Владимирские Мономахи - Евгений Салиас

Однако, ни сам барин, ни барин-гость, ни обе барышни совсем не занимались работами и переделками в крыле.

Всем им было прямо не до того.

Аникита Ильич был вдруг сражен просьбой Аллы идти в монастырь… Девушка не притворялась и не лукавила, решившись просить подобное. Это было единственное средство для нее избавить себя от невыносимой пытки принадлежать старику, который ей был ненавистен и противен до умопомрачения. Алла перестала плакать, но стала дико задумываться и заговариваться, бредить, и нести околесную наяву, среди бела дня.

Вдобавок — и что особенно разгневало Аникиту Ильича — вернувшийся с богомолья отец Аллы похвалил дочь за ее решение и просил барина о том же… Самовластный старик догадывался…

По всей вероятности, богобоязный, честный и всячески добропорядочный Василий Васильевич Ильев, сам убедил дочь выйти из срамного положения и сделаться инокиней.

Действительно, если жена Ильева и старая девица-сестра надеялись, что Алла станет впоследствии барыней в Высоксе, законной супругой барина, то Ильев верно знал, что никогда этого не будет. Не мало таковых метило, и напрасно.

Что касается Сусанны, то она, искусно добивавшаяся влюбить в себя Дмитрия, разумеется, добилась этого скорее, чем думала. Молодой человек был от нее без ума и мысленно твердо решил не жениться на Дарьюшке.

Он мечтал уже о том, что когда он обвенчается с Санной, то дядя оставит их жить в Высоксе или, отпустив в Петербург, положит им пенсию… Ведь он добрый и обоих их любит.

Разумеется, только Дмитрий Басанов, по своей наивности, мог мечтать о подобном. Сусанна же на подобные намеки троюродного «братца», как она звала его, отвечала смехом.

«Да, душевно, сердечно, помыслами своими ты будешь моим мужем, — думала она. — Но по закону ты будешь мужем Дарьюшки и хозяином Высоксы. И отлично мы заживем… Особливо, когда «Кита» уберется на тот свет. Будет он долго откладывать, — можно и помочь в сборах!» — усмехнулась она странной усмешкой.

Даже Анна Фавстовна, однажды заметила, эту улыбку, спросила невольно вдруг:

— И какие это мысли можете вы держать себе на уме, чтобы этак нехорошо ухмыляться?

Однако, завлекая Дмитрия и видя, что она вполне достигла цели (не ныне-завтра он способен прямо объясниться в любви и предложить ей руку), Санна была сильно и даже постоянно озабочена и встревожена.

Змглод после их разговора явился дня через три и объяснил несколько смущенный, что случился казус, небывалый в Высоксе. Намеченная жертва ускользнула из рук.

Анька, очевидно, узнав или пронюхав, что ему грозит, исчез, бежал… Аникита Ильич, озадаченный исчезновением своего лучшего писаря конторы, приказал взяться за поиски… Но, разумеется, это ни к чему не поведет.

— Я полагаю, — сказал обер-рунт, — что молодец со страху хватил за Волгу, а то в Украйну.

Сусанна не согласилась мысленно с обер-рунтом. Страшно встревоженная, она приготовила целый план кампании.

Единственное, чего она никак не могла решить, был вопрос: действовать ли тотчас, не ожидая появления Гончего, или обождать, молчать и явиться защищать себя, когда враг нападет. И день Сусанны проходил в том, что она любезничала и крутила голову «братцу», а затем волновалась от мысли, что вдруг появится Анька и заявит Аниките Ильичу, что он был ее любовником. А лучшим доказательством этого служит то самое, что она со Змглодом задумала учинить над ним без приказу и без ведома барина…

Дмитрий Басанов тоже по замечанию всех, несколько переменился, был пасмурен и задумчив, не так простодушно болтлив и смешлив, как в первое время по приезде. Разумеется, причины никто не знал, кроме его самого и красавицы, его околдовавшей.

Наконец, Дарьюшка, догадавшаяся в первый же день приезда гусара, что он по воле отца — её суженый, все-таки будто надеялась, что судьба смилостивится над ней. Теперь же, как всегда бывает с простоватыми людьми, громовым ударом подействовал на нее пустяк. Приказ отделывать апартаменты ее покойного брата и расположение комнат, новое и особое, делавшее из крыла «семейник», поразили Дарьюшку. Девушке казалось, что решение отца, о котором он молчит и которое только все подозревают, не важно… Важно приготовление будущего помещения для нее с мужем.

Так как правое крыло дома было как раз перед левым крылом, где она жила, и только наполовину укрытое липами, то Дарьюшка с утра видела все, что там делалось, следила за работами и ужасалась, как все идет спешно и быстро… Чувство, которое вызывали в ней эти работы, было таково, как если б на глазах ее рабочие готовили для нее склеп и гроб. И как только все поспеет, так и будут ее похороны, жива ли она, нет ли.

Однако, несмотря на свою простоту или благодаря женскому чутью, Дарьюшка заметила что-то между этим ее не объявленным еще женихом и тетушкой-сестрицей Сусанной Юрьевной. Если она не сама додумалась, то ее няня Матвеевна помогла ей додуматься до помысла:

— Вот бы ему на ней жениться!..

IX

Наконец, однажды, давно ожидаемое Сусанной от влюбленного Дмитрия и лишь отчасти избегаемое ею случилось, и вдруг, когда она наименее ждала.

Санна позвала к себе вечером в гости Аникиту Ильича, Дмитрия, Дарьюшку и кое-кого из главных приживальщиков.

Для всех был приготовлен сюрприз… А именно целый концерт. В гостиной Сусанны появились четыре главных музыканта из высокского оркестра, две скрипки, виолончель и флейта. Но вместе с ними явился и новый певчий, хохол, которого все уже стали баловать за чудный голос.

По приказанию и под наблюдением Сусанны, лучшие и, действительно, даровитые музыканты, а равно и Тарас Файка, разучили несколько пьес, выписанных из Москвы несколько русских песен и несколько кусков из заморских театральных представлений.

И крепостные виртуозы, и молодой хохол-тенор превзошли себя… Или они особенно постарались, или новая диковинная музыка, которой никто, даже Аникита Ильич и сама Сусанна никогда еще не слыхали, но впечатление на всех было потрясающее, не только неожиданное, но даже им самим непонятное и загадочное.

Аникита Ильич после двух-трех пьес, спетых под аккомпанемент квартета его наемных певчих, слегка взволновался. В церкви Файка пел хорошо, его голос звучал сильнее и звонче всего хора… Но ничего особенного, поразительного не было. Только раз он удивил и тронул многих чуть не до слез, когда впервые спел за преждеосвященной обедней «Да исправится молитва моя»… Но теперь это оказался какой-то другой человек, другой Тарас, другой голос…

Или же вся сила была в том, что музыка была другая, какая-то душу захватывающая. Или же главный виновник был первая скрипка и дирижер высокского оркестра, Неручев, человек тихий, молчаливый, тщедушный, с худым лицом, покрытым сплошь веснушками, но с удивительными серыми глазами, которые, когда он играл, менялись и становились будто безумными.