.

— Давай поговорим, после поспим.

Полина зажгла ночник, осветивший призрачным облаком странную комнату-склад: компьютеры, телевизоры, стиральные машины, лес стульев, а также свернувшуюся калачиком девушку Лизу на соседнем диване.

— Погаси, — попросил я. — Лучше в темноте.

— Как скажешь, милый.

Я хотел знать, что они собираются делать. Надоело быть игрушкой в чужих руках, хотя бы таких нежных, искусных, как руки Полины. Тем более что на карту была поставлена не только моя жизнь, но и жизнь Катеньки.

— Кто такой этот ваш Сырой?

Сырой, как я и предполагал, оказался плохим человеком. Патологическим типом, хладнокровным убийцей, растлителем малолетних, маньяком, шизоидом, последней сукой, пауком, импотентом, причем все эти убийственные характеристики в устах Полины звучали без всякого осуждения. Для полной объективности она отметила, что одновременно Сырой — образованный человек, интеллектуал, известный в Москве меломан, поклонник Чайковского и Шнитке, меценат, покровитель обездоленных, враг бессмысленного насилия, а также по-самурайски предан Циклопу, который без него шагу не может ступить, чтобы не упасть. Однако, как правило, Сырой из экономических соображений подключается только к тем акциям, где пахнет не рублями, а миллионами и кровью. Для мелких насущных задач вполне хватает команды головорезов, которыми управляет хорошо знакомый мне Федоренко, правда, заступивший на эту должность недавно, после того как занедужил тоже хорошо известный мне Гоша Филимонов.

— Значит, люди, которые напали на нас в аэропорту, из банды Сырого? — уточнил я.

— Я не уверена. Не его почерк. Слишком все было сделано неумно и азартно. Шуму много, результат — нулевой. Но раз Эдичка говорит, что это Сырой, значит, так оно и есть.

Мирское имя Сырого — Игнат Семенович Петров. Вышел он из семьи торговых разночинцев третьей, хрущевской, волны, и до Перестройки был известен разве что спецслужбам, где на него заводили несколько дел по валютным махинациям и по подозрению в вооруженном разбое, но ни одно не дошло до суда. Папаней Сырого был знаменитый Петров-Могила, владелец целой сети подпольных суконных и обувных предприятий, который одним из первых, задолго до Попова практически узаконил в столице систему официального подкупа должностных лиц. Он также установил твердую таксу компенсации за убийство, изнасилование и прочие, более мелкие правонарушения. Эта такса выдержала длительную проверку временем и заколебалась лишь после гениальных финансовых афер девяносто третьего года, остроумно прозванных реформами. К слову сказать, Петров-Могила был начисто лишен политических амбиций, присущих тем, кто пришел ему на смену; не лез в благодетели отечества, никуда не баллотировался, придерживался строгих правил, завещанных предками (нижегородские богатеи, мучная монополия «Романов и сын»), и когда почувствовал, что круг его деяний замкнулся и никогда ему не найти общего языка с прожорливыми, розовощекими, говорливыми тварями, накинувшимися на страну, как крысиный выводок на кусок подгнившего мяса, последовал примеру некоторых своих партийных корешей и спокойно, с достоинством выбросился из окна восьмого этажа Дома на набережной, воспетого поэтами брежневской поры.

Петров-младший, впоследствии — Сырой, не одобрил геройский поступок отца, посчитав его проявлением обычной человеческой слабости, но публично нигде об этом не заявлял и на поминках произнес речь, которая многим избранным запомнилась своими пророческими откровениями. В частности заметил, что «великие потихоньку уходят один за другим, а следом на арену общественной жизни выползли омерзительные жуки с мохнатыми лапками». На ту пору Игнат Петров был преуспевающим сотрудником МИДа (уровень советника), отменно проявил себя на августовских баррикадах и владел несколькими полулегальными казино (отсюда знакомство с Иваном Коханидзе, будущим Сидором Аверьяновичем), а также контролировал на паях с грузинской группировкой теневой алкогольный бизнес. От покойного папани-самоубийцы, подпольного миллионера, Игнат унаследовал благородные качества — трудолюбие, верность слову, сочувствие обездоленным, веселость нрава, — ну а все дурные черты, по словам Полины, перенял, конечно, от матушки, знаменитой оперной дивы, самой известной в 60-е годы в кругах столичного бомонда минетчицы. Маруська Климова (сценическое имя) ненадолго пережила мужа, но умерла, по слухам, страшной, позорной смертью. Накурилась анаши, напилась рому и под утро захлебнулась собственной блевотиной. Возле ее остывшего тела нашли полуживого десятилетнего мальчонку с перекушенной шейной веной.

Почему Игнат Петров, с его уже налаженными связями, с его (отцовыми) деньгами, с солидным опытом конспиративной работы (двойная жизнь с отроческих лет, потом МИД), с его сумасбродным характером, пошел в услужение к Циклопу, человеку равной весовой категории, — это интересный вопрос. Ответа на него не знал никто. Полина полагала, что это был любовный союз, где угрюмый выходец из простонародья Циклоп играл роль справедливого, требовательного, но любящего мужа, а своенравный, насквозь порочный, подверженный мистическим настроениям Игнатушка был его обожаемой супругой. Такое объяснение соответствовало новомодным веяниям, но меня оно не убедило. Как бы то ни было, их знакомство, приведшее впоследствии к слиянию двух крупных синдикатов, началось с зимы 90-го года, когда Циклоп (тогда еще Иван Иванович Коханидзе) спас будущую супругу от мучительной и незавидной смерти. В пустой, нелепой разборке с одним из чеченских наркобаронов Сырой по глупому подставился, и на какой-то подмосковной даче его прижали так крепко, что уже почти «заморозили». Время было безумнее нынешнего — первый передел зон влияния. Чечены решили казнить зарвавшегося русачка по двум причинам: за наглость и за то, что слишком много знал. Наглость Сырого заключалась в том, что он, почти единолично владея винным промыслом, посмел вдобавок сунуть аристократическую ручонку в наркобизнес, где ему вовсе не было места, где широкая торная тропа из Пакистана на все континенты вовсе не предполагала наличие на ней русских пеньков, где Москва планировалась всего лишь пусть и важным, но перевалочным пунктом; никто из самых прозорливых наркодельцов тогда и предположить не мог, что за два-три года царствования Бориса она станет наивыгоднейшим рынком сбыта. А вот Игнат Петров, достойный сын своего гениального отца, это предвидел, потому что там, где пахло жареным, умел смотреть на семь пядей под землю. Предприимчивый, настырный мидовец подкупил кого надо и вычислил, запеленговал три главных маршрута прохождения зелья, со всеми цепочками и узелками, вплоть до кличек курьеров и адресов базовых квартир. На злополучной сходке на подмосковной даче он предъявил заветную карту и объявил, что готов к полноценному долевому сотрудничеству, а иначе… Сырой редко прокалывался в делах, но этот чудовищный промах несомненно должен был стоить ему головы: он слабо знал родовые обычаи и психологию предполагаемых партнеров. Чеченские братки уважают только силу и не любят, когда их берут на понт.

Приговоренного к казни, наряженного в голубенькое дамское платье, Игнатушку для начала в глиняном погребке уестествили с десяток заросших шерстью лихих горцев, а после выволокли на двор и, засунув ему в задницу шланг, готовились накачать жидким кислородом, чтобы поглядеть, как у него лопнет черепушка. Здесь его впервые увидел Циклоп-Коханидзе, приглашенный на печальную тризну совсем по иному поводу. У него были давние деловые связи с Шахом из Узбекистана и с самим Исмаилкой, восходящим солнцем Кавказского хребта.

Циклоп подошел к сваленной на землю, частями прикрытой голубенькой тканью груде человеческого сырца, приготовленной на заклание, и невольно отшатнулся от блеснувших снизу яростных, непотухших глаз.

Циклоп знал, кто перед ним. Издали давно, не без зависти наблюдал за успехами удачливого молодого политика и бизнесмена и огорчился, застав его в таком непристойном виде. Спросил полушутя:

— Чем могу помочь, товарищ?

В этот момент возбужденный, сосредоточенный чечен поправил выскочивший из жертвы алюминиевый наконечник, вдавив кислородный шланг поглубже.

— Спаси, отслужу! — прошамкал Игнат Петров разбитым ртом. Циклоп уломал горных кунаков помедлить с казнью, обещая взамен еще более изысканные утехи, и ушел в дом. Оттуда по спецсвязи вызвонил самого Исмаилку и повел торг. Исмаилка, как впоследствии стало известно всему миру, был человек горячий, непредсказуемый, коварный, но с отзывчивой душой и большим добрым сердцем средневекового рыцаря. Он продал московскому побратиму Игнатку Сырого за сущий пустяк: скромную должность в правительстве для своего племяша и последнюю модель «феррари» огненного цвета, оснащенную компактной лазерной пушкой.