Владимирские Мономахи - Евгений Салиас

— Как это ты помешаешь?.. — вдруг едко рассмеялась самолюбивая красавица, презрительно глядя на Гончего.

— Как… Грех будет! Я не могу. Что же? Я не могу… помешаю… — бормотал он.

— Как, тебя спрашивают?

— Ножом.

— Что? Что!!

— Ножом, говорю.

— Да что ты, взбесился, что ли? — воскликнула она, невольно подымаясь и садясь на ковре. — Право, ты разума решился… совсем…

— Да. Что ж? Решишься… — прошептал он будто себе.

— Да ведь мне одно слово Змглоду сказать, и знаешь ли ты что с тобой будет?

— Знаю, но не дамся. Я не таковский. Я себя не пожалею. А потому и всем плохо станет. И Денису Ивановичу, и Файке этому, и вам самим…

— Как ты смеешь! — рассердилась наконец Сусанна.

— Я к Аниките Ильичу пойду! В ноги брошусь… Так и так, мол, а все — сущая правда… Вот как… перед Богом.

— A-а?.. Вот что… да-а… — протяжно проговорила она. — Ножом?.. В ноги к Аниките Ильичу?.. Хорошо… Ну, что же… действуй. Ступай.

Наступило молчание.

— Ступай, тебе говорят! — уже гневно произнесла Сусанна.

— Барышня… ради Господа Бога…

— Ступай. Уходи. Слышишь? Иди вон!..

— Барышня!! — отчаянно воскликнул Анька и, казалось, он готов был зарыдать.

— Анна Фавстовна! — кликнула Сусанна…

И, поднявшись с ковра, она двинулась к двери и через голову Гончего крикнула громче:

— Анна Фавстовна…

Угрюмова появилась за спиной молодого малого.

— Выведите его…

— Барышня! — вскрикнул Анька. — Помилуй Бог, что будет!

— Пошел вон!! Анна Фавстовна! Оглохли вы! — закричала Сусанна вне себя. — Вон!! Гоните нахала…

Анька сорвался с места и бросился вон к двери, как если бы вдруг испугался чего… Сам себя испугался он!

VII

Санна не была особенно встревожена угрозами бывшего любимца, отчасти потому, что Аникиту Ильича слишком вообще все боялись, чтобы кто-либо, хотя бы и смелый Гончий, решился идти к нему с объяснением… Чего? Невероятного дела!

Некоторые обыватели Высоксы искренно и не шутя говорили, что идти к барину по иному делу страшнее, чем идти на смерть… Это была привычка бояться его бессознательная, огульная, внушенная в плоть и кровь с малолетства.

Отчасти же смелая лицедейка надеялась на свое искусство и на свою власть над старым дядей. Несмотря на все свои мимолетные прихоти и измены своей любимице, он все-таки был по-прежнему под влиянием ее красоты. Малейшая нежность и ласка с ее стороны вновь воспламеняли как бы охладевающего к ней старика. От доноса и заявления Аньки она собиралась защитить себя перед дядей целой хитро задуманной комбинацией лжи и клеветы.

Впрочем, в эти дни ей было и не до дерзкого конторщика. Увлекая Дмитрия, она тоже увлеклась… И как пылкая, своевольная и разнузданная женщина, она то избегала развязки и объяснения с ним, то вдруг нетерпеливо и прихотливо сама толкала его на решительный шаг. Если бы Дмитрий был смелее и опытнее, то уже овладел бы ею, улучшив минуту, когда она не владела собой. Но он был второй Алеша… Боготворя и поклоняясь, нельзя бороться и одолевать…

Пользуясь почти юношеской робостью и наивностью его, Сусанна иногда шалила, дразнила и забавлялась его страстью на все лады.

Так прошло еще более недели, и Дмитрий был у нее в гостях после обеда, и они остались одни; она легла на свой ковер, а он сел около нее тоже на полу… Понемногу, все ленивее болтая и отвечая, она притворилась, что вдруг крепко заснула…

Дмитрий долго смотрел на нее… затем позвал раза три, чтобы разбудить и прекратить волнение, которое овладело им… И видя, наконец, что она страшно крепко спит, он потерял самообладание, нагнулся и стал тихо целовать руки ее… Через несколько мгновений, уже почти не помня себя, он страстно прильнул губами к ее лицу…

И долго, крепко спала Санна, только дыхание ее, нервное и порывистое, доказывало, что ей будто снится что-то волнующее ее. И она проснулась только тогда, когда поняла, что он совсем теряет рассудок. Она открыла свои чудные глаза, поглядела кругом себя, потом на него и удивилась…

— Да я спала? — изумленно вымолвила она.

После этого дня Дмитрий сильно изменился, стал пасмурен, задумчив, иногда просто печален.

— Бедный мой! — нежно говорила Санна, оставаясь одна. — Погоди… скоро помогу тебе стать отважным…

За эти же дни, однако, ее снова стало сильнее озабочивать поведение конторщика. Она думала, придумывала и не знала, что сделать, что предпринять, ежедневно ломала себе голову и не находила ничего.

Между тем Анька Гончий, будто совершенно одичав или обезумев от нравственных пыток, не давал Сусанне проходу, подходил и при посторонних, не стесняясь, или не понимая, что он творит, или ничего и никого не замечая, и привязывался к ней, то молил, то грозился. Всякий день могло произойти что-нибудь пагубное для Сусанны.

И, наконец, однажды, она решилась окончательно обратиться к Змглоду. Послав за ним, вдруг она стала нетерпеливо ждать его будто боясь, что раздумает. Наконец Угрюмова доложила ей, что обер-рунт явился, а затем, выйдя в коридор, она позвала и пропустила его к барышне. Змглод вошел и, став у дверей, поклонился. Сусанна подошла к нему и произнесла ласково:

— Здравствуй, Денис Иваныч… Я за тобой послала. Мне надо дело одно порешить. У меня до тебя большая просьба…

— Что прикажете… — отозвался обер-рунт.

— Скажи мне… Это не к делу… А так… Давно я хотела тебя спросить. Что ты такой стал вдруг хмурый, не то хворый? Уж вот которое время. Что с тобой приключилось?

— Ничего, барышня… Так, неможется.

— Да что именно?..

— Не знаю… Неможется… Пройдет! Что указать изволите?..

— Скажи… Не могу я тебе помочь в твоей заботе? — настаивала Сусанна.

Змглод глянул быстро ей в глаза, потом потупился и засопел, будто переводя дыхание.

Сусанна заметила все и, понизив голос, ласково и вкрадчиво произнесла:

— Скажи мне. Есть у тебя что-то на душе. Может быть, я могу тебе чем помочь…

Змглод, не глядя на нее, молча замотал головой, а затем угрюмо выговорил:

— Ничего нету… А если бы что и было… то не могу я сказать, потому что сам не знаю.

— Что? Как? — удивилась она. — Сам не знаешь.

— Да, барышня. Сам не знаю… Мерещится мне чертовщина… Да все, знать, выдумки мои. А коли не выдумки, а правда, то конец мой пришел.

— Да что? Скажи.

— Нет, барышня… Сказывают люди про дело какое, а про выдумки что же сказывать. Станет мне представляться, что вот наша колокольня либо башня коллежская качается… Так что же? И сказывать? Нет, лучше помолчать, а то люди осмеют. Легче не будет… А вот… вы что прикажете? Зачем приказали придти?