Москва: место встречи (сборник) - Юрий Арабов

Они шли, нагруженные сумками – у каждого по две. У деда – портфель и авоська, у Сони – сумка и авоська, и еще сумочка, и еще могли быть авоськи, если что-то удалось отхватить, поймать. Покупка продуктов – как охота: без гарантии, что добудешь. У Сони всегда одно-два яйца раздавливались в толкучке и заливали паспорт. Почему ее паспорт всегда попадал в яичницу? Это было предметом постоянных шуток.

Я навешивал все эти сумки и авоськи на руль. Велосипед становился тяжел и неповоротлив, сумки то били по ногам, то норовили попасть в спицы. А Соня с дедом налегке шли на дачу или сперва на Клязьму – купаться. Теперь там гнилой ручей. Куда делась речка?

До того как вскочить на велосипед и поехать встречать деда и Соню, я заливал ведрами бак на крыше душа (встык с гнилым фанерным сортиром). Приехав обратно, отдавал сумки бабе Розе и срочно ставил самовар, чтобы теперь залить в душ почти ведро кипятку. Получалась прекрасная теплая вода, хватало даже на троих, если экономно.

Умывальник был прибит к сосне у кухонного крыльца, там литра два воды, а снизу утолщающийся штырек – подтолкнешь его вверх, и в ладони льется вода, отпустишь – закрывается: экономия и сырости меньше. А баба Роза и в Москве, где воду не считали, не берегли, сохранила азиатские привычки: левой рукой открывала кран, в пригоршню правой набирала столовую ложку воды, закрывала кран, умывалась, и – снова и снова; на умывание вряд ли уходил стакан.

Невероятно: Соня – замначальника ЦПК (Центрально-проектный кабинет) ВГОЛПИ ТЭП (Всесоюзный государственный ордена Ленина проектный институт «Теплоэлектропроект») – там проектировались все тепловые и атомные станции СССР и соцлагеря, большая зарплата. Дед (после понижения) – директор маленького завода порошковой металлургии. Благополучные начальники. Они ехали на дачу в электричке, нагруженные авоськами, стоя, 45 минут, и хорошо, если удавалось повесить сумки на крючки. Ни разу дед не использовал для езды домой директорскую персоналку.

Пятидесятые, начало шестидесятых. Ставились два стула сиденьями друг к другу. На спинки клалась большая чертежная доска, рейсшина, готовальня, рейсфедер, балеринка, циркуль, измеритель, центр (кнопка с ямкой в центре для множества концентрических окружностей), ватман, калька, лезвием бритвы заточка карандашей – круглая заточка для обычных линий, плоская – для волосяных… Потом появилось гениальное устройство: на чертежную доску натягивалась леска, устанавливались ролики и рейсшина двигалась по этим струнным рельсам. Потом – венец цивилизации: кульман с двумя линейками под абсолютно точным прямым углом и поворотная ручка с угловыми градусами. Карандаши «Кохинор» – великая ценность, у нас, школьников – «Сакко» и «Ванцетти» и прочие похуже. И никому тогда не надо было объяснять, что Сакко и Ванцетти – два пролетарских героя, казненных в проклятой Америке за верность идеалам коммунизма.

А еще были чернильные карандаши. Если такой послюнявить, он писал как чернилами, и такую надпись гораздо труднее стереть, если надо подделать бухгалтерскую ведомость.

Квитанции выписывались чернильным карандашом под копирку. Почтальонша приносила на дом (на дом!) пенсию бабе Розе – за погибшего на фронте сына. Моя пенсия – за погибшего отца – 96 рублей, после 1961 года – 9 р. 60 к. Открывалась квитанционная книжка, между двумя листиками вкладывалась истертая копирка, почтальон выписывала, баба Роза расписывалась и один из двух листиков отрывали и оставляли нам. Уж не помню, первый или второй экземпляр.

Почту обычную приносили три раза в день, клали в почтовый ящик: в семь-восемь утра, примерно в час дня и около семи вечера.

Было очень волнующе трижды в день искать в почтовом ящике письмо от любимой девушки. Туда же, в почтовый ящик, совалась «Правда», журналы «Новый мир», «Иностранная литература», «Знамя», «Техника – молодежи», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Знание – сила», «Пионерская правда» (недолго). А раньше, помню, дед говорил: «Побегу за газетами» – и бежал в ближайший киоск и приносил газеты. «Правда» – 3 копейки, «Известия» – 2. А что там было читать?

Вывески были понятны и неграмотным. «Продовольственный» – красные буквы. «Парикмахерская» – всегда зеленые. «Культтовары» – синие. Точно так же издали вечером и ночью можно было понять, какой идет трамвай: 20-й или 36-й, каждой цифре соответствовал фонарь своего цвета над кабиной вагоновожатой.

В «Парикмахерской» на Таганской улице мастер, чтоб не сгибаться в три погибели, клал на ручки кресла досочку. Я садился на доску, ноги ставил на сиденье, машинка ужасно щипалась. Под бокс, под полубокс, под полечку. Скобка – это взрослая стрижка. Летом малышей стригли налысо, под ноль или под ноль с чубчиком (от солнца). Деда брили опасной бритвой – ритуал. Мастер шел за кипятком, взбивал в чашке пену, помазком мылил деду щеки, брил, снимая с бритвы на салфетку пену со щетиной, потом еще раз шел за кипятком, намачивал полотенце, отжимал и этой огненной тряпкой накрывал лицо – компресс.

Рядом с «Парикмахерской» на Таганской улице – окошко в стене (Пушкинский васисдас). Бублики горячие с маком. Маленький – 3 копейки, большой – 6. Никогда нигде уже не было потом таких. Разрезаешь его вдоль, мажешь маслом (мама: «Зачем ты мажешь так толсто?»).

С Воронцовской улицы – трамваем на площадь Ногина (теперь Славянская), на Маросейку к логопеду, который велел говорить «лыба» (рыба), «луки» (руки) и – научил не картавить, а р-р-р потом пришло само. И дворовые мучители уже не требовали повторить за ними: «На горе Арарат растет крупный виноград». А раньше это были слезы, когда пойманный у подъезда… то есть я не успел убежать домой. Им, видимо, нравилось смотреть, как жертва плачет, хотя что уж тут красивого.

Самое страшное – зубная боль. Проходным двором на Большой Рогожский в детскую поликлинику (построил ее до революции какой-то купец-благодетель, двухэтажный особняк, на антресолях квартиры для врачей; в советскую эпоху они стали кабинетами, из зубного постоянно доносились вопли и вой; теперь в особняке – вообразите! – Музей кулинарного искусства).

Жуткие инструменты в лотках с отбитой эмалью: козья ножка, сверла. Бормашина, которую крутила врачиха ногой, качала педаль, как у швейной машинки. Точно так же педалью крутились точильные камни точильщика. Сверла, которые врачиха выбирала из кучки и, посверлив, бросала обратно в эту кучку, – общие. И зонды – общие. О стерильных инструментах тогда и мысли не было. Впрочем, и СПИДа тоже не было, только сифилис. Лишь вата со слюнями и кровью выплевывалась и не использовалась вторично.

Всё использовалось. Учебники, ветошь, бумага, распрямляли ржавые гвозди, делали «жука в пробку» – наматывали проволоку на перегоревший фарфоровый предохранитель.

465-я школа в Большом Факельном. Директор – бывший военный – шел по коридору, командуя: «Руки! Чище! Лучше!» Никто не знал, что делать. Ловил, больно бил по темени костяшкой пальцев (хуже, если ключом), приговаривая: «Вызови мать. Ты меня понял? Ты меня понял? Деда не надо. Вызови мать». Директор знал, что дед мне всё прощает.

Военное дело: вслепую разбирали и собирали винтовку Мосина (думаю, и сейчас справлюсь не глядя).

Билеты в кино, дешевые в первые два ряда – 30 копеек, вечером в середину жутко дорогие – 45. Непонятно, кто их покупал. Берешь билет за 30 и идешь в десятый ряд, как король. Билет в театр – 1 р. 20 к. На премьеру – 1 р. 50 к. В театральном буфете за 1 р. 20 к. наливали 100 граммов коньяку, никто не спрашивал: мальчик, сколько тебе лет?

Мечты о коммунизме привели к упразднению контролеров. В трамваях, автобусах, троллейбусах поставили кассы, куда надо было кинуть денежку и самому себе открутить билет. Добровольные контролеры возле касс следили, сколько ты кинул денег, сколько собираешь сдачи. Потому что публика делилась на честную, которая платила, нечестную, которая ехала без билета (как я), и бесчестную, которая стояла возле кассы и собирала сдачу, сколько могла. Кинет пятачок, а собирает полтинник.

Из школы в Сыромятниках можно было проехать две остановки на трамвае до Андроновки. Моторный вагон и сзади еще два. Если гурьбой сесть в третий вагон, столпиться на задней площадке и начать ритмично подпрыгивать, вагон начинал страшно раскачиваться, мог сойти с рельсов. Мы ликовали. Публика угрожала побить.

Москва была набита китайцами. Праздничные демонстрации 1 Мая и 7 Ноября часами текли по Таганке и спускались по Радищевской к Яузским воротам. По пути все покупали на улице китайские игрушки: свистульки «Уйди-уйди», цветные шары, которые меняли форму, пропеллеры, вертушки, которые крутились от ветра, мячик на резинке: кидаешь, а он возвращается в ладошку.

Апофеоз

Праздник состоял из трех частей.