Москва: место встречи (сборник) - Юрий Арабов

В большинстве мастерских, расположенных в старой части Москвы, часто собирались разношерстные компании. Как правило, это происходило после выставок, открытий или закрытий всевозможных художественных экспозиций. Успех или творческие неудачи должны были быть «выговорены» в кругу друзей. Там же за нехитрой снедью обсуждались планы проведения популярных тогда групповых выставок и творческих поездок по стране. Собирались такие компании и у нас в большой, с высокими потолками и полами из широченных досок комнате. Мебели в ней почти не было, и десять – пятнадцать человек свободно растворялись в кубатуре интерьера. Очень хорошо было при открытых окнах летними вечерами. Шум огромного города полностью исчезал, уступая место благоговейной тишине. Звуки от движения машин застревали на расположенной ниже Солянке.

Мы увлекались поездками по местам зарождения русских народных промыслов. На этой почве я познакомился с одним из оригинальнейших русских художников второй половины XX века – Александром Денисовичем Максимовым. Его в Союзе художников считали аранжировщиком русского лубка, но это, как оказалось, было внешним клише.

Александр Денисович был хозяином комнаты в коммуналке на первом этаже, как раз там, где дом начинал поворачивать в Астаховский переулок. Вся комната до потолка была заставлена библиотечными стеллажами, а справа под выключателем прижималась к стенке металлическая панцирная кровать со старым одеялом. Оказалось, что все стеллажи были завалены его альбомами и папками с рисунками. Они были в ледериновых или холщевых разноцветных переплетах, которые еле просматривались в тусклом свете одинокой лампочки без абажура… Несколько часов подряд мы говорили с ним о путях развития искусства, причем в основном говорил он, а я листал страницы альбомов и перебирал рисунки в папках. Рисовал он виртуозно, как никто, и обязательно делал каждый день более десятка изображений. За свою жизнь он сделал их никак не меньше ста тысяч. Максимов считал рисунок лабораторией изобразительного искусства. Позднее я узнал, что кроме этой комнаты он заполнил своими литографиями, офортами и темперными композициями большую мастерскую в Новогиреево и квартиру жены в Бескудниково. В Петропавловском переулке у него хранились только рисунки и сотни уникальных зарисовок – копий нательных наколок разного характера, которые он сделал в пятидесятые-шестидесятые годы прямо с загорающих на пляже людей. Литографированные аранжировки этих наколок наряду с аранжировками русского лубка хранятся сегодня в лучших музеях мира, включая Третьяковскую галерею.

Надо отметить, что художники Хитровки жили достаточно обособленно от остальных обывателей, стараясь общаться только с себе подобными. Это было связано как с определенной отрешенностью этой профессии, так и с иногда не совсем легальными формами владения своими творческими кельями. Давало о себе знать и отношение большей части населения тогдашней России к тем, кто, по их мнению, «сидит дома и что-то рисует». Подозрительно… Однако хочу сказать, что на «сходках» в мастерских о политике вообще предпочитали не говорить… зачем, и так все ясно.

На Хитровке жили и люди искусства, которые не входили ни в какие творческие группировки. Это, как правило, были художники театра и кино. Елена Ксенофонтовна Архангельская жила в доме на левой стороне Подколокольного переулка, что частично выходил на площадь, и работала во многих театрах, исповедовала «эмоциональный метод» работы над сценическим костюмом. Свой огромный творческий опыт она успешно передавала художникам по костюму на кафедре художественного моделирования костюма Московского текстильного института. Я в этом институте преподавал рисунок и живопись и случайно узнал, что она живет и творит рядом с нами.

Не могу себе представить, что стало бы с Гиляровским, узнай он, что через пятьдесят лет Хитровку заселят художники. Могу лишь отметить, что их подвижнические усилия были своеобразным духовным очищением этого ранее проблемного во всех смыслах места.

Для нас удобство жизни в этой части Москвы было связано и с тем, что в нескольких остановках езды на трамвае по Бульварному кольцу проживали родители моей жены – Иван Яковлевич и Виктория Михайловна Дергилёвы. Они занимали одну из комнат бывшей квартиры-мастерской Константина Коровина – последнее московское пристанище живописца по адресу Мясницкая, 48. До революции огромный дом принадлежал почетному гражданину Г. П. Немчинову и врачу П. П. Воронину, первый этаж сдавался под магазины, а в верхних были элитные квартиры. Константин Коровин занимал престижный бельэтаж с огромными окнами, выходившими на Мясницкую улицу. В 1889 году здесь у Коровина некоторое время жил Михаил Врубель. После отъезда Коровина за границу в 1920-е годы квартира, как и все помещения в доме, стала коммунальной, заселенной семьями «красных» командиров средней руки. В 1930-е годы командиров расстреляли, и их вдовы тихо доживали свой век за коллективными еженедельными хоровыми песнями, как у М. Булгакова в «Собачьем сердце». Иван Яковлевич переехал в эту квартиру по обмену, ничего не зная о ее прошлом. Я помогал ему в переезде и могу сказать, что те, кто жил тут после Коровина, были плохими хозяевами. В коридоре с высоченными потолками лампочки перегорели еще в 1920-е годы, и никто не взял на себя смелость залезть к потолку и их сменить! По углам коридора громоздились пузатые дореволюционные чемоданы, скорее всего, брошенные еще непоседливым мастером живописи, и жутких размеров платяные шкафы, заплетенные паутиной. В квартире от прежнего хозяина оставался и огромный стол с синими майоликовыми вставками, который потом, спустя годы, мы передали в музей Строгановского училища. Интерьер комнаты несколько раз изображала моя жена.

На офорте «Портрет отца» Иван Яковлевич Дергилёв изображен в помещении, где бывали Ф. И. Шаляпин, A. M. Васнецов, Л. О. Пастернак, С. А. Виноградов, а П. А. Тучков играл на гитаре. Любил поиграть на гитаре и Иван Яковлевич, их у него было несколько. Не знаю, помогли ли коровинские стены, но в них он пережил ренессанс своего творчества.

В восьмидесятые годы Иван Яковлевич окончательно перешел от экспериментов в фотооткрытке к стабильной работе над фотокомпозициями с фотографированием на пленку и последующей цветной печатью. Все это он делал сам и в ночное время. Ночью любили работать почти все мастера промышленной графики СССР и их нудное вхождение в дневные проблемы шло через бесконечные чаепития. Крепкий индийский чай, голландские краски и кисти и хороший приемник-коротковолновик для прослушивания музыкальных программ западных радиостанций были верными друзьями художников. Традиция «гонять чаи», распространенная в «самоварной России», не только не исчезла в советский период, но и приобрела свои оттенки. У творческой интеллигенции, успевавшей несмотря ни на что «делать искусство», чай приобрел и допинговый вариант.

В период жизни на Мясницкой Иван Яковлевич стал безоговорочным авторитетом в советской изобразительной открытке, а тиражи его произведений доходили до 50 миллионов экземпляров.

Из тех жильцов, с которыми мне удалось пообщаться, выделялась вдова военного, который участвовал в партизанском движении на знаменитом «Бронепоезде 14–69». Соседи звали ее «комиссарка» и очень не любили за то, что она ставила в углу своей комнаты, а иногда и в прихожей, блюдечко с молоком для тараканов. Она-то и рассказала о довоенном быте квартиры. Тараканов было много, население квартиры с этим смирилось и не покушалось на их бытие. Тараканов просто не замечали.

Как-то я в один из приездов с сыном к Ивану Яковлевичу, стоя в очереди в туалет, высказал свое недовольство одному из соседей. Он искренне удивился и сказал, что нужно просто подойти к таракану и, дунув на него, сказать: «Фу…»

В квартире были очень высокие потолки. Когда мы решили переклеить обои и я залез по огромной лестнице к потолку, смотреть вниз было страшновато. Но был и плюс. Когда размотали рулон самых дешевых обоев по 70 копеек за пятнадцать погонных метров, то их грубый орнамент удивительно «сел» на огромной площади стены! Я вдруг понял, что обойная промышленность страны продолжала упорно и «от души» работать на кубатуру жилья среднего класса старой России.

Из окон комнаты, выходившей на Мясницкую, улица просматривалась вплоть до метро «Кировская». По этому маршруту Иван Яковлевич раз в две недели ходил на художественный совет в ДИЭЗПО (Дирекцию по изданию и экспедированию знаков почтовой оплаты), находившуюся в одном из помещений Почтамта, а я бегал к трамваю при возвращении домой. Сын уходить обычно не желал, т. к. ему – дошкольнику – давали в руки фотоаппарат без пленки и он самозабвенно «фотографировал» виды из окна. На праздники на Мясницкой скапливались демонстранты с транспарантами, флагами и цветами.